С каждым прожитым днём, наша жизнь сгорает всё быстрее и быстрее, как пропитанная селитрой сигарета, унося в жестоком пламени всё, что нам дорого и тех, без кого ещё совсем недавно было невозможно представить себе сегодняшний день. Неумолимый скорый поезд набирает ход и, пожалуй, то немногое, что нам ещё остаётся, – отчаянная попытка ухватить, зафиксировать, удержать в памяти, на картах и жёстких дисках компьютеров отдельные части нашей ускользающей реальности. Одним из тех, кто ежедневно пытается это сделать, является наш бывший соотечественник, известный израильский фотограф и журналист – Дмитрий Брикман.
Чтобы сформировать общее представление о творчестве Дмитрия, достаточно ознакомиться с его проектом «Тени», где люди напоминают собой струящийся дым, оседающий прахом на седые ступени древнего города. Может быть поэтому, глядя на эти и другие фотографии, возникает ощущение, что ему удаётся невозможное – уловить образ самого времени, наглядно показав скоротечность и драматизм человеческой жизни со всей её радостью и печалью. Разумеется, я воспользовался первой же возможностью, чтобы пообщаться с ним не только о фотографии, но и о жизненной философии автора.
― Чем в вашей жизни является фотография и как вы к ней пришли?
― Иерусалим меня к ней привёл. Когда я осознал, перед чем я оказался, мне потребовался инструмент для понимания. Этим инструментом оказалась фотография. На мой взгляд, только она позволяет осознать увиденное.
― Каково было ваше первое впечатление об этом городе?
― Наша первая встреча была не вполне удачной, поскольку нашу группу сопровождал человек, изначально не очень расположенный к Городу и местным жителям и поэтому наша прогулка от Храма Гроба Господня к Стене Плача через арабский рынок больше походила на военную спецоперацию. Лишь спустя десять лет я смог найти общий язык с этим Городом благодаря замечательному израильскому гиду Алику Литваку, открывшему для нас Иерусалим во всём его многообразии.
Спустя какое-то время я осознал, что в Иерусалим нельзя приходить с какими-то предустановками, ожидая от него конкретных вещей. По моим ощущениям Иерусалим больше похож на живой организм, который либо пропускает человека, либо нет. И в то же время, он напоминает калейдоскоп, «узор» в котором никогда не повторяется. Некоторых людей он просто из себя выдавливает и таких примеров я видел достаточно, в то время как других затягивает в себя словно магнитом. Если человек приходит в этот город, понимая, что он не знает истину, и никто вокруг её не знает, то только в этом случае Иерусалим сможет приоткрыть ему свои тайны. Чем-то это напоминает отношения между людьми - если вы приходите к человеку с благими намерениями и чистым сердцем, есть шанс, что и вам в ответ человек сможет открыться.
― Значительная часть Ваших работ посвящена Иерусалимскому храму Воскресения Христова, более известному нашим читателям, как Храм Гроба Господня. Вы видите повседневную жизнь этой величайшей для бесчисленного числа людей святыни. Не лишает ли это вас некоего ощущения чуда и мистического очарования, подобно ребёнку, узнавшему, как горит лампочка или разобравшему любимую игрушку?
― Нет, не лишает. Мистика заключается не в религиозном обряде. Мне несколько раз доводилось оставаться в Храме ночью при закрытых дверях. И когда ты оказываешься в полночь в Кувуклие – часовне на месте погребения Иисуса, когда ты слышишь молитвы в пустом Храме на армянском или греческом языке, когда понимаешь, что находишься в месте где миллионы людей на протяжении веков обращались к Богу с самыми сокровенными, самыми главными для них вопросами, тогда возникает совершенно особое ощущение и понимание того, что в этот момент ты сам можешь обратиться к Богу с чем-то по-настоящему важным. Это очень простое ощущение, которое невозможно ни с чем перепутать и одновременно невозможно описать словами.
― В вашем творчестве довольно много портретов детей и людей пожилого возраста. Складывается впечатление, что и те и другие знают о жизни нечто сокровенное, недоступное иным возрастным группам. Первые ещё только предчувствуют этот мир, тогда как вторые уже подводят под ним черту. Глядя на сделанные Вами фотографии, складывается впечатление, что морщины, испещряющие лица пожилых людей, переходят в изъеденные временем ступени Старого города, отчасти символизируя собой образ времени. Чем для вас, как фотохудожника, так привлекательно детство и старость?
