В России введен абсолютный сухой закон для тех, кто сел за руль. При этом известно, сколько у нас пьют и не за рулем, – потому время от времени раздаются призывы если не вспомнить горбачевскую «борьбу с пьянством и алкоголизмом», то, по крайней мере, принять жесткие меры, ограничивающие потребление спиртного.
Но тут очень важно точно соблюсти грань.
«Пьют, пьют и пьют»
В конце 1914 г. «Ведомости московского градоначальства и столичной полиции» с тревогой отметили: на улицах вновь появились пьяные. Дальше – больше: «Московский листок» за 1916 г. печально констатировал: «Пьют, пьют и пьют».
Пьют в России? Нашли новость! Однако надо понимать, что стояло за этой озабоченностью.
Когда мы произносим слова «сухой закон», в памяти обычно всплывает 1985 год: талоны на спиртное, безалкогольные свадьбы, очереди у винных магазинов. Но ведь это не первая в нашей истории попытка государственной борьбы с пьянством. 22 августа 1914 г. высочайшим повелением Николая II в империи тоже был введен запрет на спиртное.
И общество поначалу охотно поддержало эту меру. Нужно ощутить тот патриотический порыв, который переживала Россия, вступая в Первую мировую войну (никто не знал, что она окажется для страны роковой). Отказ от алкоголя воспринимался как своего рода вклад в предстоящую победу над врагом. На первых порах действительно сократились трудовые потери, преступность, смертность на почве алкоголизма. Сыпались просьбы сохранить запрет и после войны.
Настроение изменилось, когда стало ясно: быстрой победы не будет. И появились в газетах первые тревожные заметки.
То, что доктор прописал
Но как напиться там, где нет спиртного? Ведь в столицах – Петрограде и Москве – местные власти даже «бежали впереди паровоза»: вообще запретили продажу любого алкоголя, включая виноградное вино и пиво, в любых заведениях, вплоть до первоклассных ресторанов.
Увы – чем больше город, тем больше каналов обхода закона. Тем более – закона непоследовательного, непродуманного. Во-первых, немедленно сложился черный рынок, где можно было достать все мыслимые виды выпивки. Во-вторых…
Одной из «юридических дыр» была продажа спиртного «для лечебных целей». В столичных аптеках по рецептам продавались: спирт – до 200 граммов; коньяк, ром, французская водка – не свыше 150 граммов; крепкие виноградные вина – не более 400 граммов, легкие виноградные вина и шампанское – не более бутылки. Существовали еще спиртосодержащие препараты: гофманские, калганные, анисовые капли, детский и рижский бальзамы.
И возник врачебно-аптечный бизнес. Доктор брал с пациента за прием три рубля и выписывал ему рецепт на спирт и еще на какое-нибудь лекарство – так, чтобы общая сумма составляла не менее четырех рублей (доля аптекаря). С этим рецептом пациент шел в «доверенную» аптеку. В итоге 200 граммов спирта (примерно бутылка водки) обходились ему в 7 рублей. Много это или мало? Скажем так: более или менее приличная выпивка, при попытке достать ее другими способами, выходила дороже.
(Те больные, которым лекарства на спирту действительно требовались для лечения, оказывались в идиотском положении: ждали завоза, отстаивали огромные очереди. Часто безрезультатно – «аптечные» вина, коньяки, спирт, медпрепараты на спиртовой основе заканчивались молниеносно.)
Тогдашняя пресса писала: отдельные доктора «широкой рукою выписывают рецепты на спирт и крепкие напитки в значительных количествах якобы для надобностей лазаретов и лечебниц (где они совершенно не нужны)». Материально «поднялись» такие врачи очень серьезно.
Трезвенник слесарь Никита
Сухой закон всегда и всюду – рискованный социальный эксперимент. Тем более в России 1914 года: доходы от продажи спиртного составляли немалую часть бюджета. Начиналась война, а государство, получалось, само отказалось от важной статьи дохода.
Но ведь и почва для указа Николая II была подготовлена. С середины ХІХ века в стране развивалось активное движение за народную трезвость. Иван Прыжов в «Истории кабаков в России» замечает, что началось оно снизу, в деревнях, как стихийный протест на запредельно высокую цену и низкое качество водки, предлагаемой монополистами-откупщиками («Ах так! Тогда вообще пить бросим!»). Потом была введена госмонополия на алкоголь – но трезвенничество уже подпитывалось моральными и (или) религиозными убеждениями. Проходили Всеимперские съезды по борьбе с пьянством, работало Общество трезвости. В него вступали люди социально активные – например, перед Первой мировой в шахтерской Юзовке (Донецке) местное отделение Общества возглавил молодой слесарь Никита Хрущев, тот самый, будущий советский лидер (об этом в недавно вышедшей книге «Реформатор» пишет его сын Сергей).
Градоначальник против одеколона
Но семь рублей – это все-таки на тогдашние деньги для рядового человека серьезная сумма. Потому излюбленным напитком обывателя стал одеколон. На многих парфюмерных заводах он тут же вытеснил всю прочую продукцию.
