Хочется напомнить о человеке, чей интеллектуальный вклад в понимание путей и судеб нашего отечества, поистине неоценим. О маститом советском прозаике Леониде Леонове (1899-1994) сегодня говорят нечасто.
Между тем, не будет преувеличением сказать, что его творчество по глубине размышлений о России соизмеримого с наследием Достоевского. Нашими современниками Дмитрием Быковым и Захаром Прилепиным справедливо замечено: в ХХ веке Леонов понял больше остальных и сумел, пусть полунамеками, это высказать; мы к его свидетельству подбираемся только сейчас.
Действительно, леоновские произведения – это, по сути, зашифрованные тексты, над пониманием которых придется немало потрудиться. Сегодня мы попытаемся разобраться с одним из таких шифров. Вслед за Достоевским Леонов продолжил осмысление России сквозь религиозную «оптику» – никонианское православие/русское староверие. Этому контексту он специально посвятил крупную работу «Русский лес» (1950), о чем немногие даже догадываются. Распространено мнение, что эта книга посвящена экологической проблеме и не более того. Как известно, этот роман о взаимоотношениях двух главных героев – Александра Грацианского и Ивана Вихрова – ученых, всю свою сознательную жизнь занимавшихся проблемами леса, лесной промышленности. Но вот религиозный подтекст, который накладывает неизгладимый отпечаток на их судьбы, определяющий сюжет, совершенно упускается из виду: между тем, именно здесь ключ к пониманию идеи романа. С Грацианским в этом смысле дело обстоит ясно – сын профессора Санкт-Петербургской духовной академии (фамилия говорит сама за себя). С Вихровым – все сложнее. На поверхности то, что он с Урала, из простонародья. Однако, внимательное прочтение текста обнаруживает его очевидное раскольничье происхождение. Родом он из уральского раскольничьего села Шиханов Ям, получившего после революции статус города. Предки и родня Вихрова – все из этих мест. К примеру, его старшая сестра (по отцу) Таисия после революции, когда он уже стал профессором, проживала с ним в Москве, помогая по хозяйству, ходила «в темном, по-раскольничьи распущенном на плечи платке, как еще недавно повязывались все пожилые крестьянки на Енге».
Особенно символична фигура его отца – Матвея Вихрова. Он оказался в эпицентре конфликта местных крестьян с помещиком, желавшим захватить лесные угодья, которые издавна находились в общем пользовании. Дело усугублялось тем, что здесь располагалась молельня, основанная когда-то беглым раскольником Федосом. Крестьянам были дороги эти места (понятно, кем они являлись в конфессиональном отношении), и они не желали терять доступ в этот лес, а значит и к молельне. Поэтому Матвея Вихрова снарядили в Петербург с ходатайством и напутствием, « что-де от бога всему обществу лес даден и грешно отдавать его в одни руки, которые и топора-то не держали отродясь». Но подобная аргументация в столице никого не вдохновила. Матвей около месяца безуспешно пытался вручить прошение какому-то влиятельному чиновнику. В конце концов, он сумел поймать его на выходе из театра, но тот в грубой форме отказался его выслушать. Возмущенный Матвей, недолго думая с ожесточением ударил его так, что тот скончался на месте. Итогом стала каторга, откуда он через три года сбежал. Его пытались задержать, ранили от чего он и скончался. Хоронили его всей деревней: впереди нес икону с изображением ветхого старца с двуперстным сложением сын Иван Вихров.
Вот такой background героев «Русского леса»: сын беглого каторжника-раскольника, осужденного за лесное заступничество и сын почтенного никонианского профессора. Но дело даже не в том, что революция многое переменила в их жизни, главное – отношение к тому русскому лесу, который они избрали объектом для своих научных изысканий. Леонов определенно подчеркивает, что социально-экономического перемены (т.е. революция) не сильно повлияли на восприятие русского леса, господствовавшее в их душах. Вот как
Леонов изображает Грацианского: все в этом человеке придавало ему «образцово-показательную внешность стойкого борца за нечто в высшей степени благородное…». Он напоминал православного миссионера или даже пророка древности, если бы не быстрая беготня зрачков, «мало подходящая для проповедника не только слова божьего, но и менее возвышенных истин». Вихров же его полная противоположность: неторопливый, лишенный обыденной суетливости. Эти качества явились следствием, сложившейся привычки «проверять свою деятельность, прежде всего, приблизительной прикидкой, как его усилия отразятся на благополучии грядущих поколений». Любопытная деталь: для Ивана главным являлось не столько сознание родства, сколько внутренняя духовная созвучность. И люди верили в святость его дела, потому что не гнался, как другие, ни за быстрой славой, ни за личной корыстью.
