Как Сталин превращался в русского патриота

Речь пойдет о значимой странице советской истории. Ее откровенное игнорирование связано не с научными, а, прежде всего, политическими причинами. До сегодняшнего дня разные круги явно не заинтересованы в подлинном освещении того, каким образом формировалась патриотическая доктрина в СССР. Некоторым группам и отдельным личностям крайне выгодно изображать советскую историю и после середины 30-х годов полем безраздельного господства сил, нацеленных на разорение России.

Конечно, мечты о всемирном интернационале – «визитная карточка» большевистской элиты, воспитанной на классических марксистских ценностях. Но с середины 20-х годов, после масштабных кампаний по привлечению рабочих кадров в партийные ряды ситуация в ВКП (б) стала меняться.

Пролетарское пополнение из низов без энтузиазма воспринимало проповедь мировой революции и, было совсем не склонно в массовом порядке жертвовать чем-либо ради светлого завтра в далеких краях. Гораздо больше оно интересовалось конкретными делами в своей стране, оставаясь равнодушным к малопонятным произведениям Маркса и Энгельса. И ленинская гвардия, неутомимо носившаяся с предначертаниями основоположников, вызывала у коммунистов из народа неоднозначную реакцию. В отличие от нее они руководствовались национальной идентификацией, наиболее полно выраженной идеологемой: «русское – это лучшее и передовое». Интернационалистические мотивы в системе их ценностей занимали явно подчиненное место, лишь подкрепляя осознание собственной исключительности. Именно эти свежие силы предопределили внутрипартийное поражение Троцкого, Зиновьева, Каменева и др., с их антирусскими порывами. Партийно-государственную атмосферу начинала определять иная психология и иное мировоззрение.

Наиболее чутко это уловил И.В. Сталин: с середины 1920-х годов он уже определенно соотносит политические планы с восходящим трендом. Понимая, что влившемуся пополнению чужды разговоры о неполноценности русских для осуществления марксистских замыслов, Сталин начинает эксплуатировать национальные мотивы. Из типичного русофоба образца ХII съезда РКП (б) (тогда, в 1923 году он немногим отличался от своих соратников) генеральный секретарь постепенно предстает горячим поклонником всего русского.

Правда, до начала 30-х его русофильство не бросалось в глаза. Открытый разрыв со старой гвардией, сохранявшей свое значение, тогда явно не входил в его планы. Первые публичные сигналы о своих новых предпочтениях вождь сделал на рубеже десятилетий. Широкий общественный резонанс получил эпизод с поэтом Демьяном Бедным. Этот колоритный персонаж после победы революции усердно упражнялся в дискредитации России и всего, что с ней связано. Очередную порцию насмешек он выдал в стихотворных фельетонах осенью 1930 года: «Слезай с печки», «Перерва», «Без пощады». Как обычно, их поместил на своих страницах главный пропагандистский рупор «Правда». Д. Бедный писал о лени – «наследии всей дооктябрьской культуры» и исконной черте россиян, у которых в чести только сладкий храп и «похвальба пустозвонная». Удел России – «тащиться в хвосте у Америк и Европ», и дело социализма будет провалено, если полностью не переделать гнилой, наследственно-дряблой русской натуры. Особенно зло он высмеивал патриотизм прошлых времен: у Кремля кочевряжится Пожарский, Минин стоит раскорякой; а ведь эти народные герои – банальные взяточники, казнокрады. Поэт рекомендовал обратиться к историку М.Н. Покровскому из Коммунистической академии, чтобы узнать правду об этих героях, чей памятник следует поскорее снести.

К удивлению многих, эта публикация вызвала гнев Сталина, что вылилось в специальное постановление ЦК ВКП(б). О неожиданности такого поворота свидетельствует тот факт, что недоуменный глашатай революции обратился за разъяснением к самому Сталину. И тот хладнокровно разъяснил ему свою позицию: позорить на весь мир Россию недостойно истинного пролетарского поэта. Это бросает тень на рабочих, которые, совершив Октябрьскую революцию, не перестали быть русскими. Стихи Д. Бедного – «это не большевистская критика, а клевета на наш народ, развенчание СССР, развенчание русского пролетариата». Этот эпизод, потрясший большевистскую элиту, не стал досадным исключением – как того желали бы многие старые партийцы. 

