Как Сталин реабилитировал Ивана Тургенева и Льва Толстого

26 октября 1932 года на квартире Максима Горького прошла, как потом выяснилось, судьбоносная встреча писателей со Сталиным. Именно эти "посиделки" определили на несколько десятилетий вперед литературную судьбу страны.

 Как были "оправданы"  Толстой и Тургенев, чьи интриги оказались тоньше и успешнее - в нашем материале.

Начало 30-х годов стало временем серьезных перемен в советской литературе. Устранение различных оппозиционеров, пытавшихся оспорить лидерство Сталина, дало возможность последнему обратить внимание на литературу, которая рассматривалась в качестве действенного инструмента идеологического влияния; с ее помощью закреплялись провозглашенные политические установки. Увеличение грамотности широких слоев населения в ходе культурного строительства, серьезно повышало значимость художественного слова. Поэтому Сталин самым серьезным образом отнесся к состоянию дел на писательском Олимпе.

Настраивая на свой лад литературный мир страны, Сталин решил прибегнуть к помощи М. Горького, чья известность и признание давно уже стали международными. Несомненно, горьковский авторитет выглядел весомым подспорьем для осуществления планов вождя. Как известно, Горький с 1921 года проживал в Италии: у него не сложились отношения со многими в большевистской верхушке и он решил покинуть страну. Однако, с конца 20-х годов его пытаются возвратить в СССР. Горький получает солидные суммы за свои произведения, включая еще не вышедшие в свет. В 1928 году он приезжает в Москву на свой 60-летний юбилей. Размах его чествований превзошел все ожидания. Горького объявили величайшим творцом, первым литературным голосом страны советов.

После чего он все чаще посещает СССР и к середине 1931 года перебирается на родину окончательно. Его возвращение имело важное значение в преддверии создания единой литературной организации, призванной объединить разношерстный творческий ландшафт. Именно под Горького планировался будущий Союз писателей СССР. Конструируя его, Сталин счел нужным пообщаться с рядом ведущих литераторов. Эти контакты и состоялись в доме Горького, поселившегося в бывшем московском особняке купца Рябушинского на Малой Никитской улице. Прошли две встречи Сталина с писателями: первая - 19 октября, вторая - 26 октября 1932 года. На них присутствовало примерно по 50 человек, со стороны руководства партии были Сталин, Молотов, Ворошилов, Постышев, Каганович (на первой участвовал еще и Бухарин).

Эти мероприятия не стенографировались, но мы достаточно хорошо знаем о происходящем, благодаря воспоминаниям, оставленным рядом участников. Председательствовал и открывал их на правах хозяина Горький, Сталин же скорее играл роль тамады: никого не останавливал, а скорее поощрял, комментируя выступления. Разговор плавно переходил в застолье с обильным угощением, с шумом, с распеванием песен, причем некоторые из писателей заметно злоупотребили спиртным. Один из выступавших – Зазубрин – начал требовать снять цензуру, мешающую изображать Генерального секретаря, после чего в пылу речи зачем-то сравнил его с Муссолини, чем вызвал явное неудовольствие вождя.

Встречи с писателями зримо фиксировали тенденции, сложившиеся в советской литературе той поры. Прежде всего, следует отметить курс на реабилитацию русской литературы, нещадно предававшейся анафеме после революции. На протяжении 20-х годов русское классическое наследие оценивалось в качестве ненужного, бесполезного. Как считалось, великие русские писатели вовсе не обладали совершенством, им было свойственно немало ошибок и противоречий. Например, фразы Л.Н. Толстого загромождены синтаксически, в них тесно как в слишком заставленной вещами комнате; «прекрасного стилиста» И.С. Тургенева уже невозможно читать без улыбки, а восхищение же А.С. Пушкиным грозит, не много не мало, утратой исторической перспективы! В атмосфере же 30-х подобные высказывания начинали постепенно стихать. Сталин и Горький не скрывали своего восхищения перед русской классикой, ставя ее в пример.

