Советская инерция: до сих пор в какой российский город ни приедешь, обязательно будет или улица Парижской коммуны, или фабрика, или еще что… Вот и считай французскую заварушку 140-летней давности не нашей историей!
Баржа утонула
Разговор о Парижской коммуне обычно начинают с революционеров – всяких анархистов, прудонистов, бланкистов. Но давайте их пока вынесем за скобки. Нет, все было. Просто до поры принципиальной роли не играло. Да и не заговорщики движут историю. Ну, представьте: за год до событий все эти Валлесы, Делеклюзы и прочие будущие вожаки Коммуны вдруг оказались вместе на барже посреди Сены. А баржа возьми да утопни. Что – не началась бы франко-прусская война? Франция ее не проиграла бы?
А вообще автор выражает благодарность коллеге – историку и журналисту Виталию Радкевичу, ныне живущему во Франции. Это он предложил, говоря о Коммуне, обратить внимание на другие, неполитические, подробности. И предоставил соответствующий материал из французских источников.
«Османизация»
Начать лучше с так называемой «османизации» Парижа.
О бароне Османе – см. нашу справку. Сегодня Париж им гордится: преобразователь, реформатор… Памятник стоит. Одна из главных улиц его имя носит. Правда, у любой медали две стороны. Грандиозная реконструкция Парижа растянулась на десятилетия и потребовала колоссального количества рабочих рук. Причем парижане таскать кирпичи особо не рвались. Город заполнили, как сказали бы сейчас, мигранты – что-то вроде нынешних таджиков и молдаван, вкалывающих на московских стройках. Правда, в тогдашнем Париже мигранты были «свои» – например, недавние крестьяне из французской глубинки. Потому не бросались в глаза. Но, так или иначе, перед 1870 годом до двух третей населения города составляли приезжие.
При этом и с местной парижской беднотой Осман обращался без сантиментов. Сносился старый дом, хозяева и жильцы получали компенсацию. Справедливую: за этим строго следили. Но новое жилье стоило уже гораздо дороже. Как быть? Ваше дело! Можете вообще ехать в провинцию, там жизнь дешевле. Или крутитесь, зарабатывайте, копите.
То есть накануне Коммуны Париж представлял собой город: а) находящийся в стадии переустройства; б) стремительно и непропорционально разбухший – а в войну добавились еще и беженцы; в) с отчетливым социальным дисбалансом – масса жителей живет в бедности, при этом вовсю жируют скоробогачи.
Осман исходил из того, что еще пять-десять лет – и перекосы выправятся. Париж станет городом богатой и чистой публики. Часть «нечистых» разъедется («Надо разумной дороговизной защитить Париж от нашествия рабочих из провинции», – слова барона). Остальные – впишутся. А кто не впишется – что ж… Осман пережил две революции, 1830 и 1848 годов. Новый Париж он строил как город, неудобный для бунтов. Просторный проспект или бульвар – не прежняя кривая узкая улочка, на нем любую демонстрацию легко разгонит кавалерия. Если же дойдет дело до баррикад – так ширина парижских бульваров не случайно 32 метра. Это расстояние разлета картечи при выстреле из тогдашней пушки. Пара орудий сметет что угодно.
Правда, достроить город своей мечты Осман не успел. В 1870-м ушел в отставку. А вскоре грянула франко-прусская война.
«Похабный мир» по-французски
Франция в ней потерпела оглушительное поражение. Рухнуло все: прежний строй (монархия), армия, привычный уклад. Новая республиканская власть (Национальное собрание) была вынуждена заключить с немцами сначала перемирие, потом мир. «Похабный мир» – здесь применимы ленинские слова, учитывая, сколько французы уступали и теряли. Но воевать больше страна не могла.
Не могла? Это вопрос принципиальный. Во время войны во Франции кроме регулярной армии появилась еще одна вооруженная сила – Национальная гвардия, что-то вроде ополчения. В Париже она была особенно сильна – 350 тыс. человек. Конечно, в гвардейцы записывались из патриотизма (доходившего буквально до истерии)! Однако и от нужды тоже – с началом войны строительство в городе прекратилось, заработки кончились, а в гвардии хоть мизерные деньги (1,5 франка в день), но платили. Драться, однако, парижанам всерьез не пришлось – во время войны немцы обложили город блокадой. Париж пережил голод, холод, хотя брать его немцы не стали – сначала рассчитывали просто уморить, потом и война кончилась. С позиций, однако, не ушли – наблюдали.
Теперь представьте: огромный город, не остывший от пережитых потрясений. Люди в нем унижены поражением, считают: стране патологически не везет с властью. Сначала генералы императора продемонстрировали полную бездарность, потом к власти пришло «правительство национальной измены» и поспешило все сдать. Причем у этих недовольных в руках оружие, оно дает психологическую опору.
Но у Национального собрания – своя логика. Какое сопротивление! Вы хоть представляете глубину катастрофы? Обученая армия – и то против немцев не устояла! Просто, вчерашним мигрантам служба дает хоть какой-то заработок. Вот и не хотят терять, скандалят. Надо немедленно подписывать перемирие, на этом основании прекращать платить гвардейцам жалованье и поскорее разоружать их.
