Одних казнили – хотя могли не казнить. Другие начали мстить – да не тем. Любовь, проклятия, безумие… Прямо «Санта-Барбара» какая-то. Но если и класть эту историю в основу сериала, то делать надо горькую и честную картину о судьбах нашего Отечества. Ведь за каждым поворотом непридуманного сюжета – боль и кровь реальных людей.
Русский бунт
14 октября 1906 г. военно-полевой суд в Кронштадте приговорил к расстрелу участниц эсеровской боевой дружины Анастасию Мамаеву и Анну Венедиктову (Анна – по документам, сама она себя почему-то всегда звала Галей, другие – тоже). Венедиктова была дочерью бедной вдовы Мамаева – из семьи крупного ярославского купца. Обе проходили по одному из процессов, связанных с Кронштадтским восстанием 1906 года.
Это восстание матросов и солдат Кронштадтского гарнизона совместно готовили эсеры и большевики. Но большевиков накануне арестовали. Эсеровские интеллигенты-агитаторы честно хотели, чтобы на сей раз русский бунт был не бессмысленным (в смысле – с политическими требованиями) и по возможности не беспощадным. Но где ж совладать с вырвавшимся джинном! Задумывался протест против роспуска «первой Думы», а крик пошёл простой: «Офицеры пили нашу кровь – бей их!» И тут уж политика отошла на второй план. Жила, скажем, в доме полковника Александрова его родственница, старуха Якоби. Так полковников денщик Якушев специально прибежал к ним на квартиру, Александрова застрелил, старуху штыком заколол. Объяснял: мне ваша революция до фени, я с вредной бабкой и полковником за их придирки хотел посчитаться. Семь человек тогда были убиты (в том числе, например, капитан I ранга Родионов, герой недавней японской войны), несколько ранено – среди них контр-адмирал Беклемишев.
Константин с «Константина»
Эсер Константин Иванов руководил восставшими на форте «Константин». Он-то как раз многих офицеров спас – арестовал, а по сути, укрыл. Этот Костя Иванов вообще был, по общим воспоминаниям, славным парнем – искренним, обаятельным. Тут вспоминаются слова Бориса Акунина: беда России, что с властью тогда сплошь и рядом боролись люди лично хорошие, а защищали благое государственное дело мерзавцы.
Мятеж подавили. Пришло время расчёта: одних – на каторгу, другим – расстрел. Расстреляли и Костю. На максимально жестоких наказаниях максимально большему числу мятежников настаивал комендант крепости генерал-лейтенант А. Адлерберг. Суровый служака, он считал: если сейчас железной рукой смуту не задушим – страну не сбережём. Государь и премьер Столыпин дали нам инструмент для укрощения бунтов – введённые на время революции военно-полевые суды. Не заумники-юристы, а назначаемые судьями офицеры должны за день решить, кого казнить, кого миловать. Адлерберг лично ходил на все суды, следя, чтобы миловали поменьше.
Взорвать себя
Именно потому, что ненавистный генерал всегда сидел в зале суда, у очередной партии подсудимых возникла идея. Пусть через сочувствующего конвоира (а сочувствовали им многие) нам передадут бомбу. Всё равно ж расстрел дадут? Ну так и рванём себя! А заодно – судей и пса-Адлерберга (что неминуемо погибнут и случайные люди, как-то выносилось за скобки).
Эсеровская дружина бомбу сделала. Но охранка через внедрённого агента «рабочего Архипа» (позже эсеры его грохнули) дружину накрыла. Их и судили 14 октября – девять человек. Четырём дали каторгу: в группу входили, но к делу были непричастны. Не вызывала сомнений вина командира дружины Тубелевича и двух солдат (в том числе того конвоира). А вот с Мамаевой и Венедиктовой – сложнее.
Питерские курсистки, они жили в одной комнате общежития – эти самые Настя, Галя и ещё одна девушка Лида Стуре. Молодые, красивые. А о чём думают молодые красивые девушки? О любви. У серьёзной Лиды кавалера не было, её больше увлекали политические страсти. Примкнула к подполью. Настя – следом. Так познакомилась с Костей Ивановым и, похоже, в него влюбилась. Правда, тайно – Костя был женат. Когда его расстреляли, свет для Насти померк. Решила мстить.
А хохотушку и певунью Галю политика вообще не интересовала. Она жила восторженным ожиданием скорой свадьбы. Только жениха, студента-историка Демьяна Безюка («любимый Демко» звала она его в письмах), арестовали – тоже «за политику», Мелочь, дурь, ничего серьёзного ему не грозило, но обида захлестнула Галино сердце. При этом всё происходящее всё же казалось ей какой-то озорной игрой. И именно потому – а не из неких соображений революционной борьбы – она согласилась с просьбой Тубелевича отвезти по такому-то адресу свёрток-бомбу. И попалась.
