Малозамеченный литературный юбилей этого года: 200 лет назад Пушкин начинал «Евгения Онегина». Первый великий русский роман, opus magnum нашей литературы наряду с «Войной и миром», «Братьями Карамазовыми», «Мастером и Маргаритой». Он по-прежнему актуален эстетически, психологически и социально, уверен Валерий КОСТИКОВ – поэт, кандидат филологических наук, доцент Первой академии медиа РЭУ им. Плеханова.
– Почему так важен Пушкин – понятно. А почему среди его произведений чаще всего выделяют именно «Онегина»?
– Не секрет, что Пушкин создал литературный русский язык. Роман «Евгений Онегин» имеет здесь принципиальное значение, это первая в истории современного русского языка титаническая литературная форма (было, например, «Слово о полку Игореве», но слишком давно). Пушкин соединил в ней массу разнородных элементов – язык верхов и язык низов, шишковизм и карамзинизм (имеется в виду полемика о необходимом развитии языка между шишковистами-архаистами и более прогрессивными карамзинистами. – Прим. «АН»). Эти элементы поэт сплавил в общем котле и достиг, выражаясь современным языком, конвергентного эффекта, когда при слиянии вещей в них отчасти сохраняется прежнее и в то же время открывается новое. Классический школьный пример из химии: соединяем кислоту и щёлочь – получаем соль. Такой солью, алхимической солью, и стал «Евгений Онегин». Тем самым поэт заложил основы нашего литературного космоса. Как заметил немецкий философ Хайдеггер, «язык – это дом бытия». Своим национальным пониманием бытия русские в значительной мере обязаны Пушкину.
Многие, кто любит читать Пушкина, отмечают: другие его произведения лиричнее, цветистее, чем «Онегин». Роман – более сдержанный, более прозаический, и я уверен, что это не от слабости, а от гениальности: Пушкин умышленно прибег к умалению самого себя как поэта. Поэзия ближе к пространству рождения и смерти, а к пространству жизни ближе проза. Как говорили в античности, слово в поэзии – это сущность, творящая мир. Имей слова – и вещи придут, таков принцип поэзии. А принцип прозы противоположный: имей вещи – и слова придут. Пушкин опять-таки совместил одно с другим. Чтобы создать, по знаменитому выражению Белинского, «энциклопедию русской жизни», поэту мало было поэтических средств – требовалось поставить перед жизнью зеркало.
Для некоторых литературоведов, впрочем, главное в романе не то, что это «энциклопедия русской жизни», а другие его особенности – например, автор-собеседник, интонация беседы с читателем, которую также переняла последующая русская литература. А взять онегинскую строфу! Это урезанный сонет. Казалось бы, для чего урезанный? Дело в том, что сонеты, хоть они и прекрасны, тяжело читать долго – нудно становится. Онегинская строфа – как обрез Данилы из фильма «Брат»: огневая мощь та же, что и у ружья, а громоздкости нет.
– «Онегин» – это первый роман в стихах именно в русской литературе или в мировой тоже?
– Часто можно прочесть, что и в мировой тоже, но это не так: первым был «Дон Жуан» англичанина Байрона. Здесь мы подходим к важной теме. Русское дворянство, как и европейское, долгое время было накрыто тенью Байрона, и неслучайно: это гениальный поэт, умерший благородной смертью в Греческой войне за независимость, причём не в качестве свадебного генерала, а как деятельный участник (он сыграл важную роль – объединил греческих генералов). Однако нужно разделять личность Байрона и созданный им литературный характер, называемый байроническим героем: он-то как раз не обладает никаким благородством, а одной лишь притягательностью, за которой в действительности ничего нет. Именно этой чайльд-гарольдской заразе и противостоял Пушкин («Чайльд-Гарольд» – поэма Байрона. – Прим. «АН»). Он развенчал байронического героя через образ Онегина:
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее – слава Богу –
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль ещё
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
Байронический герой пуст и пошл, считал поэт. В лице Онегина, как известно, Пушкин ввёл в русскую литературу «образ лишнего человека», однако нисколько не романтизировал его. Кстати, у Лермонтова в «Герое нашего времени» более сложные отношения с этим образом, но в целом он тоже его развенчивал (уже в предисловии говорится, что Печорин – «собрание пороков всего нашего поколения в их полном развитии»). А Блок в поэме «Возмездие» предложил один из возможных путей преодоления чайльд-гарольдской заразы: его байронический герой идёт по Варшаве и чувствует, что какая-то демоническая сила кладёт ему руку на плечо (это описано так, что холодок по спине бежит), тогда он вдруг вспоминает материнскую любовь – и демоническая сила испаряется, как при заклинании Expecto Patronum в «Гарри Поттере».
– Валерий, а насколько сегодня актуален «Евгений Онегин»? «Пушкин архаичен, его поэзия совсем не отражает того, что происходит в поэзии сейчас», – сказала мне премированная современная поэтесса.
