Философ Александр Михайловский — о русской «интеллектуальной мобилизации»
№ () от 17 мая 2022 [«Аргументы Недели », Сергей Рязанов ]
Специальную военную операцию многие сравнивают с участием русских в Первой мировой войне: сторонники видят сходство в том, что Россия вновь заступилась за своих, а противники надеются, что, как и в 1917 году, её постигнет революция. Победу стране обеспечивает не только меч, но и перо – в гуманитарных науках это называется «интеллектуальной мобилизацией», «духовной мобилизацией», «мобилизацией духа». Об успехах и неудачах русской «интеллектуальной мобилизации», сопровождавшей Первую мировую, рассказывает в свете сегодняшних событий философ Александр МИХАЙЛОВСКИЙ – кандидат философских наук, доцент школы философии и культурологии ВШЭ.
– В СВОИХ работах вы настойчиво употребляете понятие «интеллектуал», свойственное западной общественной мысли. Для русской мысли более характерны слова «интеллигент», «интеллигенция».
– Скажу больше: вслед за другими словами, несущими в себе эксклюзивные русские смыслы, слово «интеллигенция» на Западе часто даже не переводится, а пишется латиницей. Matryoska, perestroika, babushka, intelligentsia… Интеллигенция в моём понимании – это, как правило, пожилые люди, которые в день памяти Пастернака или Евтушенко собираются группами, приезжают на могилу поэта и читают стихи. Может быть, немножко выпивают. Образованные, мягкие, приятные, любящие поговорить. И зачастую аполитичные, не оказывающие влияния на то, что происходит в обществе. В свою очередь, европейское понятие «интеллектуал» со времён «дела Дрейфуса» (резонансный судебный процесс во Франции рубежа XIX и XX веков, вошедший в историю как политический и антисемитский. – Прим. «АН») означает человека, который высказывается в публичном пространстве, высказывается значимо, влияя на массы и на происходящее.
В отличие от Англии и Франции в Российской империи (и, кстати, в Германской империи тоже) перед Первой мировой войной не существовало интеллектуалов в этом значении. Безусловно, в ХIХ веке русские писатели и публицисты оказывали воздействие на принятие правительственных решений, но об их влиянии на массы говорить не приходится: процент грамотного населения был слишком мал. Интеллектуал невозможен без гражданского общества, которое ему внимает. К началу Первой мировой гражданское общество в России сложилось: процент грамотных вырос, худо-бедно действовала Государственная дума, существовало политическое поле для дискуссий. И вот с началом войны возникают русские интеллектуалы.
В отсутствие российского пропагандистского бюро, которое координировало бы идеологическую кампанию, эту функцию удивительным образом взяла на себя независимая молодая «публичная среда», представленная массовой периодикой и книжными издательствами. Сотни патриотических статей появились в консервативной и либеральной прессе. Профессора и прочие университетские преподаватели активно включились в подготовку патриотических манифестов и статей. Однако результат всех этих усилий оказался печальным: в целом русские интеллектуалы в Великую войну показали слабость на идейных фронтах.
– Внутри страны или вне её?
– И внутри, и вне. Русское влияние на общественное мнение в союзных, нейтральных и враждебных государствах было весьма ограниченным хотя бы потому, что Россия, страна Достоевского и Толстого, не отвечала, так сказать, международным «показателям эффективности» в литературном плане. На тот момент она не дала миру ни одного нобелевского лауреата по литературе (если, конечно, не принимать в расчёт польского писателя Г. Сенкевича, который был гражданином Российской империи). Наша страна по-прежнему оставалась «загадочной», и по большому счёту не существовало возможностей приподнять завесу тайны над её «душой».
Внутренняя ситуация была не сильно лучше. Если последователи славянофилов (для краткости будем называть их просто славянофилами) были заняты обоснованием духовного смысла Великой войны для России и сделали в этом направлении всё возможное, то либеральные прозападные силы по большей части использовали неудачи и трудности военного времени для критики царского правительства. Ратуя за войну до победного конца и утверждая, что они добудут победу проще и быстрее, либералы не придавали значения воевавшему народу. Большинство солдат были крестьянами, и в их понимании война велась за веру, царя и Отечество. Как выяснится очень скоро, после Февральской революции, выиграть войну без этих трёх ценностей, вместе взятых, невозможно – именно на них зиждилась лояльность солдатских масс офицерам. Либералы не понимали этого. Процитирую Достоевского: «Одна из характерных черт русского либерализма – это страшное презрение к народу. Русскому народу ни за что в мире не простят желания быть самим собою. Все черты народа осмеяны и преданы позору: вера, кротость, подчинение воле Божией. Для либералов русский народ «косная масса, немая и глухая, устроенная к платежу податей и к содержанию интеллигенции…»
Но и славянофилы оказались не вполне созвучны историческому моменту. Солидарность с сербами, освобождение Константинополя, возвращение креста на Святую Софию, противостояние отпавшему от Христа германизму – всё это звучало красиво, однако славянофилы не отреагировали должным образом на перемены в общественных настроениях. Уже в середине 1915-го, после тяжёлого отступления Русской армии из Галиции и первых сбоев в продовольственном снабжении больших городов, в стране начал распространяться «дух уныния». А в 1916-м стали ощущаться гигантские потери, достигавшие более 2 миллионов убитых и раненых и около 350 тысяч пленных, – и потери эти были тем более чувствительными, чем слабее было сознание в необходимости их для России. Изменившаяся ситуация требовала гибкой реакции, но славянофильская публицистика неохотно отходила от модели 1914 года. Нагнетание эсхатологизма (религиозные представления о конце мировой истории и судьбе Вселенной. – Прим. «АН») плохо компенсировало дефицит просветительской и гражданско-воспитательной работы.