В следующем году Сталин сделал еще один публичный шаг в новом направлении. Теперь настал черед истории партии. В письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» вождь неожиданно провозгласил русских большевиков эталоном коммунистов. Именно они смело выдвигали на первый план коренные вопросы революции и «являлись единственной в мире революционной организацией, которая разгромила до конца оппортунистов и центристов и изгнала их вон из партии». Русские продемонстрировали рабочим всех стран образец подлинного отношения к делу революции.

Восприятие России сквозь призму национальных ценностей постепенно, но неуклонно внедряется в политическую практику. Стержнем сталинской политики становится про-возглашение патриотизма краеугольным камнем новой идеологической доктрины. Уже в 1934 году передовицы «Правды» декларировали, что для советских людей «нет ничего дороже в жизни, чем своя родная страна, освобожденная от ига помещиков и капиталистов», а наша земля – родная мать, «своими соками вскармливающая прекрасные всходы новой счастливой жизни». Еще не привыкшая к таким заявлениям эмигрантская пресса испытывала шок. Меньшевистский «Социалистический вестник» кричал о полном перерождении большевиков, предавших марксистское учение. Группировавшихся вокруг издания деятелей потрясла реабилитация слова «родина»: они напоминали: это слово было знаменем белогвардейщины, и предостерегали об опасности окончательной гибели революции. Тем не менее, «Правда» превратилась в конвейер по производству патриотических установок: «Любить свою великую, свободную Родину значит знать ее, интересоваться ее прошлым, гордиться ее светлыми, героическими страницами и ненавидеть ее угнетателей, мучителей». Или: беззаветная сознательная любовь к родине подразумевает, что «надо хорошо знать ее сегодня и вчера, ее замечательную историю».

Подобная риторика требовала коренной переоценки отечественного прошлого. Теперь говорить в негативных тонах о русской истории стало небезопасно. Разгрому подверглась историческая школа Покровского, правившая бал в советской науке. Его самого уже одолевали дурные предчувствия; он серьезно заболел и больше года, до самой кончины оставался прикованным к постели. Покровский умер в апреле 1932 года, не застав полного демонтажа своего наследия. Оно оказалось не нужным набиравшему силу патриотическому тренду. Правда его ученикам и единомышленникам повезло меньше. Многие из них были репрессированы, а некоторые расстреляны (П.О. Горин, Т.М. Дубиня, Г.С. Фридлянд, Н.Н. Ванаг, И.Л. Татаров (Коган), В.З. Зельцер, А.Г. Пригожин).

Внедрение патриотизма, восхваление российского прошлого стало фундаментом новой идеологической архитектуры. Русский народ провозглашался самым передовым. «Правда» неустанно писала о бескорыстной помощи, которую оказывает Россия братским народам страны: «Всей силой своего могущества РСФСР содействует бурному росту других советских республик… все нации, освобожденные от капиталистического рабства, питают чувства глубочайшей любви и крепчайшей дружбы к русским братьям… Русская культура обогащает культуру других народов. Русский язык стал языком революции. На русском языке писал Ленин, на русском языке пишет Сталин. Русская культура стала интернациональной, ибо она самая передовая, самая человечная, самая гуманная». Иначе говоря, русский народ объявлялся «старшим среди равных»; им гордятся, как гордятся своим старшим братом. О том, как в новой доктрине уживались интернационалистические и патриотические мотивы, можно продемонстрировать на примере А.С. Пушкина. В СССР его реабилитация и признание величайшим русским литератором произошла в начале 1930-х; до этого он считался типичной буржуйской обслугой. К 1937 году – к столетию со дня гибели поэта – в стране уже процветал его культ. Теперь его именовали подлинным сыном русской земли, чье творчество связано с ней тысячами неразрывных нитей. Но Пушкин настолько велик, что его произведения близки всем народам, прежде даже не слышавшим его имени. И хотя он принадлежит русской нации, его гений интернационален. Русские всем предоставляют возможность наслаждаться бессмертными пушкинскими творениями. И так же, как с Пушкиным, обстоит дело с русским народом: взойдя на высоты революции, он готов делиться ее плодами со всеми, кто готов к ним приобщиться.

