20 февраля – Всемирный день социальной справедливости. Является ли это понятие общим для всех или же люди вкладывают в него разное и даже противоположное? Была ли социальная справедливость в СССР? Как она соотносится с национальной безопасностью? Отвечает доктор экономических наук Ольга АЛЕКСАНДРОВА, замдиректора по научной работе Института социально-экономических проблем народонаселения ФНИСЦ РАН, профессор Финансового университета при правительстве РФ.

Межклассовый компромисс

– Деятели ультрарыночных взглядов, с которыми вы перманентно полемизируете, любят говорить, что социальной справедливости не существует даже в теории. Мол, социальная справедливость в понимании какого-нибудь Пети означает нечто другое (или совсем другое), чем в понимании какого-нибудь Васи.

– Притом что я действительно полемизирую с этими деятелями, здесь я с ними отчасти соглашусь. Летом прошлого года вышло очередное исследование ВЦИОМ, посвящённое социальной справедливости. Респондентов спрашивали, в чём, по их мнению, она состоит. Больше всех, 36%, набрал вариант «в равенстве всех перед законом». На втором месте, 20%, – «в том, чтобы положение каждого определялось результатами его труда». На третьем месте, 19%, – «в том, чтобы уровень жизни всех был примерно одинаковым, не было ни богатых, ни бедных». Далее, 8%, – «в том, чтобы каждый мог развивать свои способности / достичь того, на что способен». Далее, 6%, – «в гарантиях для социально незащищённых, в социальной ответственности богатых». И на последнем месте, 1%, – «никакой социальной справедливости в обществе не было и никогда не будет».

Как видим, люди действительно понимают социальную справедливость по-разному. И, как следует из результатов того же исследования, это зависит от их возраста, материального положения, размера населённого пункта, а также от того, что служит основным источником информации – телевизор или Интернет. Из предложенных социологами вариантов люди выбирали либо антитезу наиболее уязвляющей их несправедливости (скажем, если более всего возмущает картина несоответствия трудовых усилий и материальных возможностей, то социальная справедливость увязывается с отсутствием подобных расхождений), либо же выбирали вариант, указывающий на системную причину разных несправедливостей и на универсальный ключ к их преодолению. Например, люди исходят из того, что равенство всех перед законом обеспечит и равенство возможностей, и справедливую оплату труда, и покончит с нынешними социальными контрастами. При этом тяга людей к социальной справедливости извечна, не случайно в Евангелии говорится о воздаянии всем по единому закону. Нечто аналогичное наверняка есть в священных писаниях других религий.

– Один автор, до сих пор покоящийся в Мавзолее, утверждал в своей фундаментальной работе «Государство и революция»: лишь оппортунист может рассматривать государство как межклассовый компромисс, оно всегда будет диктатурой одного класса над другим. А вы находите межклассовый компромисс возможным?

– Не считаю себя оппортунистом (смеётся), но компромисс возможен. Другое дело, что необходимы обстоятельства, вынуждающие капитал идти на компромисс. Одним из таких обстоятельств для Европы и Америки стала социалистическая революция в России. Картина экспроприации экспроприаторов, диктатуры пролетариата и военного коммунизма была достаточно впечатляющей, чтобы побудить представителей западной элиты самим начать движение в сторону большей социальной справедливости через расширение экономических и политических прав основной массы населения.

Другой пример внешнего фактора – ситуация в Англии накануне Первой мировой. В воздухе пахло большой европейской войной – набирала силу Германия, которая, замечу, была более продвинута в социальном плане, в частности, ввела социальное страхование. В Англии всеобщая воинская повинность показала негодность к службе аж трети призывников, и до элиты дошло, что народ серьёзно недоедает. В результате были приняты первые решения в русле экономического перераспределения, для чего даже «подвинули» недовольных лендлордов.

Можно уверенно утверждать: государство делает шаги в сторону социальной справедливости тогда, когда осознаёт угрозу национальной безопасности. Справедливо ли, что в России до последнего времени инженеры, технологи, рабочие в высокотехнологичных отраслях, в том числе имеющих отношение к ВПК, получали меньше, чем банковские клерки? Теперь государство осознало важность этих отраслей и подняло зарплаты в разы.

– А верно ли обратное? Не только социальная справедливость способствует сохранению суверенитета, но также суверенитет необходим для социальной справедливости, так?

– Разумеется. Странно ожидать социальной справедливости, если у власти находятся силы, действующие не в национальных интересах, а в угоду транснациональному капиталу и по указке МВФ.

Чтобы не было богатых?

