Прыжок в бездну: интервью с фотографом Павлом Волковым

Жёсткая социальная фотография порой вызывает отторжение, порождая глубокий внутренний конфликт, отчасти носящий экзистенциальный характер.

Не секрет, что на протяжении всего исторического времени человеческая природа остаётся неизменной. Людям всегда хотелось и продолжает хотеться зрелищ, затрагивающих самые потаённые уголки души. Вспомнить хотя бы столь популярные в историческом прошлом гладиаторские бои, ради которых был построен знаменитый Колизей, или вызывающие до недавнего времени столь широкое внимание публичные казни. По сути, наших современников от зевак столетней и многотысячелетней давности отличает лишь наличие современных средств фото- и видеофиксации. Неслучайно многие люди на месте ЧП пытаются заснять происходящее, поскорее разместив увиденное в личных профилях социальных сетей, нежели всеми силами помочь пострадавшим. Мне вспоминается история, относительно недавно произошедшая в Германии, когда полицейский едва ли не силой пытался в качестве нравоучения заставить одного из таких частных любителей «оперативных съёмок» самому посмотреть на обезображенное в автомобильной катастрофе тело. Вместе с тем человеческая душа – весьма тонкий инструмент и медиатор происходящего. Любое сильное воздействие может сбить её тонкую настройку или вывести из строя на длительный период времени.

Сегодня мы общаемся с фотографом Павлом Волковым, чьи кадры и серии снимков на неискушенного зрителя производят сильнейшее впечатление. Я застал Павла между несколькими командировками и преподавательской деятельностью, которую он активно ведёт в ведущих учебных заведениях нашей страны.

- Павел, признаюсь, лично на меня ваши знаменитые проекты оказывают гнетущее впечатление. Взять хотя бы лица, больше напоминающие маски или иллюстрации из постапокалиптических фильмов. Не кажется ли вам, что это подспудно открывает в обществе некое окно Овертона, побуждая снимать ещё более психологически тяжёлые кадры? Как вы думаете, удаётся ли вам привнести в души зрителей хоть немного света?

― Я хотел бы надеяться, что, глядя на мои работы, кто-то из зрителей захочет переосмыслить привычную для себя картину мира.

― Я отдаю себе отчёт, сколько душераздирающих сцен вам пришлось увидеть на своём веку. Думается, только живая вера позволяет хоть немного осмыслить и пережить весь ужас происходящего. Являетесь ли вы верующим человеком?

― Если совсем кратко, моё чувство веры основано на внутренних переживаниях и убеждениях. Я осознал, скорее почувствовал, что для меня это очень важно, а из командировок в Сирию и Луганскую область привёз крошечные иконы, которые бережно храню.

― В своей профессиональной деятельности вы встречаетесь с настоящим морем человеческого горя, боли, страданий. Вы как-то обмолвились, что для своих героев вы всего лишь промежуток времени, поэтому, когда фотограф сопереживает и с головой погружается в материал, то может утонуть в эмоциях. Я так понимаю, что о профессиональной деформации и психологическом выгорании в вашем случае речь не идёт?

― Отчасти, возвращаясь к религиозному контексту, это прежде всего служение тому, что мне доверено по воле провидения. Пришлось видеть всякое, но меня это не сломало и тем более не привело к потере интереса к работе и растрате творческой активности.

― Есть ли та грань, которую вы не смогли бы переступить? Есть ли у вас кадры, о которых вы сожалели, что сделали?

― Здесь мы опять невольно касаемся религиозного контекста. Есть некие этические законы и принципы, сигнализирующие о том, что можно снимать, а от каких кадров стоит воздержаться. Именно от них во многом зависит выбор сюжета и то, как он был снят. Например, работая над проектом «Феникс», я присутствовал на операции по пластике лица, кровавые подробности которой не хотел обнародовать. Бывало и так, что я отказывался от предложенных мне сюжетов, поэтому мне не стыдно ни за одну из своих работ. Скорее, были случаи, когда я жалел, что не сделал те или иные кадры.

― Вы известны ещё и как военный фотограф. В каких горячих точках вам удалось побывать?

― На Украине, начиная с киевского майдана четырнадцатого года и отделения Крыма, заканчивая последними событиями на Донбассе. Довелось посетить Сирию в ходе российской военной кампании и Нагорный Карабах в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Тем не менее я не считаю себя военным фотографом, поскольку занимаюсь не только этим.

― Насколько важно показывать людям негативные проявления жизни? В одном из своих интервью вы сказали, что человечество нужно тыкать носом в ужасы войны.

