Про материальное положение отечественных ученых говорено столько, что повторяться неприлично. Положение постыдное в сравнении не только с «золотым веком» нашей науки, но и с не самыми лучшими ее временами. Впрочем, что считать лучшими и не лучшими временами? Когда начинаешь анализировать исторические свидетельства, убеждаешься – науку государство Российское никогда особо не поощряло.
«Профессор! Ты убог!»
Михайло Ломоносов, как известно, «наш первый университет». Так вот: великий ученый-энциклопедист сетовал, что российский профессор имеет по Табели о рангах чин, соответствующий армейскому капитану. Хотя его коллега в Европе – полковника. Именно этим обстоятельством Ломоносов объяснял низкий престиж профессорского звания в России. Сам Михайло Васильевич умер статским советником (на военные чины своего времени – бригадир, это выше полковника, но ниже генерала), однако чин ему достался по совокупности заслуг: за написание од, мозаичные картины, фейерверки для придворных увеселений – ну и еще наука. Примечательно, что Ломоносов не имел ни одного ордена. Награждать ученого – такое тогда никому в голову просто не приходило.
Михайло Ломоносов и другой тогдашний крупный русский поэт Александр Сумароков на дух друг друга не переносили. Но в оценке материального положения ученого, судя по всему, сходились. Сумароков в 1759 г. написал эпиграмму:
Танцовщик! Ты богат.
Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
«Положение самое жалкое»
«Чин армейского капитана» – какой это уровень жизни? А вы вспомните «Капитанскую дочку» и сами решите: богаты или бедны родители Маши Мироновой. Еще учтите, что тогдашний российский профессор – или пришлый иностранец, или самородок из, например, поповичей. Имений ни тот ни другой не имели. Дворяне в науку не шли – у них была возможность сделать другую карьеру: военную, дипломатическую, чиновничью.
Сменилось несколько поколений, а ситуация оставалась практически неизменной. Скажем, в окружении Пушкина встречались профессора и академики. Но ни сам Пушкин, ни его друзья не относились к ним, как к равным: и профессора, и академики, даже если им удавалось выслужить потомственное дворянство, вели мещанский образ жизни.
На серьезность положения в 1839 г. обращал внимание Николая I даже глава III Отделения граф Бенкендорф: «Положение русских профессоров (…) самое жалкое как в отношении жалованья, так и выгод, доставляемых службою». Существуют они «частными уроками по домам и пансионам». «Но истрачивая время на уроки для приобретения пропитания, они не успевали следовать за ходом наук и оставались всегда позади, а потом совершенно отстали. Оттого в русских университетах (…) и успехи в науках были слабы, а недостаток в хороших преподавателях становился ощутительнее».
«Не дворянское дело»
Статус ученого стал меняться где-то к середине XIX века. Профессора и академики подросли в чинах, достигли полковничьего, даже генеральского рангов. Ректор университета имел право претендовать на чин действительного статского советника (генерал-майора). Но сила инерции была столь велика, что и тогда университетские профессора не воспринимались дворянством как люди из «хорошего общества». Припомним презрение, с которым князь Раменский, персонаж «Тысячи душ» Писемского, трактовал профессоров: для аристократа они были людьми неотесанными и малокультурными. Граф Витте вспоминал, что после окончания университета в 1870 году (а это уже пореформенная Россия!) он захотел остаться на кафедре чистой математики для приготовления к профессорскому званию. Но родня – мать и дядя-генерал – воспротивилась. «Главный их довод заключался в том, что это занятие мне не соответствует, так как это не дворянское дело». Не помогла даже ссылка на то, что известные московские профессора Кавелин и Чичерин происходили из родовитых дворянских фамилий.
Глазами Чехова
Лишь на рубеже XIX–ХХ веков ученые занимают достойное место в обществе. Вспомним Чехова. Героини «Трех сестер» (дочери генерала и командира бригады!) мечтают о переезде в Москву, где их брат Андрей станет профессором университета. Профессор Серебряков из «Дяди Вани» (его незнатное происхождение ненавязчиво подчеркнуто) – олицетворение бездарности и пошлости. Однако его боготворит мыслящая себя «прогрессисткой» теща (вдова сенатора), а брат покойной первой жены посвятил всю жизнь жертвенному служению «светилу науки».
При этом характерно: после выхода в отставку Серебряков решает продать имение, которое принесла ему в приданое первая жена (ключевая коллизия пьесы). Иначе на профессорскую пенсию не свести концы с концами. Социальный статус научной корпорации повысился, но нет гарантии материальной независимости. Однако это все-таки период относительного благополучия и стабильности.