– Как вы считаете, была ли социальная справедливость в позднем СССР?

– Своим студентам я рассказываю о противоречиях, которые тогда были. Да, Советский Союз совершил гигантские достижения. Социальная защищённость, чувство, что ты не останешься без работы, без крыши над головой, без медицинской помощи, – дорогого стоит. Но люди устали от товарного дефицита. Помню, как старшеклассницей я с мамой пошла в ленинградский Гостиный Двор покупать пальто и увидела длиннющие ряды с продукцией унылого цвета и фасона из некачественной ткани. Потому что были абсолютно исключены экономические стимулы для производителя. Нравится ли потребителям такая продукция – его не интересовало.

– Простите, а разнообразие ширпотреба – это тоже социальная справедливость?

– Социальная справедливость подразумевает в том числе равный доступ граждан к качественным товарам. А в Советском Союзе элита оторвалась от народа – создала для себя спецраспределители, спецмагазины. Допустим, об уровне жизни партхозноменклатуры рядовой гражданин знал мало, но он всё равно видел несправедливость. Вспомните фильм Эльдара Рязанова, в котором гараж достаётся не учёным, а директору рынка. Или юмореску в исполнении Аркадия Райкина, герой которой, говоря с характерным акцентом, укоряет товароведа, да ещё обувного отдела, что он одет «как простой инженер». Так стоит ли удивляться, что люди – и в том числе научно-техническая интеллигенция – поддержали риторику того же Ельцина?

В основе всякого действа революционного характера, каковым являлись перемены рубежа 1980–1990-х, лежит задетое чувство справедливости, ищущее удовлетворения. Ельцин отлично сыграл на этих настроениях: стал ездить не на персональном авто с водителем, а на троллейбусе, посетил обычную поликлинику. Граждане рассуждали таким образом: если именно народ, как нам говорят, – хозяин своей страны, создатель национального богатства, то почему мы живём так, а они – иначе? Разумеется, люди рассчитывали попасть из советского социализма в «шведскую модель», а никак не в дикий капитализм. Но получилось то, что получилось.

– Обращу внимание на одну из трактовок социальной справедливости, которую, как вы заметили ранее, поддержали в прошлом году 19% россиян: «Чтобы не было ни богатых, ни бедных». Бедность действительно стоит искоренить, но богатство?.. Многие бизнесмены опасаются социально ориентированной риторики именно потому, что боятся такого рода крайностей. Говорю не о каком-нибудь Чубайсе, который ни дня не проработал в частном секторе и при этом всех утомил своим ультрарыночным пафосом, – говорю о нормальных бизнесменах, созидателях.

– Те россияне, кто трактует социальную справедливость в духе «чтобы не было богатых», – это в основном уходящие натуры. Люди, ставшие взрослыми в последние 30 лет, больше ориентированы на конкурентные условия. Для них социальная справедливость означает наличие равных возможностей. Увы, начиная с 1990-х доступ к предпринимательству в наиболее прибыльных сферах экономики описывается словами: «Чужие здесь не ходят». Это нужно менять.

В 1971 году вышла книга американского политолога Джона Ролза «Теория справедливости». В ней он ставит мысленный эксперимент. Если люди окажутся в неведении относительно своих стартовых позиций – своего таланта, здоровья, достатка родителей, социального капитала (связей), то какие они предпочтут принципы распределения социальных благ? Очевидно, такие, которые открывают всем возможности для самореализации и в то же время при которых эта самореализация происходит не только в личных, но и в общих интересах.

– Главное, чтобы равенство возможностей не подменялось равенством результатов. Сегодня этот вывих ассоциируется уже не столько с Советским Союзом, сколько с современным Западом, где происходит позитивная дискриминация «исторически угнетённых» категорий населения. Эту-то дискриминацию её сторонники и называют социальной справедливостью, чем дискредитируют данное понятие.

– Да, в этой части есть зашкаливание: движение в нужном направлении не остановилось в нужный момент. Вне всякого сомнения, не должно быть расовой дискриминации, когда негр не может ездить с белыми на одном автобусе, учиться в одной школе. Как и не должно быть неравенства в заработной плате за равный труд или в возможностях должностного роста между мужчинами и женщинами. Но из этого не следует, что в совете директоров обязательно должно присутствовать какое-то количество женщин или представителей тех или иных меньшинств (в него должны включаться наиболее квалифицированные либо делегированные коллективом сотрудники – логика может быть только такая). Хочется думать, это эффект маятника и впоследствии маятник займёт нормальное положение.