– Насчёт просветительской и гражданско-воспитательной работы всё понятно. Гражданину необходимо сознавать, что национальные интересы совпадают с его личными интересами. И в то же время нельзя не согласиться с тогдашним славянофилом Евг. Трубецким: для победы требуются высокие смыслы, сверхцели. Сегодня сверхцели названы вполне конкретно. Объявляя о начале СВО, президент сказал, что Россия не позволит Западу «разрушить наши традиционные ценности и навязать нам свои псевдоценности, которые бы разъедали наш народ изнутри, те установки, которые они уже агрессивно насаждают в своих странах и которые прямо ведут к деградации и вырождению». Патриарх солидарен: «На Донбассе существует неприятие, принципиальное неприятие так называемых ценностей, которые сегодня предлагаются теми, кто претендует на мировую власть».
– Очень правильные высказывания! Вопрос вот в чём: присоединились ли граждане России к ним не на словах, а на деле? Традиционные ценности – это прекрасно, тогда как образ жизни многих наших соотечественников, увы, говорит о другом. Глядя на показатели абортов и наркомании, наше общество никак не назовёшь традиционалистским. И невозможно потребовать от людей, чтобы они чтили традиции и заводили многодетные семьи, – сегодня такую модель удаётся реализовывать лишь в рамках небольших сообществ, каковым, например, является воцерковлённая часть русского народа. Вы, конечно, можете кивать на суверенный Иран, но, во-первых, будет ли этот пример привлекателен для России? А во-вторых, такой выбор толкнул бы нас в объятия Ирана и других исламистов, пусть цивилизованных, крепко-накрепко задружиться с которыми давно призывают некоторые наши традиционалисты вроде А. Дугина. Останется ли в этом случае русская православная культура русской и православной? Не растворимся ли мы в Азии? Здесь по-прежнему актуален вопрос философа и поэта В. Соловьёва, обращённый к Руси: «Каким ты хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?»
Другой аспект. Сейчас много говорится об избавлении от антинациональной элиты: кто-то уезжает, кто-то наконец переориентируется с Запада на Россию. Но этого мало, проблема не только в элите. Нельзя вернуть себе русскую землю, не вернувшись к ней в качестве труженика, – нельзя возродить Россию, не возродив русскую деревню. Возвращение на заводы тоже будет не лишним. А ещё нельзя обойтись без возрождения инженерного духа. Причём это обучение не должно быть полностью техническим: курсы философии и социологии уже сейчас очень востребованы в политехнических университетах. Инженер должен быть творцом, и надо дать ему свободу для творчества – ставить ему задачи, а не навязывать готовые решения, в которые заложены интересы аффилированных фирм.
Это лишь общие штрихи к портрету той России, которая нужна русским. Любой таксист (не гастарбайтер) объяснит вам, да ещё и получше иного высокопоставленного госслужащего, за что воюют сейчас наши солдаты и почему нам необходима победа. Задача интеллектуала – создать образ будущего, которое должно наступить после. Задача эта гигантская, и на скорую руку с ней не справишься.
– Правильно ли я понял, что этот чаемый образ будущего вам представляется на славянофильской подкладке?
– Нет, пора отказаться от противопоставления западничества и славянофильства. Об этом говорил философ Н. Бердяев ещё в Первую мировую. Россия, по его представлению, должна стать «великим Востоко-Западом», который «раньше или позже будет призван к мировой роли духовного единения, принятия в свой духовный универсализм азиатской души, издревле шедшей к Богу, и отражения тёмной, антихристианской азиатской опасности».
И ещё из Бердяева тех лет: «В нашем обществе замечаются большая нервность и неустойчивость в переживании войны. Малейшая неудача ведёт к унынию и упадку духа. Многие относятся к войне как обыватели, а не как граждане своего отечества. Но война должна переживаться не извне, как что-то и кем-то для нас совершаемое, а изнутри, как дело, совершаемое нами самими. Мы – граждане своего отечества лишь тогда, когда осознаём, что войну ведём «мы», а не «они», что «мы» хотим одолеть врага и «мы» должны победить».