«Нельзя пускать язык на самотёк»: филолог Владимир Славкин о новых выражениях в повседневной речи

Угрозы для нашего языка исходят с разных сторон: как извне, так и изнутри. Гость «АН» – заведующий кафедрой стилистики русского языка журфака МГУ Владимир СЛАВКИН, кандидат филологических наук, учёный секретарь Учёного совета факультета.

– Чем отличаются заимствованные слова от того явления, которое филологи называют варваризмами?

– Заимствованными мы называем те иноязычные слова, которые обосновались в нашем языке. А варваризм – иноязычное слово, конкурирующее с русским словом или словосочетанием. Если в русскую жизнь приходит явление из иностранной жизни и вместе с ним приходит его название, то конкуренции обычно не происходит. «Пальто», «метро», «кафе», «кофе» – слова, которые наш язык освоил. Есть и обратные примеры: скажем, русское «беспилотник» появилось уже после того, как у нас стало использоваться иноязычное «дрон» (от англ. drone – «трутень». – Прим. «АН»). Также можно вспомнить конкуренцию между словами «компьютер» и «ЭВМ», было даже слово «эвээмщик». Название «компьютер» выиграло конкуренцию закономерно: представляете, как звучало бы «эвээмный» и «эвээмизировать»? Нет уж, говорить «компьютерный» и «компьютеризировать» гораздо удобнее.

Варваризмы – совсем другое дело. Зачастую они употребляются вовсе не из необходимости, а из желания щегольнуть иностранным словом. В качестве примеров на ум приходят в первую очередь междометия – «вау», «оe_SSRqкей». Правда, в последнее время вместо говорят просто, русский язык приспособил слово под себя. Аналогично, когда в стране появились джинсы, молодёжь говорила «джины» (с ударением на второй слог). Или взять слово «сидиром» – ни один компьютерщик так не скажет, он скажет «сидюк», а драйвера для него – «дрова». Это свидетельство творческих возможностей нашего языка.

Бывает и так, что слово поначалу воспринимается как варваризм, а затем закрепляется, поскольку приобретает дополнительный смысл. В своё время филологи много спорили о слове «киллер». С одной стороны, у нас есть аналог – «убийца». С другой стороны, убийца – это категория в первую очередь нравственная, оценочная, а киллер – это наёмник, профессионал своего дела, «ничего личного», как говорится. Исходя из тех же соображений, я смирился со словом «контент» (оно обозначает не просто информационное наполнение, а такое, которое является товаром) и с выражением «креативный директор» (оно указывает на профессиональную функцию, тогда как русское слово «творческий» – на одарённость).

– А с чем вы не смирились?

– Не могу слышать «фактчекинг» (от англ. fact-checking – «проверка фактов». – Прим. «АН»). Мало того что не привносится дополнительный смысл, но и произнести «проверка фактов» проще, чем «фактчекинг», где стыкуются три согласные.

– Звук «т» при произнесении обычно выпадает, и в результате слово напоминает англоязычное ругательство.

– Вот именно. Также не вижу необходимости, например, говорить «солдаут» (от англ. sold out – «распродано». – Прим. «АН») вместо «аншлаг».

– Но ведь «аншлаг» – тоже заимствованное слово, anschlag по-немецки – «объявление». «Зачем нам нерусское «солдаут», если у нас есть русское «аншлаг»?» – это достойно шутки, не находите?

– Да, звучит забавно, однако логика здесь присутствует: речь идёт о конкуренции между словом-варваризмом и словом, которое освоено русским языком. Хороший пример такого освоения – «планшет» (от франц. planche – «доска», planchette – уменьшительное от «доска». – Прим. «АН»). Я храню доставшуюся мне от деда сумку, плоскую, с прозрачным верхом для ношения карт, – такие использовались во время войны, и называли их планшетами. Теперь это слово скорее ассоциируется с соответствующим компьютером, хотя за границей, откуда он пришёл к нам, его так не называют. Получается, освоенное давным-давно слово «планшет» выиграло конкуренцию у возможного варваризма.

– А что вы думаете о словах «триггер» и «триггериться»? Поясним читателю: trigger переводится с английского как «курок» и используется в значении «спусковой механизм», «толчок для развития чего-то». Чаще всего это слово употребляется в психологическом смысле. Например, кто-то просит не оскорблять чувства верующих, а подкованный оскорбитель отвечает: «Ты сомневаешься в своей вере, это твоя проблема, это триггер твоих негативных эмоций, потому ты и обижаешься, триггеришься».

– Не понимаю, зачем так изъясняться. Не вижу здесь новых смысловых оттенков. Одно дело – профессиональный термин и совсем другое – метафоризация термина, его выход на просторы языка. Для этого нужны основания. Например, хорошей метафорой стал астрономический термин «чёрные дыры». Или термин «токсичный», всё чаще используемый в адрес людей (причём используемый даже на уровне американских президентов). А в случае с «триггером», «спусковым крючком» я не понимаю, в чём заключается метафора. Это слово не упрощает понимания смысла – напротив, усложняет его.

– А как вам слово «трушный», образованное от английского true («правда») и означающее «правдивый», «искренний», «истинный»? Пример: «Оксимирон – трушный рэпер, а Тимати – расчётливый бизнесмен».