― Отсутствием масок. Первые их ещё не успели надеть, тогда как вторые их уже сняли. В книге «Екклесиаст» есть такое выражение «эвель авалим», которое не совсем точно было переведено с иврита на русский как «суета сует». Точнее будет перевести как «неважное», «пустое». Так вот, дети еще с этим не столкнулись, еще не вступили в эту «гонку тщеславия», а пожилые люди уже из нее вышли. А посредине – амбиции, карьера, социальные статусы, маски…
― Есть весьма известный и популярный фотограф – Георгий Пинхасов, для которого высшее мастерство – отсутствие какой-либо рефлексии по отношению к объекту съёмки. По его словам, он готов самозабвенно фотографировать кого угодно, включая Гитлера, полагая, что фотограф, подобно видеокамере, не должен нести за свою работу какой-либо ответственности. А как вы относитесь к подобным взглядам? Приходилось ли Вам ограничивать себя в процессе фотосъёмки или на этапе селекции фотографий? Каковы критерии, по которым вы отбираете фотографии? Не чувствуете ли вы в связи с этим каких либо творческих и этических ограничений?
― Всё очень просто и не нужно изобретать какие-то специальные критерии для фотографии. Есть правило взаимоотношений между людьми, сформулированное более двух тысяч лет назад рабби Гиллелем – не делай ближнему своему того, что не хочешь, чтобы сделали тебе. И больше ничего не надо. Посмотри на фотографию другого человека, сделанную тобой, представь себе, что вместо этого человека на снимке ты и после этого решай – не оскорбляет ли тебя сюжет и готов ли ты, чтобы тебя увидели таким будущие зрители снимка. Если готов и тебя это не оскорбляет – публикуй. А если наоборот - вытирай. Нельзя забывать, что фотоаппарат подобен ручке для письма, которой можно написать изысканное стихотворение, а можно убить человека. А что касается отсутствия рефлексии и эмоций при съемке… Я не умею фотографировать то, что меня не трогает, не цепляет. Для меня фотография – это, прежде всего, возможность понять и прочувствовать увиденное. Так, если на музыкальном концерте мне будет скучно, то это сразу же будет видно в сделанных фотографиях. То, что я снимаю, должно вызывать у меня эмоцию. Положительную или отрицательную – не важно. Главное, чтобы мне не было безразлично. Тогда есть шанс, что фотография получится.
― Как бы вы могли охарактеризовать магистральное направление вашего творчества. Это в большей степени документальная или художественная фотография?
― Когда мне задают этот вопрос, меня охватывает некое недоумение. Конечно, в первую очередь, это художественная фотография. Вместе с тем, я не люблю фотографировать в студии, поскольку мне интереснее осознавать реальность, нежели её создавать.
― В нашей беседе вы коснулись темы чистоты и незамутнённости сознания путешественника, впервые приезжающего в Иерусалим. А ставите ли вы перед собой некое предопределённое техническое задание на фотосъёмку или же также предаётесь воле случая в надежде на удачный кадр?
― Я не хожу по Городу с каким-то готовым планом и списком задач. Более того, бывают дни, когда проходив целый день, я вообще не делаю ни одной фотографии. Многое зависит от моего внутреннего состояния. Повторюсь, Иерусалим – это живой организм, в общении с которым нет и не может быть никаких готовых рецептов.
― Один из Ваших фотографических проектов посвящен книге «Екклесиаст», авторство которой, согласно преданию, приписывается царю Соломону. При каких обстоятельствах и благодаря кому вы познакомились с этой удивительной книгой? Как она повлияла на ваше творчество и мировоззрение, а, возможно, и жизнь?
