Историк Сергей Волков — о «терроризме» в российской топонимике

30 лет назад, 4 и 6 сентября 1991‑го, вернули исторические названия Екатеринбургу и Санкт-Петербургу (а чуть раньше, 22 августа, в качестве российского флага был утверждён дореволюционный триколор). Волна топонимических переименований, однако, за этим не последовала, разве что всплеск, скоро сошедший на нет. Сегодня – по прошествии стольких десятилетий – идеологическая тема топонимики, казалось бы, не должна никого будоражить. Но на деле всё наоборот: в последние годы происходят общественные «бодания», заметные в национальном масштабе, причём некоторые из них провоцируются «сверху».

Гость «АН» – доктор исторических наук Сергей ВОЛКОВ, автор и соавтор книг «На углях великого пожара», «Чёрная книга имён, которым не место на карте России» и многих других.

– Начнём со статистики.

– В 1993 году в Москве был издан замечательный топонимический словарь «Имена городов: вчера и сегодня» за авторством Е. Поспелова. Из него следует, что при большевиках было переименовано около двух с половиной тысяч топонимов: городов, посёлков, сёл, улиц, переулков (в одном только Питере они переименовали полтысячи объектов). К 1941 году название сменили 24 крупных города, причём 20 из них – в честь руководителей партии и государства, а также их приближённых. В самом конце жизни Сталина итог его топонимической деятельности был таким: среди названий городов и посёлков городского типа имя Кирова встречалось 23 раза, Ленина – 16, Сталина – 12, Орджоникидзе – 8, Ворошилова, Дзержинского, Кагановича, Калинина, Куйбышева, Молотова – по 5–6, Будённого – 4, Свердлова – 3, а с учётом негородских поселений эти показатели были в 10–20 раз выше (в хрущёвскую оттепель топонимы в честь Сталина, Кагановича, Молотова были заменены. – Прим. «АН»).

При Ельцине переименования зачастую осуществлялись по решению местных властей, какая-либо федеральная топонимическая политика отсутствовала. Исторические имена вернули по большей части только крупным городам, да и то не всем. Как известно, дореволюционный Симбирск – по-прежнему Ульяновск. Вятка – по-прежнему Киров. Ново-Николаевск – по-прежнему Новосибирск. Екатеринодар – по-прежнему Краснодар (не путать с Красноярском, названным в XVII веке по Красному Яру. – Прим. «АН»). Что касается небольших городов, которые названы в честь революционеров или носят идеологические имена вроде Советск, Первомайск, Коммунистический и так далее, – счёт им идёт на десятки.

– В этом году внимание федеральных СМИ некоторое время было приковано к маленькому городку Таруса (Калужская область) – туристическому объекту, имеющему статус природно-архитектурного заповедника. Местное руководство приняло решение о возвращении улицам дореволюционных имён, а потом передумало. Само себя высекло, как гоголевская унтер-офицерская вдова.

– Да, отменило собственное решение. Причина понятна: возмутились местные коммунисты – меньшинство, но активное, шумное, способное доставить проблем городскому начальству, тогда как сторонники переименования доставлять проблемы не умеют. Схожая история произошла в 2016–2017 годах в Тутаеве Ярославской области (назван в честь красноармейца, погибшего во время подавления Ярославского мятежа), причём на сей раз было переиграно федеральное решение. Городские власти попросили Ярославскую областную думу о возвращении городу имени Романов-Борисоглебск. Областные депутаты в большинстве поддержали затею и обратились с законодательной инициативой в Госдуму. В свою очередь, Госдума приняла законопроект в первом чтении (за – 385 депутатов, против – 37, двое воздержались. – Прим. «АН»).

Однако второе чтение не состоялось: по желанию губернатора Ярославская областная дума отозвала из федерального парламента свою инициативу. Губернатор не захотел конфронтации с коммунистическими активистами. И прибег к маневру – объявил о проведении в городе соцопроса (потому что, согласно закону, вопрос о названии города на местных референдумах не решается. – Прим. «АН»). Заведомо известно: в подобных опросах, когда обращаются не только к заинтересованным гражданам, но и к равнодушным, каковых большинство, – всегда побеждает вариант «оставить как есть». Особенно если обманывать людей, что после переименования города или улицы придётся менять паспорта.

В общем при отсутствии собственной позиции (или возможности извлечь для себя выгоду) типичный чиновник на конфронтацию с шумными активистами не пойдёт.

– У вас сквозит эмоция, что сегодня дискриминируется белая идея в пользу красной. Однако ваши красные оппоненты считают, что всё наоборот. В 2018 году с подачи федеральной власти было организовано общенациональное интернет-голосование по присвоению аэропортам имён отечественных исторических личностей. В нём присутствовали (и где-то побеждали) цари, при этом полностью отсутствовали советские правители.