– В нынешней поэзии действительно немало центробежных течений (если под центром мы понимаем основы литературного языка, заложенные Пушкиным), но далеко не всегда это прогресс, как и вообще многое в нашей современности. В КВН была шутка: продюсер перенёсся в прошлое и «раскручивает» Пушкина – мол, нам нужен какой-то скандал, о, «прадед-негр» – это прекрасно, крепостным это понравится!
Атмосфера многих современных поэтических салонов далека от той, которую можно было бы назвать пушкинской, гармоничной. Часто наблюдается стремление не к гармонии, а к максимальной яркости внешних форм. Эффектность оказывается важнее содержания. Если выступают два автора и у первого сильнее стихи, а у второго ярче подача (причём «ярче» – необязательно в хорошем смысле, она просто может быть громче, в духе площадного оратора), тогда второму аплодируют больше, чем первому. Одобрил бы такое Александр Сергеевич? Не знаю. Впрочем, конечно, не одобрил бы. В лучшем случае он бы посмеялся. Сегодня дух литературных салонов XIX века с большей вероятностью можно ощутить на научной конференции, чем в салоне.
С другой стороны, не нужно относиться к пушкинскому наследию как к чему-то обязывающему, подавляющему. Александр Сергеевич, с его-то свободолюбием, не стал бы корить литератора за то, что он избрал какой-то другой творческий путь, отличный от пушкинского. В русской поэзии есть линия, которую бы я условно обозначил как «Лермонтов – Маяковский – Летов», – считаю всех троих великими поэтами и в то же время не могу не признать, что их художественное пространство весьма и весьма тоталитарно. Это пространство бунтарей-революционеров, которые, если придут к власти, установят гораздо более жёсткую власть, чем та, против которой они борются. А пушкинское пространство совсем другое: свободное, тёплое, уютное, там есть и священные рощи, и заповедные сады, и дикий лес – оттуда не хочется уходить.
Да, у Пушкина встречаются устаревшие обороты, которые резонно оставить в прошлом и не воспроизводить (например, «краса ногтей» сегодня звучало бы противоестественно), но в целом его слог вовсе не устарел. «Осталось никаких сомнений. Похоже, счастлив я, и не слегка. Чтобы в таком хорошем настроеньи и голова легка, хоть ночь и коротка» – как вам? Это не Пушкин, это «Мумий Тролль», одна из популярнейших в стране рок-групп.
– Меня, Валерий, не нужно убеждать в величии Пушкина, я в нём не сомневаюсь, «не надо агитировать меня за советскую власть», как говорится. А что думает по поводу «Евгения Онегина» молодёжь? Ваши студенты, например.
– Любят, перечитывают, обсуждают. Молодёжь сейчас повально увлечена психологией, а «Евгений Онегин» весьма психологичен, и характеры в романе как будто взяты из современности – настолько они архетипические (архетип – образ, свойственный разным эпохам и народам. – Прим. «АН»). Как и чрезвычайно архетипична сюжетная линия: трудно придумать что-то более актуальное для юного человека, чем несовпадение в любви, её несвоевременность. Мне и самому однажды пришлось услышать от девушки: «Где же ты раньше был?» (Смеётся.) Молодёжь сейчас мыслит интернет-мемами, и на просторах сетевого фольклора можно встретить немало картинок и прочих острот, где обыгрывается «Евгений Онегин», – стало быть, роман востребован.
К тому же актуален социальный облик Онегина: этакий мажор, светский лев, который живёт в мире лакшери, западных брендов (лакшери – роскошь, престижные товары. – Прим. «АН»). И вообще о социальной злободневности романа стоит сказать особо.
– Ну-ка?
– А вы вспомните первую же главу:
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, –
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
Итак, западные бренды в обмен на русский лес. А что такое русский лес для Британской империи? Это не дрова, это строительный материл для флота. Россия и Великобритания, напомню, противостояли друг другу и сталкивались в войнах – взять, например, Англо-русскую войну 1807-1812 годов. И вот ради приобщения к заграничной роскоши наша элита сдаёт русские национальные интересы. Этот сюжет повторяется из века в век.
Одной из причин крушения Российской империи, по моему глубокому убеждению, стала деградация дворянства. Эта тема – тема вырождения аристократии – является в романе одной из основных. В то же время там представлены и подлинные аристократы, аристократы духа: прежде всего Татьяна, в которой узнаются черты самого Пушкина (первым это заметил Кюхельбекер), а также её муж – молодой генерал, герой Отечественной войны 1812 года.
Аристократизм, духовный аристократизм, Пушкин видел так. Во-первых, это неразрывная связь с красотой, с эстетикой. Как заметил Лотман, для современного человека дело отдельно, красота отдельно. Делу время, а эстетике – один вечер в неделю (сходить в музей или в театр). Для аристократа же одно неотделимо от другого, это совсем другое мировосприятие. А во-вторых, аристократ готов в любой момент умереть за свои ценности – здесь и сейчас. Можно сказать так: аристократами не рождаются – ими умирают. Всё это особенно важно для нас сегодня, когда мы вновь обретаем смыслы, национальную идею.
– Недостаёт нам сегодня аристократов духа?
– Где-то можно наблюдать их появление и проявление. А где-то – нежелание даже слышать о них.