Подъем общественного (и материального!) статуса науки именно в те годы – косвенное отражение общей тенденции. Россия была на пороге очень важных перемен, колоссального рывка вперед. Если бы сбылись мечты Столыпина о двадцати годах мирной жизни для страны – наша история пошла бы иначе. Но она пошла как пошла: Россия вступила в Первую мировую войну, это привело к Февральской революции, затем – к Октябрю 1917-го.
Костюм или брюки?
В первые десятилетия советской власти отношение к ученым и преподавателям высшей школы, оставшимся «от старого режима», было настороженно-враждебным. Чего стоит знаменитый «философский пароход»! Громкое имя не защищало: по «Академическому делу» (1929) сели, например, крупнейшие отечественные историки – Платонов, Тарле… Уровень жизни научного сообщества был в большинстве случаев скуден. Лишь в конце ноября 1936 г. повысили материальное обеспечение сотрудников академических институтов – от действительного члена Академии наук до младшего научного сотрудника и от директора академического института до научно-технического сотрудника. Но при советской власти кроме денег требовался еще и доступ к товару. Характерный документ даже не 1920-х, а, казалось бы, уже сытых 1930-х годов: вице-президент Академии наук СССР Отто Шмидт обращается к властям, чтобы академикам (их было 125 человек) выделяли в год 100 ордеров на костюмы и мануфактуру. (То есть каждый пятый все равно остался бы без ордера!) После войны Молотов как зампред Совнаркома лично (но с разрешения Сталина) утвердил ведомость, по которой профессора и преподаватели МГУ получили одежду и обувь. Профессор мог рассчитывать на костюм и ботинки, ассистент – либо на туфли, либо на брюки.
О государственном прагматизме
«Ученые» – понятие широкое, потому уточним: сейчас мы говорим о людях, которые в разные времена занимались фундаментальной наукой, а также о вузовских преподавателях. «Прикладники» (военные инженеры, врачи или, например, горняки) – отдельная тема, даже в XVIII–ХІХ столетиях.
Советский период характерен еще тем, что власть при необходимости рассматривала ученых с точки зрения циничного государственного прагматизма. Опыт бериевских «шарашек» известен: брось «головастика» в застенок, потом вытащи, дай в столовой лишних сто граммов масла, дамокловым мечом подвесь угрозу снова оказаться в лагерном аду – будет работать как миленький! Но и в других случаях… Когда тот же Берия вел советский атомный проект, он понял: не сделает стране бомбу профессор физфака МГУ, который пишет, что советская физика сильна не опорой на исследования всяких Эйнштейнов, а «тем, что вооружена самым передовым в мире марксистско-ленинским учением». И Лаврентий Павлович создал автономную научную структуру, в которую собрал действительно талантливых ученых, невзирая на происхождение, сомнительных родственников и другие анкетные пороки.
Поворот-1946
Март 1946-го – дата кардинального поворота в жизни научного сообщества: за ученые степени и звания начинают платить довольно большие по тем временам деньги.
Почему? Ходил на сей счет анекдот. Якобы после взрыва американцами атомной бомбы Сталин спрашивает академика Капицу: «Ну а наши ученые, что? Проср…ли бомбу?» В ответ: «Не проср…ли. В очередях простояли!» Что ж, возможно, «фактор бомбы» действительно сыграл роль.
Правда, в конечном итоге выяснилось, что прямой взаимосвязи между уровнем оплаты и количеством в стране гениев нет. Наоборот: стали платить – и к кормушке вовсю попер середняк. Причем пробиваясь, он активно использовал «удары ниже пояса» – особенно во времена, например, борьбы против «безродных космополитов». Еще в мире ученых начала складываться своя, тормозящая любую свежую мысль, жесткая система «научных мафий». Но в любом случае науку подкормили – и результатом стали та же атомная бомба, космос, другие памятные всем прорывные достижения.
Инерция сохранялась еще долго. Сегодня мы сравниваем уровень жизни ученых с временами, которые памятны старшему поколению читателей «АН», – условно говоря, с 1970–80 годами. Действительно – когда были позади аспирантские копейки и скудная зарплата мэнээса, уже можно было жить.
Промежуточные итоги
Перестройку и постперестройку пропустим – вы все сами помните.
Исторические параллели всегда условны. Плакаться, что «когда-то было хорошо, а теперь…» проще всего. Но на самом деле, если чему и учит нас обращение к прошлому, – то лишь тому, что ученые почти всегда были париями для государственной элиты и за три века российской науки более или менее благополучно жили очень недолго. От силы – несколько десятилетий: с конца XIX века до Октября и с 1946 года до примерно 1980-х. С точки зрения «большого времени» Истории – мизер.
Сейчас в стране провозглашена ставка на модернизацию. Вырастет ли в связи с этим «цена головы»?