Перед нами совершенно новое издание марксизма, где канон о приоритете мировой революции отодвинут на задний план, уступив место идеологическому концепту «русский народ – старший брат». Именно он прокладывает путь в светлое завтра, а не питает надежд на победы в более подходящих для этого странах. Ни один народ мира не может встать вровень с великим и передовым русским народом, обладающим бесценной культурой и героическим прошлым. Согласимся: о возведении подобных патриотических воззрений в ранг государственной политики, в свое время не могли мечтать и такие патриоты, как М.Н. Катков и К.П. Победоносцев. При самодержавном строе никто не позволил бы им развернуться во всю патриотическую удаль. А при Сталине, в условиях господства космополитического марксизма, мощно спрессованная патриотическая доктрина обрела явь. 

Получается, что чаяния русского человека о всевластии его национальных ценностей претворились в жизнь, приобретя полномасштабный государственный статус, не в период царской России, а в годы сталинского правления! Конечно, переход большевизма, по сути, на такие идеологические рельсы не может не поражать. Как метко замечено, обновленная большевистская партия, по сути, создала «деформированного близнеца» царского государства, против которого боролась. Понятно, что ленинская элита не могла существовать в подобной атмосфере, зато новые партийцы с готовностью приняли государственную патриотическую доктрину. А ее создатель стал их подлинным кумиром.

Но самое интересное: этот ярко выраженный патриотический поворот происходил абсолютно вне церкви, без которой, казалось бы, утверждение каких-либо национальных приоритетов просто немыслимо. Так, в середине 20-х годов развертывание НЭПа и укрепление частного сектора сопровождалось частичной реанимацией русской идеи. Это подтверждает и намечавшийся компромисс с консервативным духовенством РПЦ. Однако через десять лет все происходило совсем иначе. Провозглашение русского народа самым передовым в мире, сопровождалось буквальным сносом РПЦ, превзошедшим гонения периода Гражданской войны. Кстати, именно это дает повод современным приверженцам русского патриотизма кричать об антинародной, инородческой сущности большевизма, старательно не замечая, как под прежней вывеской постепенно пестовалась этнически русская партия с соответствующей русской идеологией. Повторим, за одним исключением – это национальное возрождение не подразумевало РПЦ. Иногда ловишь себя на мысли, что те, кто устранял леваков, как чуждых элементов, примерно также относился и к церкви. Очевидно, коммунисты из народа не считали ее не только своей (что естественно), но и в принципе имеющей далекое отношение к подлинному русскому духу. Иначе говоря, мы сталкиваемся с удивительным явлением: русское национальное становление в «большевистских одеждах» выразило внецерковную традицию, подспудно существовавшую в народных слоях. Подчеркнем, не вообще внецерковную, а именно православную внецерковную. Никакие сектанты, также отвергавшие РПЦ, вряд ли бы сподобились восторгаться русским народом, как самым лучшим и передовым; это кардинально противоречило их базовым идейно-религиозным установкам.

Отсюда следует, что само понятие «русского» имеет более сложную природу, чем это представляется нынешним патриотам, не мыслящим жизнь русского народа без РПЦ. Выяснение того, в чем же именно выражается русский дух, крайне актуально, поскольку имеет огромную практическую значимость для выхода России из системного кризиса, в котором она находится.

Александр Пыжиков, доктор исторических наук РАНХ и ГС