― Человечество обречено учиться на своих ошибках, в том числе и самых кровавых. Именно этому служат документальная и социальная фотография.

― Как меняются люди на войне? Почувствовали ли вы в себе какие-то изменения, например, представление о хрупкости человеческой жизни и теме ухода?

― Я бы охарактеризовал эти изменения как оказавшие глобальное влияние на моё мироощущение. Я до сих пор под впечатлением от военных командировок, неустанно переосмысливая увиденное и полученный опыт. Такие вещи не забываются, поэтому я бы хотел, чтобы подобные события оставались исключительно в исторической фотохронике, но жизнь постоянно вносит свои коррективы.

― Как абстрагироваться от ужаса происходящего вокруг и сделать хороший репортаж?

― Люди, освещающие военные действия, как правило, уже имеют за спиной некий опыт и морально готовы ко всему. Случайных там попросту нет.

― Как изменилась современная война?

― За последние годы война становится всё более высокотехнологичной, постоянно происходит смена парадигм, тактик и стратегий. Всё больше появляется беспилотных систем различного типа, играющих ключевую роль на поле боя. Человеку остаётся лишь функция оператора, но, возможно, скоро и она уступит место искусственному интеллекту.

― Каковы особенности работы военного фотографа и насколько спасает надпись «пресса»?

― Это дискуссионный вопрос. Наличие этой надписи может как защитить журналиста, так и, наоборот, подвергнуть его жизнь смертельной опасности, ведь кто-то может специально охотиться на людей, освещающих события с противоположной стороны фронта.

― Вы как-то обмолвились, что даже при съёмке из зоны боевых действий важно показать эстетику происходящего.

― Видя самое страшное, что только может увидеть человек, важно показать драматургию происходящего на высоком и качественном уровне, а не трупы и куски разорванных тел.

― Ваша судьба — это история человека, достигшего всего, скорее, вопреки, а не благодаря обстоятельствам. Думаю, не случайно вы начали фотографировать мужественных, целеустремлённых и несломленных жизнью людей, перенёсших тяжёлые травмы, имеющих тяжёлые заболевания.

― На судьбы таких людей нельзя закрывать глаза или отгораживаться, будто бы их не существует. Я руководствуюсь принципом, что эти истории должны быть освещены и включены в общую информационную повестку нашего времени. Более того, они служат примером для всех нас, готовых переживать и расстраиваться из-за плохой погоды или остывшего кофе.

― Как вы находите общий контакт с теми, кто пережил столько боли? Вы как-то фотографировали девушку в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Вас не смущало внимание окружающих? Не испытывали ли вы в этой связи чувство неловкости?

― Я искренне люблю и уважаю этих людей и не отношусь к ним как к объекту для эффектной съёмки. Это такие же обычные люди, как и мы с вами. Что до некоторого смущения и чувства неловкости, то мне даже в голову никогда не приходили подобные мысли. Я сделал приятное человеку, и это было совсем несложно. Главное, что благодаря совместным усилиям многих людей удалось изменить жизнь этого человека и его семьи в лучшую сторону.

― Как уже говорилось, в современном мире человека может расстроить и вывести из равновесия что угодно. Вместе с тем вы работали с паралимпийцами Алексеем Талаем и Сергеем Манго. Это люди с удивительной силой воли и неугасающим оптимизмом. Удалось чему-нибудь у них научиться, перенять опыт преодоления?

― Безусловно. Для меня их судьбы и жизненные принципы — эталон возможностей человека и его характера. Когда я начинал работать с этой темой, то сам не мог понять, как это вообще возможно. Серия работ про паралимпийцев — это история победы силы воли и целеустремленности над самим собой и, на первый взгляд, непреодолимыми обстоятельствами.

― Как создавалась серия про Алешу Ишаева — мальчика с редчайшим генетическим заболеванием?

― Эта история не столько про проблемы со здоровьем, сколько про любовь и усыновившую его любящую семью — людей с поистине огромной душой. Мне хотелось отойти от классических стандартов понимания «счастливой» семьи и показать, что самое главное — любовь и взаимопонимание.

― Вы упомянули, что присутствовали на Украине в период Евромайдана. Что вы думаете о событиях тех лет и насколько то, что вы видели, соответствует господствующей в России нынешней информационной повестке? Это был искренний порыв народных масс? Как вы думаете, по прошествии многих лет, глядя на сегодняшнюю ситуацию на Украине, сожалеют ли его участники о содеянном и последствиях произошедшего?

