Вытащить за шиворот: так спасают летчиков спортивных самолетов

Указом президента Российской Федерации от 21 июня 1996 года «за мужество и героизм, проявленные во время испытания и отработки аварийных спасательных систем космических и летательных аппаратов» Северину Владимиру Гайевичу было присвоено звание Героя Российской Федерации с вручением медали «Золотая Звезда».

Золотую Звезду ему вручал Председатель Правительства РФ В.С. Черномырдин. А отцу Владимира, известному конструктору катапультных кресел Гаю Северину, в этот же день вручали орден «За заслуги перед Отечеством». Виктор Степанович поздравил одного, другого, третьего. А потом зачитывает указ о награждении:

- Сегодня мы сразу двоим Севериным вручаем государственные награды. И хорошо, что мафия у нас существует не только в Газпроме, – а потом поправился, – тьфу, династия!

Вот что рассказал «Аргументам недели» об испытаниях  СКС-94 сам Владимир Северин:

- СКС-94 – это уникальная схема, когда при катапультировании само кресло пилота… остается в самолете.

При возникновении аварийной ситуации отстреливается заголовник с парашютом, который разбивает стекло фонаря кабины и, удаляясь от машины, вводит парашют в воздушный поток. Через сотые доли секунды включается стреляющий механизм, выполненный в виде телескопической штанги, приводимой в действие пороховым зарядом.

В тот же момент пилот освобождается от кресла и за подвесную систему, можно сказать, за шкирку, выстреливается из кабины под открывающийся парашют. С момента выдергивания ручки катапультной системы до наполнения купола парашюта и перехода в вертикальное положение проходит всего 0,25 секунды.

В легком спортивном самолете важен каждый килограмм веса, поэтому спасательная система была сделана максимально легкой – она весит всего 8-10 кг. Но при этом спасает жизнь.

Сердце мамы.

С этим креслом у меня связано еще одно воспоминание, о моей маме Татьяне Владимировне. Мама в 97-м ушла из жизни: она много болела после инсульта.

Я готовился в 1995 году к испытаниям катапультного кресла СКС-94 для спортивного самолета и жил здесь, на даче, потому что рядом аэродром.

Вообще интересно было. 1995 год – разгар застоя, а у нас живая работа: стреляли манекен, я летал на все летные эксперименты на «спарке» на видеосъемку – летали параллельно. И вот пришел день эксперимента. Папа уехал на аэродром готовить самолет.

Мне позвонили и сообщили, что сильный ветер, и нужно приехать к обеду. И вот мама, тяжелобольная, не говорящая – ни папа, ни я о катапультировании ей не говорили, – эти полдня, что я сидел дома, от меня не отходила: гладила по голове, целовала... Она как будто что чувствовала! И я понял потом, что такое «сердце мамы»!

Как я чуть не утонул!

Когда я отстреливался в первый раз, то хотел выглядеть посимпатичнее, так как знал, что меня снимают со всех сторон. Но вылетел из кабины так стремительно, что когда пришел в себя, парашют уже раскрылся. Так что принять мужественную позу я так и не успел. И более того, при приземлении я чуть не утонул.

С высоты метров в 400 понял, что вон то «море разливанное», оросительный канал шириной 5 метров, раскинувшийся на добрых полтора километра внизу, огромная лужа в чистом поле – моя. Миновать мне ее никак не удастся – дотянуть до ее края высоты уже не хватит. Так и вышло. И я окунулся с головой, а там глубина метра три. И в полном зимнем снаряжении, которое тут же намокло и потянуло меня вниз, мне бы никак не выплыть.

Спасло меня то, что в самый последний момент сообразил нарушить инструкцию. Согласно ей, я должен был перед приводнением отстегнуть парашют. И это правильно, потому что купол может накрыть парашютиста, и окажешься ты под ним, как рыба в сети. Но в данном конкретном случае я успел заметить, что парашют относит на берег, и он там наверняка зацепится за кусты.

Так и вышло. И я по стропам выбрался на берег. Так что когда прибыла команда спасения, я уже вприпрыжку грелся. А так мог ведь и утонуть. В луже.