– Белым бросили кость. В идее того голосования отразилось желание правящих усидеть на двух стульях: держась за привычную большевистскую топонимику, враждебную исторической России, она в то же время зачерпывает легитимность из дореволюционной истории. И здесь тоже произошёл идеологический конфликт. За мурманский аэропорт «сражались» полярник Иван Папанин и Николай II, основавший город в 1916 году (Романов-на-Мурмане – последний город, основанный в Российской империи. – Прим. «АН»). Прежде чем стать полярником и внести вклад в науку, Папанин успел побыть комендантом Крымской ЧК в Гражданскую войну – поэтому, на мой взгляд, хватит названного в его честь мыса на полуострове Таймыр. Допускаю правоту коммунистов, когда они говорят, что голосование было «подкручено» в пользу Николая II, но не придаю этому наименованию слишком большого значения. Присвоив аэропорту имя последнего императора, федеральная власть вовсе не дала оценку Февральской революции.

– Притом Путин этим летом дал в своей статье однозначно негативную оценку большевизму с русских национальных позиций, о чём мы писали недавно («АН» №773, «Идеологический перелом»).

– Да, и заметьте: после публичных указаний Путина, чтобы в каком-нибудь городе что-то отремонтировали, это сразу же делается, а избавляться от большевистской топонимики после антибольшевистской статьи президента – никому и в голову не пришло.

– Стало быть, для этого необходима федеральная топонимическая политика, об отсутствии которой вы сказали применительно к Ельцину и девяностым. Кстати, хорошо помните себя в те дни тридцатилетней давности? Возвращение триколора, переименование Ленинграда в Санкт-Петербург – для вас это что-то значило? Были надежды?

– Не было. Не питал никаких иллюзий, поскольку прекрасно представлял, что за люди у руля. Обе движущие силы событий – и «продвинутая» часть советской номенклатуры, и лидеры «демократического движения» – вовсе не ориентировались на историческую Россию. Более того, «демократы» видели в советском наследии надёжную преграду «национально-патриотическим» и «реакционным» тенденциям, которые были им ненавистны гораздо более советско-коммунистических. Заимствование «демократами» некоторых атрибутов досоветской государственности, о которых вы говорите, произошло достаточно случайно. В наиболее острый момент какой-то символ надо же было противопоставить прежнему как знак перемен! Ещё за год до принятия триколора он в этих кругах рассматривался как флаг общества «Память» (антисемитского движения. – Прим. «АН»). Равно как и переименование Ленинграда – уступка общественному мнению текущего момента. Неслучайно область осталась Ленинградской.

Более всего «демократы» опасались стихийных антикоммунистических настроений и приложили огромные усилия, чтобы не дать им развиться. Позже они не стеснялись об этом рассказывать. Вот, например, из воспоминаний А. Соколова об августовских днях: «Вышел с авоськой на Тверскую и увидел медленно идущую по осевой к манежу длинную цепочку людей… Первыми в цепочке шли крепкие ребята в камуфляже без знаков различия… Выяснилось, что это отряд защитников Белого дома идёт брать под охрану памятники вождям коммунизма в центре Москвы, «чтобы их не посносили, как Феликса, а то казаки уже Свердлова приговорили»… Так за приятной беседой дошли до площади Свердлова, оцепили Якова Михайловича…»

Памятником Свердлову, как известно, пришлось пожертвовать, но мавзолей они уберегли. В толпах народа тогда шныряли люди, уверявшие, что «уже принято решение» о мавзолее и потому «идти на него» не нужно. Те, кто победил ГКЧП, менее всего желали ликвидации большевистского наследия. Всё, что произошло дальше, было закономерным. События, развивавшиеся под давлением этих сил, вскоре привели к тому, что исчезли и «материальные» основания для обращения к исторической России: рассыпалось некогда составлявшее её пространство.

– Сергей Владимирович, для многих борьба с топонимикой – это сражение с ветряными мельницами. Возразите?

– Топонимика работает. Ежедневно и ежечасно она воспроизводит то, что прославляет. Внедряет в сознание населения мысль, будто всё это положительные исторические персонажи и символы, тем самым определяя наше будущее. Когда говорят, что большевизм должен быть у нас перед глазами, чтобы он не был забыт и никогда не повторился, то лукавят. Память – это музеи, а топонимика – это прославление. Власть говорит нам сегодня об опасности революции, насильственной смены строя – и держится за революционную символику. Принимает закон о запрете пропаганды терроризма – и отказывается переименовывать улицы Ульянова, Халтурина, Каляева. Это, повторю, попытка усидеть на двух стульях.

– В глазах наших граждан декоммунизацию сильно дискредитировала Украина, где этот процесс сопровождается дерусификацией. Может быть, сейчас не лучшее время призывать к декоммунизации России?

– Для Украины декоммунизация действительно означает отличность от России и враждебность ей (неслучайно они переименовали Днепропетровск в Днепр, а вовсе не в Екатеринослав), но для самой России декоммунизация значит прямо противоположное. Современную Украину создали большевики. Если бы не уничтожение Российской империи – никакого Украинского государства бы не существовало. Соответственно, для нас декоммунизация выльется в непризнание прав Украинского государства на русские территории.

А пока символом РФ остаётся храм на улице с названием Коммунистическая.