«Санитарный надзор города Москвы произвел анализ новых сортов одеколона, выпущенных на рынок после воспрещения торговли крепкими напитками. И что? Оказалось, это чистый спирт с небольшой примесью пахучих веществ, разбавленный до крепости обычной водки», – писал в июле 1915-го журнал «Ресторанное дело».
Московский градоначальник князь Ф. Юсупов издал в сентябре 1915 г. «специальное обязательное постановление», жесточайшим образом регламентировавшее стандарты одеколона: сколько должно быть спирта, эфирных масел... Для приобретения одеколона требовалось особое разрешение – его выдавала полиция и лишь «тем лицам, которых нельзя заподозрить не только в употреблении для питья одеколона, но и в том, что они могут передать одеколон для этой цели другим». Увы – в Москве и Петрограде на протяжении всего военного времени открывались новые и новые косметические и парфюмерные заводы – хотя вряд ли в воюющей стране одеколон был продуктом первой необходимости.
«Болтун» – находка для…
Верхи жить по-новому (трезво) могли, но не хотели, социальные низы – и не могли.
В 1915 г. «Биржевые ведомости» цитировали такой вариант известной песенки: «Чижик, чижик, где ты был?/ На Фонтанке кофе пил./ Кофе? Кофе? Дудки, брат!/ Пил, наглец, денатурат! /Ай, не бейте! Ай, скажу!/ На Фонтанке пил ханжу!»
«Ханжа» – исковерканное «ханшин», наименование китайской водки – суррогат, получаемый путем сдабривания денатурированного спирта, лака или политуры. Несмотря на опасность серьезнейшего, зачастую смертельного, отравления, именно этот продукт завоевал лидерство на городском «алкогольном» рынке. (В деревне все большее распространение получало самогоноварение, однако держать самый примитивный самогонный аппарат в городе было хлопотно. Хотя, заметим, в Москве в том же 1915 г. ежемесячно составлялось до 600 протоколов за самогоноварение.)
Ханжа особенно распространилась на окраинах и в местах скопления беднейшего населения – в Марьиной Роще, на Хитровке. «Одна маленькая лавочка, мелочная, грязная и убогая, но не единственная, – писал «Московский листок», – в обеденный час продает два пуда политуры. Политуру очищают ватой, квасом, солью, приблизительно отделяют щерлак (шеллак – смолу, использовавшуюся в производстве политуры. – Ред.). Платят за фунт до 3 рублей. Выпьют, крякнут, скажут — «пользительно!» Любители говорят: «Что там винный спирт! Ханжица куда приятней! Разит от нее уж очень здорово! А ежели с лучком, да анисовых капель подпустить, — так даже выразить невозможно, как хорошо!» Изобретались «коктейли», например «болтун»: налитые в бутылку молоко и политура, взбалтывались до замутнения и выпивались залпом.
«Народное алкогольное творчество» расцвело повсеместно. «Вестник полиции», 1915 г.: «В омскую химическую лабораторию поступает много образцов браги домашнего изготовления. В пробе, присланной из Иссык-Куля, обнаружен гашиш… В некоторых рудниках Пермской области обнаружен такой суррогат водки: смесь красного вина с раствором динамита и курительной махорки».
«Раньше мне дарили цветы»
Тогдашняя пресса отмечает еще один интересный момент – психологический. Спиртное быстро стало сладким запретным плодом. Из фельетона в «Биржевых ведомостях» (1915): «Когда закрыли винные лавки, какой-то бес вселился в меня и моих знакомых. Все стали искать водки. Придешь куда-нибудь, где раньше кроме чая ничего не подавали: «А у нас спирт есть!» — «Да ну! Вот счастливчики!» И вместо чаю пьешь запретный нектар. Именинником был: кто мне раньше цветы дарил, теперь спирту 200 грамм. Никогда мы столько не пили, как теперь, в эпоху абсолютной трезвости!»
Впрочем, нагнетать страсти тоже неверно. Пили те, кто хотел пить. Реально ситуация выглядела так. Пламенный порыв добровольного отказа от пьянства угас сам собой, а законодательные ограничения никто и не думал отменять. При этом элита введения сухого закона не почувствовала – если ей надо было достать алкоголь, то доставала, не глядя на цену (правда, это были и не самые пьющие граждане России). Алкоголики спивались, как и прежде, только сейчас в дело пошли всевозможные жутковатые суррогаты. Некоторая часть населения, возможно, стала выпивать меньше – просто потому, что стало труднее достать спиртное. Но жизнь есть жизнь, опрокинуть порой рюмку людям все равно хотелось. И то, что из-за какой-то бутылки возникали лишние проблемы, обывателя раздражало – тем более что война все не кончалась, росли цены на питание, товары. Сухой закон теперь работал против власти – а на горизонте уже маячила Февральская революция.
Екатерина ІІ говорила: «Худая та политика, которая предписывает законами, что надлежит переменить обычаями».