По букве и духу
Что девчонки были виновны – слов нет. Но консультировавший меня кандидат исторических наук Григорий Кан подчеркнул: всё могло повернуться иначе, если б дело рассматривал не военно-полевой суд, на который давил Адлерберг. На военно-полевых судах не было адвокатов. Юристы ведь судят «по букве и духу закона» – и будь процесс обычным, защитник обязательно указал бы на смягчающие обстоятельства. Мамаева – а) была несовершеннолетней; б) с поличным не взята. Венедиктова же… Есть такая формулировка: «учитывая личность». Ну как хотите – но не была она террористкой! Злосчастное стечение обстоятельств: не угоди её «Демко» за решётку, завтра бы поженились и жили себе тихо. Кроме того, взрыв же не состоялся! То есть моменты, вполне толкуемые в пользу обвиняемых. Можно было сказать: да – обе заслуживают ссылки, тюрьмы, даже каторги. Но не лишения жизни! Однако суд под давлением Адлерберга определил: смертная казнь.
«Любимый Демко»
«Любимый Демко» – Демьян Безюк, жених Венедиктовой, узнав о гибели невесты, заболел психически. Его выпустили из тюрьмы, он долго лечился, уехал за границу. В Первую мировую вступил во французскую армию. В 1918-м вернулся в Россию. Был историком. Так и не женился. Портрет невесты всегда висел в его комнате, он подписывался псевдонимом Диомид Венедиктов – по Галиной фамилии. При этом отличался тяжёлым, нервным характером, регулярно попадал в лечебницу. Его работы – добротные исследования, правда, посвящены одной теме – тюрьмам и казням в царской России. Похоже, человека интересовало только это.
Умер от голода в ленинградскую блокаду.
Око за око
Всех приговорённых казнили на следующий день. При этом даже солдаты из расстрельной команды явно не хотели стрелять в юную Настю, в хорошенькую, что-то кричавшую им Галю. Мамаева осталась жива после первого залпа, её добили вторым. Офицер, присутствовавший при расстреле, вспоминал: если бы и сейчас уцелела – неизвестно, стали бы солдаты стрелять вновь. Параллельно шла поганая бюрократическая возня: от родителей скрывали приговор, футболили по инстанциям… Это попало в газеты.
В итоге дело стало, как сейчас говорят, «резонансным», а расстрелянные девчонки тут же превратились в легенду. В великомучениц. В символ жестокости власти. Которой, понятно, надо отвечать той же жестокостью.
«За Галю и Настю!» – эти слова стали неофициальным девизом вскоре возникшего эсеровского «Летучего боевого отряда Северной области» (ЛБО). Ас охранки генерал Герасимов в мемуарах назвал ЛБО самой опасной из тогдашних террористических организаций – по беспощадности, по отчаянности. Сплотились сами, держались от других наособицу (и агента заслать не получалось), смерти не боялись – наоборот, гордились честью «погибнуть в борьбе». В отряд вошли, в частности, Лидия Стуре, бывшие матросы-кронштадтцы.
Главный военный прокурор Павлов, начальник тюремного управления Максимовский, генерал Мин, подавивший в 1905-м Красную Пресню, другие приметные фигуры – все жертвы ЛБО.
Особенно жалко Максимовского. «АН» писали (№42-2012) – этот человек пришёл в тюремное ведомство с мыслью «творить добро», много сделал для облегчения участи заключённых. Но для власти тогда все её противники показались на одно лицо – и под колесом истории хрустнули позвонки двух не самых виноватых девчонок. А для боевиков ЛБО любые «слуги режима» были одним миром мазаны.
Кстати, генерала Адлерберга ни пуля, ни бомба не достали. Умер в эмиграции в 1931-м.
Где власть бессильна
Террористов в конце концов выловили и повесили (в том числе и Стуре). Но что было делать с красивым мифом? В России ведь бунтарей любят, после смерти – чтут. Про кронштадтских матросов запели песни. О Насте с Галей тоже родились легенды. Например, что Галю казнили беременной. Что её мать взошла на солею Исаакиевского собора и публично прокляла Николая II и его близких... Про беременность, заметил Г. Кан, неправда. В тюрьме бы выявилось, да и вообще – другая модель поведения: девушки (опять вспоминаются слова Акунина) были нравственно очень чистые, Венедиктова, скажем так, ждала первой свадебной ночи. Насчёт проклятия – нет подтверждений. Но показательно, что подобные сочувствующие слухи ходили.
Спираль ненависти ещё больше закрутилась в феврале 1917-го. Снова революция! Прокляла Галина мать царя или нет, – но в те дни начался крестный путь Николая и его семьи к смерти. А по Кронштадту снова прокатилась волна убийств офицеров. Всего по Балтфлоту погибли 120 человек, в Кронштадте – 24, в том числе адмиралы Вирен, Бутаков… «Пили нашу кровь – получайте!».
«За Галю и Настю!» – вряд ли кричали. Но – подразумевалось?
Чекист Лебедев
За Февральской революцией последовала Октябрьская. Далее – Гражданская война. И здесь жизнь странным образом поставила точку в этом сюжете. В июле 1918-го вспыхнуло антисоветское восстание в Ярославле. После его подавления местная тюрьма была забита заложниками. Просматривая списки арестованных, начальник ЧК Лебедев обратил внимание на фамилию купца Мамаева. Лебедев был из тех самых кронштадтских матросов-повстанцев – только получил тогда каторгу. Стоп! А наша знаменитая Мамаева – она же была дочерью ярославского купца? Не родня ли?
Оказалось – отец. Причём старик, искренний монархист, долгие годы ходил в церковь оплакивать свою Настю – ведь дочь всё же…
Лебедев его выпустил.