С попытки разоружения все и началось. В ночь на 18 марта 1871 г. отряд солдат под командованием двух генералов, Леконте и Тома, был отправлен тихонько вывезти пушки, установленные Национальной гвардией на Монмартре. Попались. Взбешенные гвардейцы генералов расстреляли. Глава правительства Тьер заявил, что начался бунт, и потребовал, чтобы Национальное собрание из опасного Парижа немедленно перебралось в соседний Версаль. Что и было сделано. Власть в городе автоматически перешла к органу местного самоуправления – городскому совету. Он назывался «коммуной», и это словосочетание – «Парижская коммуна» – отныне обрело новый, революционный, смысл.
Парижский Лужков. Или Каганович
С бароном Османом иногда сравнивали Юрия Лужкова. Но тут уж точнее говорить о Лазаре Кагановиче, под руководством которого в 1930–1935 гг. была проведена грандиозная реконструкция Москвы.
Барон Жорж Эжен Осман (1809–1891), став в 1853 г. префектом департамента Сена, начал по указу Наполеона III превращать древний, хаотично застроенный Париж в правильно организованную европейскую столицу. Недрожащей рукой снес до 60% старой застройки, по сути, уничтожил исторический средневековый город и воздвиг на его месте новый мегаполис. Через 80 лет Каганович так же беспощадно крушил старые московские улочки, храмы, здания-реликвии.
Благодаря Осману, по Парижу пролегли широкие бульвары и проспекты, появилась нормальная канализация, в архитектуре возникло понятие «османовский стиль» – ряды тяжеловесных добротных immeubles de rapport («доходных домов»). Каганович в Москве пустил метро, протянул новые улицы, застроенные «сталинским ампиром». Кстати, оба свои руки «не грели»: барон и так был богат, а «железного Лазаря», как и большинство тогдашних лидеров, во многом можно обвинить, – но не в желании набить карман.
При этом, обходясь без взяток, Осман так выстроил систему финансовых потоков, подрядов, девелоперства, что «у кормушки» странным образом оказывались близкие ему люди. Что вызвало череду скандалов, – и в 1870 г. барон ушел в отставку.
Как тут не вспомнить Юрия Михайловича.
Кто под красным знаменем
Потому что деятельностью Коммуны руководил избираемый Совет. На выборах в него, как это обычно бывает в смутные переломные времена, прошли в депутаты совершенно новые люди. Среди них выдвинулись на первые роли всевозможные революционеры: анархисты, прудонисты, бланкисты… Они и начали преобразовывать жизнь в городе сообразно своим идеям.
Что это были за люди сугубо по-житейски? Очень разные. Недавний бухгалтер Журд возглавлял Финансовую комиссию, сидел на миллионах, но себе установил жалованье мелкого конторщика, жена работала прачкой. А шеф-полиции Риго не мог поймать ни одного вора, зато мечтал о паровой гильотине, отрубающей 300 голов в день. Кто-то произносил бесконечные речи, кто-то пытался что-то делать...
Тем временем Национальное собрание пыталось подавить мятеж. Шли непрерывные бои. Коммунары дрались храбро (кстати, вооружены были неплохо, ведь захватили арсеналы), но… Каждая рота, когда хотела наступала, когда хотела – отступала. Первый главнокомандующий (Люлье), заняв пост, тут же на радостях запил. Еще один (Россель) бросил все со словами: «Этим людям проще погибнуть, чем выполнить хоть какой-нибудь приказ!» Последний – эмигрант Я. Домбровский (один из организаторов польского восстания 1863 г.) был грамотным военным – когда-то с блеском закончил Российскую академию Генерального штаба, воевал на Кавказе. Но пост занял поздно и вскоре погиб.
28 мая была сокрушена последняя баррикада. Часто говорят о жестокости, с которой противники-версальцы давили Коммуну. Но, помилуйте, называя вещи своими именами, – это ведь был политико-территориальный сепаратизм, охвативший столицу (!) государства. Как власть такое потерпит? А жестокость… Во время любой гражданской войны человеческий облик стремительно теряют обе стороны. Версальцы расстреливали пленных, коммунары – заложников. На последнем этапе, пытаясь остановить противника, они стали просто поджигать город (Лувр тогда уцелел чудом).
Коммуна просуществовала 72 дня. Сразу после ее поражения от 10 до 17 тысяч (говорят, и больше, да кто же считал?) коммунаров версальцы расстреляли без суда. Позже по суду – еще 23 человека. 251 сослали на каторгу, 4586 – в ссылку. 20 тыс. повстанцев отпустили просто так – надо же кому-то отстраивать полуразрушенный город и воплощать в жизнь архитектурные планы барона Османа. «Во искупление преступлений» Коммуны в Париже был построен дивной красоты храм Сакре Кер.
Парижской коммуне повезло быть удушенной в младенческой колыбели. Она не расползлась по стране, не выросла в большую кровавую междоусобицу, жертв среди коммунаров было больше, чем среди их врагов. Потому со временем легко родился романтический миф о загубленной врагами первой в мире республике бедняков, миф, благодаря которому при большевиках словосочетание «Парижская коммуна» так легко прижилось в топонимике российских городов.