― Осознание некоторых событий требует времени. В этом году я хочу вновь изучить связанный с этими событиями фотоархив. Я точно знаю, что присутствующие там люди искренне относились ко всему происходящему и, конечно, не могли предположить, во что это может вылиться. Можно вспомнить девушку с плакатом про ЕС и «кружевные трусики», которая точно так же всей душой верила в победу Евромайдана и «светлое» европейское будущее.

 По мнению известного российского куратора Евгения Березнера, сегодня фотографу важно отойти от единичных изображений в сторону цикла фотографий, отражающих некую историю, показать суть события, иногда носящего фатальный характер. Кадр или серия — это не более чем инструментарий. Есть множество фотохудожников, снимающих одним кадром. Любая попытка уложить творчество в прокрустово ложе формальных рамок лишена смысла. Мы все понимаем, что жизнь намного шире и разнообразней, но тем не менее важно обозначить самые основные вехи. Каждый человек и связанный с ним сюжет — это некий текст, содержание которого может длиться как мгновение, так и долгие годы. Отчасти это напоминает иконостас или иконографию Нового Завета, обычно изображаемую в двенадцати актах, а все кадры, сделанные одним человеком, — от первого до последнего — можно сравнить с одной большой серией под названием «жизнь».

― Какими качествами, на ваш взгляд, должна обладать современная социальная и документальная фотография, достойная широкого публичного дискурса и размещения в ведущих информационных изданиях?

― Никаких критериев и форм не существует. Любые советы априори обречены. Она должна быть подобна иконе, один взгляд на которую должен объяснять людям все смыслы и сообщения без какого-либо текста. Иначе ты попал не на того зрителя, либо твоя фотография не является по-настоящему сильной. Конечно, бывают такие случаи, когда десять человек пройдут мимо, а на одиннадцатого она произведёт сильнейшее впечатление. Люди по-разному «проживают» мои работы и связанные с ними истории.

― Есть ли у вас какой-то жизненный девиз, который вы используете в своей работе?

― Да, он сводится к тому, что мы никогда не знаем, что нас ждёт за поворотом. Это больше про поиск, про путь в неизвестность. Мы должны идти, искать и находить.

― Бытует мнение, что обилие фотографий со смартфонов ведёт к обесцениванию фотоискусства как такового. Согласны ли вы с этим утверждением?

― Я пользуюсь достоинствами смартфона как мобильного устройства, которое всегда со мной. Кроме того, он позволяет фотографировать незаметно для окружающих, что бывает важно. Возможно, в будущем нас ожидает некая конвергенция, но у меня нет алармистских настроений, пока востребована наша профессия. Взять, к примеру, фотографию поверженного ливийского лидера Муаммара Каддафи, отснятую на плохонький смартфон одним из его недоброжелателей. Разве кто-то может умолить её значимость для истории?

― Вы спонтанно выбираете сюжет и композицию или предпочитаете ждать? Как вы относитесь к такому понятию, как «творческая удача»?

― Лучше подождать, особенно если представляешь себе кадр, уже существующий в воображении. Однако бывают события, требующие предельно оперативной съёмки и концентрации. Я не люблю такое понятие, как «творческая удача», поскольку мне в любом случае нужен качественный результат. Важно полагаться на себя, а не на случай и капризы судьбы.

― Как вы относитесь к тому, что владельцы галерей часто охотно принимают фотоработы в дар за «спасибо», не оплачивая должным образом работу фотографа?

― Я не вижу в этом ничего предосудительного. Это лучше, нежели они канут в неизвестность или сгниют в подвале, как это бывало с фотографическим наследием царской России и СССР. Самое главное, что их видит зритель, тем более что уровень российских и советских фотографий ничуть не уступает по качеству работам ведущих европейских фотохудожников.

― Бывают ли у вас в работе какие-либо конфликтные ситуации и связанные с ними юридические проблемы?

― Такие случаи обычно связаны с людьми, охочими до секретов чужой личной жизни. Что касается моих проектов, то все они основаны на предварительной договоренности. Тем не менее современное законодательство в области охраны личных прав непрерывно ужесточается, поэтому всегда лучше получить письменное согласие человека, принимающего участие в съёмках.

― Насколько я знаю, не так давно вы получили диплом искусствоведа РГГУ. У вас есть желание попробовать себя на кураторском поприще?

― Я всегда готов делиться своим опытом и считаю это нормальным. У меня сейчас семь дипломников со своими фотопроектами. Что это, если не кураторство?