Такими разными чертами наделяет Леонов двух представителей России: никонианской и староверческой. По тексту явственно ощущается, что речь идет не просто о конкретных действующих лицах романа, а перед нами характеристика двух ветвей русского православия. Подчеркивая их различие (по сюжету между Грацианским и Вихровым), Леонов с трудом усматривает возможность взаимодействия между ними. Однако при этом многозначительно указывает, что их «практическая деятельность протекала в тесном – не то чтобы соревновании, но и в крайне обостренном, временами даже бурном, соприкосновении при полном несовпадении их научных воззрений. В этой знаменитой полемике Вихров занимал пассивную позицию, не имея склонности ввязываться в публичный поединок с сильнейшим противником, но было бы преждевременным считать вихровское поведение признаком слабости …или же добровольным признанием собственных ошибок». Действительно, трудно не согласиться с глубокой содержательной насыщенностью леоновского текста, что требует крайне внимательного и вдумчивого обращения с ним. В смысле такого прочтения явно символическое значение приобретает и образ матери Грацианского: «черненькое, надменное, на редкость малоразговорчивое существо, перламутровой лорнеткой прикрывавшее чуть приметную косинку».
Страницы романа заполнены спорами двух ученых о будущем отрасли. Но автор дает понять: за этими дискуссиями просматриваются не что иное, как судьбы русского народа. В личности Грацианского сквозит потребительское отношение к лесу, а значит и к стране. Красноречивы и изредка озвучиваемые им суждения: «А в конце концов черт с ним, с лесом…здоровье дороже полена!...лес надо рассматривать как повод, который помог тебе проявить свою личность». Не смотря на подобные откровения, сестра Вихрова Таисия смиренно считала, что научный оппонент ее брата, если и любит Россию, то «только без радостного озарения, без молчаливой готовности проститься с жизнью ради нее…». В советские годы Грацианского раздражает частое соприкосновение с людьми, вышедшими из низов, с их жизнью, «потому что рядом с ней резче проступала его социальная и нравственная неполноценность». Правду же другой жизни олицетворяет Иван Вихров: она у него ассоциируется не с классовой борьбой, а с понятием моральной чистоты. По его искреннему убеждению, «революция была сражением не только за справедливое распределение благ, а, пожалуй, в первую очередь, за человеческую чистоту. Только при этом условии, полагал он, и мог существовать дальше род человеческий».
Примечательно и другое: именно Вихров способен общаться с лесным духом «Калиной», с которым познакомился еще в детстве. Представить Грацианского собеседником «Калины» затруднительно: ему это попросту недоступно. Так вот этот лесной (народный) дух со знанием дела наставляет, что такое есть нечистая сила. В его описании она, как правило, отличается «чрезмерным благообразием, квартирует в нарядных хоромах», а распознать ее можно «по тягостям, причиняемым простым людям». На вопрос подростка Ивана, «где ее поведать», «Калина» отвечал – налюбуешься еще!». Под нечистой силой народный дух подразумевал богатых собственников: на страницах романа они даны в об-
разе барина и купца. Их отношение к русскому лесу выражено предельно красноречивой фразой: «Чего же его жалеть, лес-то, все одно чужой он, – думаете и без меня не раскрадут ее, Рассею-то?».
Связку Грацианского и Вихрова сюжетно подкрепляют еще два персонажа, которые пребывали вместе с ними в стенах лесного института. Их присутствие на страницах книги также далеко неслучайно. Один тянется к Грацианскому, в студенческие годы даже именует его наставником. Это некто Чредилов, происходивший, как и его кумир, из духовного сословия. Выбор профессии у этого сына костромского дьячка произошел каким-то нелепым образом. Выехав на учебу в Петербург, он по дороге сильно напился и с вокзала его по ошибке доставили в лесной институт, откуда тот не стал забирать документы, усматривая в произошедшем указующий перст провидения. Это случайное попадание в лесную отрасль (т. е к народу) на самом деле во многом закономерно, поскольку Чредилов ее искренне недолюбливает. Спустя годы он признается Вихрову: «казни меня, но …пойми, Иван, не лежит у меня сердце к лесу». Другой сокурсник главных героев Крайнов, наоборот, близок уже к Вихрову. Однако, поработать в лесном хозяйстве ему не довелось: с головой захватила революционная деятельность, а после революции – партийная работа, назначение заграницу послом. Тем не менее, Вихров всегда ощущал с ним духовную близость, и хотя переписки не завязалось, он часто мысленно привлекал своего друга в собеседники. Приведем один отрывок из воображаемого разговора, имеющий глубокий смысл. Крайнов убеждал, что ради будущего нужно четко выбрать путь, нащупать базу, копать до твердого грунта: иначе лес рухнет на тебя же. На это Вихров отвечал – да, так, «но что станет с моим лесом, пока мы все доберемся туда через большую Лену?».
Согласитесь, что эти опасения, изложенные на страницах романа, весьма символичны. Равно как и окончание «Русского леса», в котором изображено банкротство сына профессора академии РПЦ. Из-за страха огласки грехов молодости (связи с царской охранкой) и более поздних карьерных интриг он покончил собой, утопившись в проруби. «Простонародный способ самоубийства не очень вяжется с его балованной натурой» – заметил по этому поводу Вихров, добавив, а может тот завертел интригу уже со своим уходом из жизни…
Александр Пыжиков, доктор исторических наук РАНХ и ГС