«Ланг» означает «далекий». Часть 1

В начале 2021 года, делая обстоятельный материал с арт-дилером Сергеем Поповым о современном искусстве, и впервые посещая его галерею POP/OFF/ART, первое, что зацепило мой насмотренный глаз, была работа Олега Ланга, висевшая в офисе. Я поймал ощущение, что один из ключевых недостающих фрагментов в пазле масштабной картины современного искусства найден. 26 марта 2021 года я посетил осиротевшую мастерскую Олега Ланга, которого не было на свете почти восемь лет, и провел там несколько часов, слушая его вдову Ирину и внимательно изучая десятки полотен. После чего мне потребовалось полгода, чтобы вскипевшая во мне страстность улеглась и позволила бы свести полученные мысли и ощущения в классификатор, дабы встроить возникающее знание об Олеге Ланге в систему искусства.

Об Олеге Ланге написано немного, и не всё, и не то. Написано арт-критиками и искусствоведами по существу, но не по сути. Никто из коллег не встроил Олега Ланга в художественную ткань второй половины двадцатого века и в первое десятилетие века нынешнего. Возможно, потому, что писались эти тексты либо в последние годы жизни, либо сразу после кончины мастера в 2013 году, умершего всего лишь в 63 года, на пике творческой формы, подходя - или уже находясь - в зените своего уникального художественного стиля. И имя потомка немецких колонистов не гремело по чердакам Сретенского бульвара и не отзывалось эхом от бревен Лианозовских бараков, равно как не нацарапывалось на обшарпанных стенах московских сквотов, потому что эволюционировал Ланг сам по себе, как отделенная Тихим океаном австралийская фауна порождала причудливых существ вдали от генетических мейнстримов Старого Света.

Эволюция Ланга.

Олег Ланг получил классическое художественное образование. Академическое. Он окончил Суриковку в 1981 году, на 32-ом году жизни. Там он был учеником Клавдии Ивановны Тутеволь, которая, в свою очередь, была ученицей Дейнеки. Поступал он с трудом, несколько раз - хотя за плечами уже было оконченное Ярославское художественное училище, где он познакомился с супругой Ириной, тоже художницей. Он пробовал сначала поступить в Репинку, потом несколько раз поступить в Строгановку, но и туда не брали. И вопрос был не в недостатке таланта, а в этническом происхождении - немцы, наряду с евреями, считались в СССР весьма подозрительным элементом. Его отец, Владимир Ланг, человек серьезный, поехал лично выяснять, почему такого прилежного и толкового парня не берут учиться. Доценты долго мялись и мямлили, потом нашли что сказать: ваш сын и так все умеет, нам нечему его научить.

Ирина Ланг рассказывает: “Олег учился с удовольствием и с отличием, хотя у него были проблемы. На преддипломной практике был просмотр. Это был последний курс, и он, конечно, двигался вперед, ему хотелось пробовать, но в институте этого еще нельзя было делать, надо было учиться. Идет просмотр педагогов, и вот идет Илья Глазунов, который тогда пришел работать в Суриковку. Идет и говорит: «Ланг – иностранец». А Клава Тутеволь идет сзади и говорит: «Нет, это наш Олег Ланг - он не иностранец». И что началось! Что это формализм, что это чуждое нам искусство, а в результате Олега не допускают к диплому. Глазунов зациклился, вцепился в Олега, что это формальное искусство, и Олегу пришлось всю практику переделывать. На защите диплома у него все это было. Он тему взял «Воскресный вечер в Юрьево-Польском», там были изображены люди как клейма из повседневности воскресного вечера в Юрьево-Польском. В отличие от общецеховой тогдашней невыразительности, Олег делал, что хотел, все время что-то придумывал. Соответственно, на защите диплома возникли сложности, в комиссии стояла тишина полная. Славу Богу, ему, отличнику,  поставили трояк - и на выход, с глаз долой. А потом его же работа, за которую чуть не выгнали, висела в Суриковке - как гордость института. Вот в этом плане у него было сложно всегда, особенно при старом режиме: когда он приносил работы на выставочные комитеты, то устанавливалась гробовая тишина. Когда началась перестройка, то тогда как будто второе дыхание открылось, и наконец-то стало можно делать все, что ты хочешь”.