― Это по-настоящему великая книга, несмотря на довольно скромный объём текста и это единственная книга в Библии, написанная в жанре исповеди. Сто процентов людей слышало фразу «суета сует», «время разбрасывать камни и время собирать камни», но при этом девяносто процентов из них вообще не читало эту книгу. «Екклесиаст» произвёл на меня такое сильное впечатление, что когда я впервые ее прочел, то немедленно открыл с начала и прочел ее еще раз. И потом, на протяжении нескольких месяцев, ну как минимум раз в неделю ее перечитывал. Не упомню, чтобы с каким-нибудь текстом в моей жизни было что-то подобное. Параллельно я продолжал фотографировать и вдруг неожиданно понял, что, по сути, фотографирую образы из «Екклесиаста». Осознав это, я сел у микрофона, прочитал книгу от начал и до конца потом соединил запись и свои фотографии из современного мира, которые у меня с этим текстом ассоциировались. То, что получилось надо было как-то назвать и я придумал термин «фотоперевод». Через некоторое время мы, с моим другом Борисом Шойтовым, определение сформулировали: «Фотоперевод - это неоднозначный перевод текстовой или музыкальной семантики в эмоциональные движения души посредством языка фотографических образов». С фотопереводом «Екклесиаста» еще много чего потом происходило. Через несколько лет, после того как он вышел, мы сняли двенадцатисерийный фильм, в котором двенадцать человек комментируют этот текст. И очень неожиданно, надо признать, комментируют. Так, настоятель Храма Гроба Господня от Армянской Апостольской Церкви Отец Самвел весьма жёстко заявил, что Екклесиасту Бог дал много ума, которым он так и не воспользовался. По мнению Игоря Губермана, в книге слишком часто встречается местоимение «я», и вообще, Екклесиаст слишком много о себе воображает. Важно понять, что эта книга не истина, она лишь наглядно показывает нам, что вторично, а вот что первично, каждый из нас должен решить для себя сам.
― Бытует мнение, что «Екклесиаст» по сути своей является атеистическим произведением, во многом перекликающимся своим содержанием с древнеегипетской «Песнью арфиста». Уточните, пожалуйста, являетесь ли вы верующим человеком и если да, то как изложенные в этой книге суждения соотносятся с вашими религиозными взглядами?
― К сожалению, люди часто смешивают религию и веру. Я считаю себя человеком верующим, но при этом абсолютно не религиозным. Другой вопрос, что такое «вера». Ведь каждый в это понятие что-то свое вкладывает и по-своему его понимает. В Синодальном переводе Евангелия от Иоана, в знаменитой первой фразе: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» есть, ну скажем так, серьезная неточность. В греческом используется понятие «Логос», Его можно перевести и как «слово», но в данном случае точнее будет термин «разумение». Лев Толстой перевел это как «разумение жизни». Можно перевести как «смысл», «понятие», «причина». И если любое из этих значений подставить в текст, то фраза зазвучит совсем по-другому. Так вот, для меня «вера» – это ощущение жизни в присутствии смысла.
― Большинство людей предпочитает не задумываться о конечности своего существования. Стоит ли вообще думать об этом? Если да, то в каком контексте? Если бы люди не формально, а по-настоящему осознали, что они смертны, как бы, на Ваш взгляд, изменилась наша жизнь, наша цивилизация?
― Если все время думать о смерти, то действительно, можно сразу повеситься. Если же у Вас есть смысл, то просто нет времени впадать в эту депрессию, суть которой и заключается в отсутствии смысла существования. Я исхожу из того, что все мы рождаемся с определенными возможностями, которые необходимо в себе открыть и всеми силами постараться реализовывать.
― Что для вас «счастье» и можно ли вообще в этом мире быть счастливым? Быть может, счастье это лишь некая химера?
― Счастье – это не цель, а лишь индикатор того, что вы идёте в верном направлении и, прежде всего, реализуете заложенные в вас способности. Самое глупое – следовать общепринятым представлениям о счастье, впихивать себя в навязанные общественным мнением и модными журналами представлением об успехе, пытаться жить не свою жизнь. Какими бы красивыми и модными ни были ботинки, если они на два размера меньше, особой радости от них вам не получить. В лучшем случае ноги в кровь сотрете. К тому же приводит и попытка задавить в себе свои таланты в угоду этому самому, «общепринятому». Только в этом случае вы в кровь сотрете не ноги, а душу. А это значительно страшнее. Мне довольно много приходится видеть людей, избравших для себя престижные, денежные профессии, но при этом абсолютно несчастных, поскольку они занимаются не своим делом.
― Дмитрий, расскажите, пожалуйста, о передаче «Детский недетский вопрос» нашим читателям, поскольку я вполне допускаю, что некоторые из них могли о ней пока ещё не слышать.