Тем не менее за эти испытания, кстати, мне и присвоили звание Героя России. Я был награжден, как было написано в указе, «за мужество и героизм, проявленные во время испытания и отработки аварийных спасательных систем космических и летательных аппаратов»

Нет предела совершенству!

- У меня же самого с детства этакая жилка в характере была, малость авантюрная. Я то на «Мосфильм» хотел каскадером устроиться, то на АЗЛК шофером-испытателем...

Но пока я об этом не думал, поскольку родился очень слабым ребенком, с врожденным пороком сердца. Врачи запрещали спорт, но мой отец, Гай Ильич Северин, меня с двух лет поставил на лыжи, и к 15 годам врачи вычеркнули все мои болячки.

В Жуковском, где я родился,  не только небо, но и земля дышала  величеством авиацией. Кругом авиационные институты: ЦАГИ, ЛИИ, конструкторские бюро и самолеты на аэродроме. А в небе круглые сутки – рев авиадвигателей.

Наверное, это и во многом определило мою судьбу. Отец работал в Летно-испытательном институте, поэтому к нам в гости приходили летчики и инженеры и рассказывали об испытаниях самолетов и вертолетов. Неслучайно все мои приятели после окончания школы поступали в МАИ, МФТИ, летные училища…

Так было и со мной. Учился в школе № 1 Жуковского. За девять лет окончил курс школы, поступил в МАИ. Но дальше мне что-то быстро надоело учиться. После первого курса решил отдохнуть, взять академический отпуск. Но отец решил по-другому:

- Тебе завтра исполняется 18 лет, иди в армию, там и отдохнешь от учебы.

Я не очень возражал. В армию, так в армию. Но у меня на комиссии нашли язву желудка. Говорят, не годен. Но я язву эту быстро залечил, и папа сказал маме:

- Поезжай-ка в областной военкомат, скажи, что парень здоров, пусть его призовут.

Такое вот было неординарное решение. После призыва в 1974 году я с моим начатым высшим образованием попал в Школу младших специалистов (ШМАС) в Вышнем Волочке. По окончании курса подготовки получил свидетельство радиомеханика и допуск к обслуживанию сверхзвуковых истребителей МиГ-21.

Долгий путь в космос.

Потом Алексей Архипович Леонов, хорошо меня знавший – да-да, тот самый знаменитый космонавт, – договорился о переводе меня в космический полк на станции Чкаловская. Там я и начал прыгать с парашютом. За время службы совершил 59 парашютных прыжков. С 35-го прыжка начал выполнять экспериментальные задания по космической тематике.

А после армии восстановился в МАИ, учился на кафедре систем жизнеобеспечения. Через пару лет после возвращения из армии я надумал жениться. Отец не возражал, но спросил: «На что жить будете?» Пришлось перевестись в 1979 г. на вечернее обучение в институте и пойти работать в КБ Сухого, в отдел гидравлики.

В принципе, я мог бы стать конструктором, поскольку в институте поначалу учился на кафедре систем жизнеобеспечения. И отец был вовсе не прочь направить меня к конструкторам. Хотел, видимо, воспитать наследника. Но я ему сказал: «Не могу я стоять у кульмана, скучно».

Отработал я в КБ Сухого три года. Но в 1982 перевелся старшим инженером-испытателем на машиностроительный завод «Звезда». Участвовал в испытаниях различных модификаций космических скафандров «Орлан» и «Сокол», скафандра «Баклан» для стратегических бомбардировщиков Ту-160.

Есть ли в жизни везение?

Причем тут мне явно повезло. Начиналась новая эра сверхманевренных истребителей. Для пилотов понадобились новое защитное снаряжение, системы нашлемного целеуказания, новые скафандры и т.д. Все это мне и пришлось испытывать. Из барокамеры – да на центрифугу. В общем, работа – не соскучишься.