Чтобы понимать художника, нужно самому быть художником. Не будучи художником, не имея склонности к изобразительным искусствам, не владея ремеслом хоть в какой-то мере, нельзя прочувствовать всю ту гамму переживаний и продумать целокупность мыслей, которые рождают замысел и влияют на выбор содержания и формы произведения. Писать незаурядные картины так же непросто, как писать незаурядные статьи или сочинять незаурядную музыку. Совершенствование творчества - процесс итерационный, последовательно наращивающий знания, умения, мастерство и опыт, а также самоуверенность и здоровую наглость. Наглость - в хорошем, дерзком смысле,- очень важна, потому что если и дерзнешь создать что-то новое, то будешь страшно стесняться это выставить на публику, ибо охаивание, зависть, плевки и пощечины неизбежны.

Я спросил у Ирины Ланг, пытался ли Олег группироваться с кем-либо, ибо, по мнению некоторых фигурантов околохудожественной среды, добиться признания и известности в разумные сроки можно лишь в тусовке из единого художественного помёта, как то было в Фурманном или Трехпрудном сквотах. Вдова мэтра мне ответила следующим образом: “Олег вообще был очень замкнутый человек. Он говорил, что встретишься с художниками, а они наговорят тебе таких гадостей, что потом очень долго в себя приходишь. Он почему-то очень чувствительно реагировал, потом не спал, говорил, что лучше никого не видеть. У него так получалось с коллегами по цеху, что его никто не брал на групповые выставки. Он всегда переживал и думал: почему? А я понимаю, что внутренне каждый трясется за себя, и Олег бы все перетянул на себя, поэтому у Олега были только персональные выставки. Была  только еврейская выставка на Солянке. Женя Гинзбург прибегает и говорит: «Олег, хочешь в еврейской выставке поучаствовать?» Олег отвечает, что, дескать, да, с удовольствием. “Тогда,- сказал Женя,- мы тебя как главного еврея повесим на сцену”. Если звали, то он участвовал с радостью”.

Идентификация Ланга.

Ко времени своего ухода из жизни в 2013 году у Ланга, как у любого крупного мастера, сложился абсолютно узнаваемый авторский почерк. Что, по нынешним критериям, служит главным мерилом ценности художника, и не только денежной, но коллекционной - особенно для тех коллекционеров, которые покупают искусство не для произведения впечатления, а для удовольствия иметь шедевр в зоне визуальной доступности. Ещё есть люди, которые получают от созерцания картин такое же наслаждение, как и от камерного струнного квартета, и как от запаха франгипана, уда, амбры и бобровой струи, и как от устриц, черных трюфелей и выдержанных сыров.

Если бы Ланг жил в США в это же время, то он бы непременно попал в одну из лучших галерей, к каким-то американским людям уровня Сергея и Ольги Поповых, то есть ценящих искусство больше, чем деньги. И это надо понимать. Сергей Попов - это русский Арне Глимчер, а вот его сосед по “Винзаводу” Владимир Овчаренко - это ближе к Ларри Гагосяну и коммерции. Арне Глимчер и его Pace Gallery - это уровень небожительства, а начинал Арне Глимчер с одного-единственного художника, притом не американского, а европейского - с Жана Дюбюффе, который принес молодому арт-дилеру состояние. И Жан Дюбюффе по своей стилистике был очень близок к Олегу Лангу. К слову, и Ларри Гагосяну состояние принёс другой художник, близко стоящий к Лангу - нью-йоркер гаитянско-пуэрториканского происхождения Жан-Мишель Баския. Сходство в манере Ланга, Дюбюффе и Баскии невозможно просмотреть, и я спросил у Ирины Ланг, откуда флюиды? Ирина ответила: “Дюбюффе ему очень понравился, но он его узнал поздно, как и других западных художников. Баския ему тоже очень нравился. Когда кто-то из знакомых выезжал за границу, а мы сами не ездили, то Олег просил привезти ему книжки. Потом в Россию привезли Георга Базелица, и мы пошли смотреть в натуре. Ему очень нравились эти художники. У нас был такой случай. Какая-то знакомая привела к нам сюда искусствоведа из Нью-Йорка. Он пришел и смотрел работы и все время говорил, что вы очень похожи на одного нашего художника Филиппа Гастона. Потом Олегу принесли фото работ этого художника, он посмотрел и говорит, что совсем даже не похож. И в самом деле, Олег был в своей манере не похож ни на кого”.