– «Правдивый», «искренний», «истинный» звучит гораздо лучше. «Тру», «трушный», «трушечка» – не просто варваризмы, но и жаргонизмы, слова из субкультуры. Так же, как выражения «краш» и «кринж», смысл которых мне недавно открыли мои студенты. Я даже словарик себе составил (смеётся).

– Любопытно, расскажите нам. Краш – это что?

– «Краш» образовано от английского crush («раздавить», «сокрушить») и обозначает объект романтической симпатии, не отвечающий взаимностью.

– Объект романтической симпатии? Но «краш» звучит совсем не романтично. Это сознательное обесценивание понятия «безответная любовь»?

– Я бы сказал, это ирония. Самоирония. То, что для более старших поколений обязательно имеет высокое и сакральное значение, юные ребята воспринимают иронично.

– Иронично или цинично?

– Иронично. Цинизма здесь я не вижу – здесь нет негатива, нет уничижения.

– Ок! А что такое кринж?

– Калька с английского cringe. Значение приблизительно такое: «чувство стыда», испытываемое за другого, причём за постороннего. В том же значении используется выражение «испанский стыд», но я так и не смог выяснить, почему именно «испанский». На мой взгляд, ни «кринж», ни «испанский стыд» дополнительного смысла не привносят – из контекста и так понятно, за кого стыдно говорящему. Такие слова, будь то «краш», «кринж», «чилить» (от англ. chill out – «охлаждаться», «расслабляться». – Прим. «АН»), играют роль языкового кода, по которому отличают своих, кто в курсе дел, кто современен, – от чужих, кто не понимает, о чём речь. Большинству представителей среднего и старшего поколения эти слова неизвестны. Во все времена подобный молодёжный сленг выполнял именно такую функцию, не добавляя языку выразительности. Вы слышали слово «шузы», образованное он английского shoes и означающее «обувь»?

– Никогда.

– А я его застал, поскольку старше вас. Слово «шузы» ушло – думаю, уйдут и эти слова, потому что языковой необходимости в них нет. Тем более что у многих из них есть столь же неформальные русские аналоги. Неужели «чилить» звучит выразительнее, чем «оттягиваться» или «зажигать»? Нет, нисколько.

– Про внешние угрозы для языка мы сказали достаточно, поговорим о тех, что возникают изнутри его самого. Покаюсь перед вами как перед филологом: в личном общении я когда-то произносил вместо «совсем» нелепое словосочетание «от слова «совсем». Например: «Не согласен от слова «совсем»!» Этот, с позволения сказать, оборот казался мне тонкой языковой игрой. Теперь, когда его используют многие, меня от него тошнит.

– «Не согласен от слова «совсем», «ни разу не согласен»… Всегда существовали модные словечки и выражения. Сейчас уже не так часто можно услышать выражение «по полной программе», а раньше оно звучало постоянно. Что беспокоит лично меня, так это агрессия просторечий, просторечных форм. Серьёзная опасность для языка. «Он с Москвы» вместо «он из Москвы», «по ходу» вместо «по ходу дела», «по итогу» вместо «в итоге»… Происходит огрубление нашей речи.

– А как вам живая классика – «крайний» вместо «последний»? Мол, если люди опасных профессий говорят так (из суеверия), то и всем остальным это не помешает.

– В советское время слово «крайний» в таком значении применялось по отношению к очереди: «Кто крайний?» Впрочем, я никогда так не говорил, даже стоя в советских очередях. А что касается суеверия… Вспоминается примета: «Третий не закуривает». Её корни уходят во времена Крымской войны. Закуривает первый солдат – вражеский снайпер видит огонёк, закуривает второй – снайпер прицеливается, закуривает третий – снайпер стреляет в него. Впоследствии происхождение приметы забылось, а сама примета осталась. Со словом «крайний» произошло нечто подобное.

– Многие ваши коллеги говорят, что язык – самонастраивающаяся и саморегулирующаяся система. Согласны?

– Да, согласен. Иногда язык избыточно принимает заимствованные слова, но со временем приходит в норму. В Петровскую эпоху был всплеск заимствований, многие из которых впоследствии ушли. Например, слово «ретирада», которое означает «отступление» (а также «отхожее место», «туалет». – Прим. «АН»). Оно фигурировало ещё в XIX веке, а теперь не используется.

– Это был вопрос с подвохом. Если язык сам себя регулирует, зачем нужны филологи с их озадаченностью судьбами языка?

– Целиком пускать его на поток нельзя. Язык обладает столь важным качеством, как культура – культура речи. Её необходимо пропагандировать. Причём запрос на это исходит вовсе не от одних только филологов. Сколько я помню радиопередач на тему языка, поступает множество звонков от людей, которые выступают с охранительной – в лучшем смысле этого слова – позиции. Поборников радикального обновления гораздо меньше. Это и есть саморегулирование языка: каким ему быть, решает большинство тех, кто о нём задумывается.

Покуда люди считают необходимым контролировать свою речь (а не «фильтровать базар»), народ представляет собой единое целое. В последнее время модно говорить о национальной идентичности, но я скажу несколько иначе: важно сохранять образ мысли народа. Важно понимать, что являешься частью давней и мощной цивилизации – русской цивилизации. Язык – национальное достояние, пусть это и прозвучит высоко. Пушкин назвал наш язык общежительным и переимчивым и в то же время заметил, что необходимо чувство соразмерности и сообразности. «Есть ли необходимость?» – вот главный вопрос, которого требуют каждое новое слово и выражение.