Однажды испытывали мы новую кислородную маску для летчиков на высоте 25 км. При этом имитировали взрывную декомпрессию, дескать, разбился фонарь кабины. И за бортом была температура минус 50 градусов. При этом тут же, как потом выяснилось, замерз клапан кислородной системы, и мне осталось лишь 150 кубиков воздуха непосредственно под маской. Я даю команду «спускайте», но при этом нельзя резко повышать давление в барокамере, чтобы уши целыми остались. И вот я дышал, чем мог, долгих 5 минут. Но выжил.

Сын об отце.

Дефект устранили, и тысячи летчиков получили надежное высотное снаряжение. Я не сомневаюсь, что обо всех нештатных ситуациях знал генеральный конструктор. Но ни разу отец не сделал попытки перевести меня на менее опасный участок. Он был строг и справедлив.

Когда отец назначал меня на какие-то испытания, то генералы из приемочной комиссии принимали это во внимание: раз главный не боится сына поставить на испытания, значит, система надежная. И военпреды тоже проникались уважением. Была, кстати, для того и объективная причина. В свое время я мог продержаться при перегрузках в 12 единиц 187 секунд – это неофициальный рекорд мира. Во мне тогда было 75 кг. Плюс спецодежда, один шлем которой весит 3 кг. Да умножьте все это на 12; получается, что я весил на центрифуге больше тонны.

Прелести испытаний.

Был такой случай. Я уже вылез из центрифуги, чайку попил, стал писать отчет. Прошло уже 30-40 минут. Но когда я встал, то вдруг упал. Что-то в организме все еще происходило, перегрузка все-таки дала о себе знать. Но потом все прошло.

В другой раз я чуть … не лопнул. В барокамере на условной высоте в 100 км у меня порвался скафандр. Началась утечка воздуха. Но быстро «спустить» меня с такой высоты – то есть поднять давление в камере до атмосферного – было нельзя: я мог запросто погибнуть от кессонной болезни. Стало быть, нужно было выдерживать режим спуска по специальной циклограмме. И эти минуты мне годами показались. У меня пульс до 220 подскочил. А когда открыли люк барокамеры, оказалось, что в баллонах у меня уже совсем нет воздуха.

Кстати, Гай Ильич и сам мог скафандр примерить, проверить на себе, какова его подвижность, насколько в нем удобно. Так что в этом мы были коллегами. Бывало, даже спорили, но делали общее дело.

Правда, известный летчик-испытатель и космонавт, готовившийся к полетам на «Буране», Игорь Петрович Волк как-то сказал, что мы, испытатели, – рабочие лошадки. Создатели – это конструкторы, а наше дело простое – испытывать их работу. И я с ним согласен.

Космические будни.

В течение семи лет (с 1982 по 1989 год) был инструктором по горнолыжному спорту в отряде космонавтов. В течение пяти лет работал инженером-испытателем в Институте медико-биологических проблем (ИМБП). Принимал участие в испытаниях на центрифуге, на психологическую совместимость экипажей (изоляция) в экспериментах по водной иммерсии.

В 1990 я был отобран от МЗ «Звезда» в качестве кандидата в космонавты. С октября 1990 по март 1992 прошел общекосмическую подготовку в Центре подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина, а в 1992-1995 годах – подготовку в составе группы космонавтов по программе орбитального комплекса «Мир».

Выпускной экзамен сдал с оценкой «хорошо». При этом при объявлении оценки комиссия сделала частное определение: «…рекомендовать в дальнейшем использовать Владимира Гайевича Северина в качестве космонавта-исследователя». Решением МВКК мне была присвоена квалификация «космонавт-испытатель».

Но в космос я так и не попал. Российскую космическую станцию «Мир» утопили, а на МКС все туристические путевки на ближайшее десятилетие были проданы. Поэтому снова вернулся к испытаниям систем жизнеобеспечения летчиков и космонавтов.

В испытатели невозможно попасть по блату. Стать испытателем не может приказать человеку ни один начальник. Какой бы пост он ни занимал. В испытатели человек приходит по призванию. Владимир Северин нашел свое призвание, а итогом его работы стали десятки и сотни спасенных жизней строевых пилотов и летчиков-испытателей.