Вот ведь в чем штука: Базелиц, Баския, Дюбюффе, равно как и схожие по смелой и дерзкой манере письма Модильяни и Бэкон, а по смелой колористике Герхард Рихтер, равно как фависты типа Матисса и Ларионова, относятся к самым дорогим художникам. А был ли богат Олег Ланг, чей талант и плодовитость не уступает ни в чем коллегам, имевшим несчастье не жить в СССР и постсоветской России? Ирина Ланг ответила так: “Мне кажется, что мы никогда не переставали бедствовать. Он ведь  нигде не работал как, например, другие, которые преподавали. Олег просто писал, и если падали какие-то деньги, то уходили именно на краски и на холсты. В перестройку мы ели одну манку, у нас вообще ничего не было, ни денег, ни вообще ничего, потому что все наши деньги, что мы заработали на излете советской власти, превратились в труху. Но находились такие люди, друзья, и к нам как-то знакомая привела уже новых русских. Они открывали кафе для дочки и купили у нас несколько работ, положив нам на стол доллары; эти доллары уже можно было менять, и нам это казалось счастьем. Есть такой Феликс Комаров (американский бизнесмен и арт-дилер советского происхождения - А.К.), и он сделал хорошую закупку работ, мы собирали деньги на издание второй книги. Олег мечтал сделать вторую книгу, и он отвез в Тулу на нее деньги, много денег отвез, может, тысяч 50, а у нас осталось на жизнь тысяч 15-20. Я по конвертам все разложила – на краски, на подрамники, на оплату мастерской, декабрь, январь – все это разложила, и Олег мне говорит, что теперь мы спокойно сможем прожить какое-то время. Я всегда мечтала на двухкомнатную поменяться, потому что у нас была маленькая однокомнатная квартира в Лефортово. Олег говорил, что давай потом, потом, а сейчас книжку сделаем. И вот, мы из мастерской приходим домой, ключом тыркаем в скважину, и тут Олег говорит, что к нам влезли, а дверь просто выломана. Заходим, а там как в кино: все мои конверты валяются пустые. Этим даже искать не надо было ничего, просто открыть шкаф и оттуда все, что у нас было, взять. Конечно, Олег очень страшно переживал по этому поводу, у нас как раз открывалась выставка в Петербурге. Владимир Назанский (искусствовед и куратор - А.К.) сделал эту выставку, и нам надо было ехать. А у нас денег ни копейки, ничего нет, вынесли все подчистую.

Звонит Олег какому-то знакомому и просит, чтобы тот купил хотя бы маленькую работу. Тот приехал и купил за 20 тысяч рублей небольшую картину. Я хватаю эти деньги, бегу на вокзал, а Олег уже себя чувствовал не очень, и туда надо было ехать только на “Сапсане”, и я  покупаю билеты туда и обратно. Там уже с телевидением договорились, сорвать никак нельзя, и мы погнали в Петербург, там его сестра живет. Олег, конечно, все время переживал, потому что надо было непременно выступать, ведь выставка большая, и потом срочно ехать обратно, в Москву, в Академию художеств на собрание, намеченное на 12-ое число, где ему тоже обязательно надо было присутствовать. Мы вернулись 11-го. На следующий день он поехал на собрание, съездил в Академию, вернулся, смеется и описывает это собрание в красках. Я говорю: давай отдохнем 13-го, а он, дескать, нет, поедем в мастерскую, я чуть-чуть поработаю, а потом уже отдохну. Поехали 13-го в мастерскую, он написал работу, приехали домой, и он умер. Я созвонилась с Феликсом Комаровым, и он еще купил у меня работы под это дело, и мне очень помог. Он делал в Манеже выставку Эрнсту Неизвестному, а в соседнем зале он вывесил 16 больших работ Олега. Потом я делала посмертно выставку в Академии, и Феликс тоже пришел и выступал, поддерживал меня”.

Продолжение следует...