― Первая передача «Детский недетский вопрос» вышла в 2006 году во время второй ливано-израильской войны. Взрослые очень нервничали – долетят или не долетят ракеты до Тель-Авива, и мой младший сын, тогда восьмилетний Миша, глядя на это, спросил: «Папа, а зачем люди воюют?» Я начал ему было объяснять суть арабо-израильского конфликта, но по ходу разговора понял, что вопрос был на порядок глубже и серьезнее чем мой ответ. Тогда я стал собирать детские вопросы и задавать их взрослым людям. Таким образом появилась эта программа в которой взрослые ищут ответы на простые детские вопросы: «Кто я?», «Что такое любовь?», «Зачем мы живем?», «Что такое дружба?», «Что такое много денег?», «Нужно ли врать?», «Что такое совесть?», «Зачем люди носят маски?» и т.д. Сначала мы делали её на радио, потом перебрались в Интернет. Героями программы в разное время были: Борис Гребенщиков, Вячеслав Полунин, Владимир Познер, Владимир Войнович, Борис Акунин, Дмитрий Быков, Константин Райкин, Юрий Норштейн, Римас Туминас, Кшиштоф Занусси, Юлий Ким, Людмила Улицкая, Андрей Макаревич, Игорь Губерман, Александр Городницкий, Лев Рубинштейн, Андрей Максимов, Дина Рубина, Виктор Шендерович, Вероника Долина, Юлия Меньшова, Тимур Шаов, Вениамин Смехов, Роман Виктюк, Татьяна и Сергей Никитины, Анатолий Алексин, Андрей Деменьтев, Аркадий Арканов, Антон Носик и многие другие.
Интервью с Борисом Гребенщиковым в программе «Детский недетский вопрос».
― Какую цель/цели вы преследуете, задавая, на первый взгляд, незамысловатые детские вопросы своим гостям?
― Ой, тут очень многослойная история получается. Во-первых, это разговор с человеком о человеке. Во-вторых, мне кажется, что эти вопросы должны звучать и задаваться людьми самим себе. Вопросами политики, ненависти, войн, заработка денег и тому подобным интернет забит под завязку, а вот вопросы про то, как найти свой талант, зачем живешь, что такое реальный успех в жизни попробуй найди. Есть еще и в -третьих, и в-четвертых, и в-пятых…
― По какому принципу вы выбираете детские вопросы?
― На сегодняшний день в моём списке тысяча сто один вопрос. Готовясь к очередному разговору, я пробегаюсь по этому списку, отбираю сотни полторы вопросов, которые хотелось бы именно с этим человеком обсудить и в ходе беседы беру их из этого списка. Некоторые вопросы повторяются практически в каждой передаче, а некоторые звучат достаточно редко. В повторении я, кстати, ничего плохого не вижу. Перед вопросом трехлетнего мальчика «Кто я?» мы все одинаково равны и для нас всех он одинаково важен.
― В Латинской Америке живёт племя Пираха, члены которого в течение жизни несколько раз меняют свои имена, полагая, что на разных этапах своей жизни человек представляет последовательную цепочку совершенно разных личностей, лишь отчасти напоминающих друг друга. Не считаете ли вы детский опыт, а значит и ответы не вполне релевантными взрослой жизни?
― Взрослый человек напоминает кокон из социальных статусов и масок, внутри которого сидит ребёнок. Задавая вопросы, я всегда называю возраст мальчика или девочки для того, чтобы пробить эту оболочку и обратиться напрямую к ребенку. Иногда это получается. Иногда не очень. А иногда и пробивать не надо. Не так давно, например, мы съездили во Францию в гости к Вячеславу Полунину на его знаменитую Жёлтую мельницу, где записали два с половиной часа ответов Вячеслава на эти вопросы. Семьдесят вопросов обсудили! Слава, конечно, человек удивительный - в нем совершенно гармонично сочетается абсолютно детское видение мира и умение уверенно стоять в этой жизни на обеих ногах. Вот в разговоре с ним вообще ничего пробивать не надо было. Если вы не душите и не затыкаете в себе ребёнка, это очень здорово, потому что на каком-то этапе ребенок этот вам поможет и объяснит, что условности, навязанные вам миром взрослых, – не более чем игра, а вся разница между вами и вашим начальником состоит лишь в том, что он может вас уволить, а вы его нет, что нет смысла никому завидовать, что совершенно неважно, что о вас подумают люди, а важно насколько вам комфортно и интересно существовать в этом мире. Поэтому я желаю всем нам как можно чаще смотреть на этот мир глазами вашего внутреннего ребенка. От всей души желаю.