На встречах руководителей партии с писателями выявилось противостояние двух литературных групп. Первую возглавлял известный в то время Леопольд Авербах (его сестра была замужем за руководителем ОГПУ Генрихом Ягодой). Он входил в плеяду деятелей, правивших бал в литературных верхах 20-х. Ее ядро составляли Г. Лелевич, И. Вардин, С. Родов, А. Безыменский, Ю. Либединский, А. Селивановский, Б. Волин (И. Фрадкин), А. Зонин (Э. Бриль), В. Киршон, М. Гельфанд, Ф. Раскольников. Именно они клеймили русских классиков, подвергали гонениям писателей М.М. Пришвина, В.Н. Каверина, Л.М. Леонова, Ф.И. Гладкова и многих др. Группе литературных заправил бросил открытый вызов Дмитрий Фурманов – автор известного «Чапаева». Фурманов считал, что эти люди не имеют никакого морального права руководить отечественной литературой, поскольку слабо осознают культурные потребности русского народа. В разгар борьбы с ними Фурманов скончался от сердечного приступа.

Однако его дело было продолжено в начале 30-х годов, когда в советскую литературу хлынул поток писателей из народных низов. Эти кадры рабоче-крестьянского происхождения с трудом переносили соседство с названной выше инородческой публикой. Они не собирались оставаться в положении опекаемых воспитанников, заявив, что сами способны определить, кто и что является революционным. Лидером этого второго направления стал Федор Панферов. Эту писательскую группу решительно поддержал комсомол, у руля которого с 1929 года встал сталинский выдвиженец Александр Косарев и его соратники, в подавляющем большинстве этнические русские. ЦК ВЛКСМ обрушился с резкой критикой на авербаховскую компанию и ее позиции в советской литературе. Заметим, что Сталин симпатизировал панферовцам, намереваясь укрепить ее, сделав базовой в создании будущего Союза писателей СССР.

Как раз здесь и произошла осечка, отсрочившая на два года учреждение единой писательской организации. Как уже говорилось, ее должен был украсить своим председательством Горький. Но тому пришлось не по душе желание Сталина опираться на панферовскую группу. Этот эпизод остается малоизвестным, так как долгие десятилетия советская пропаганда старалась о нем не упоминать. Вообще с Горьким по прибытии в страну произошла довольно неожиданная перемена. Он поддержал Авербаха и его соратников, считая, что именно этот круг людей должен стать центром по руководству формируемого Союза писателей. Это было действительно странным, поскольку и сам Авербах и его сподвижники до этого с неподдельным скепсисом относились к горьковскому творчеству, называя его устаревшим. Но после возвращения Горького они меняют отношение к нему, превратившись в верных помощников и почитателей великого пролетарского литератора. Конечно, это сближение произошло под влиянием Г.Г. Ягоды, связанного через жену родственными узами с Горьким. К тому же Ягода принимал участие в завлечении того в СССР, и затем был вхож в его дом. Именно он растолковал своему родственнику Авербаху и его друзьям всю серьезность намерений руководства в отношении великого писателя.

Завязавшаяся дружба не замедлила принести плоды: Горький начинает усиленно лоббировать авербаховскую группу. Создает под нее различные проекты, например, подготовку «Истории фабрик и заводов в СССР». Рекламирует ее перед Сталиным, демонстрируя всяческую расположенность к своим новым любимцам. Заодно разряжается уничижительной критикой в адрес Панферова, Гладкова, Ильенкова, Семенова, Чумандрина, Ставского (Кирпичникова) и др. В моральном плане Горький отказывает им в доверии, а в творческом – не устает повторять, что все они производят настоящий литературный брак. Он предпринимает атаку на них в ходе широко развернувшейся, по его же инициативе, дискуссии о литературном языке. Ее «красной нитью» становится такая мысль: если на производстве за допущенный брак штрафуют, то в литературе получается наоборот – выдвигают и поощряют.

Тем не менее, усилия Горького по дискредитации авербаховских недругов ни к чему не приводят. Особенное негодование вызывают у него те, кто отвернулся от недавних соратников – А. Фадеев и Ю. Либединский. Они, почувствовав настроения в партийных верхах, порвали с Авербахом и др., присоединившись к большинству. В то же время  это большинство прекрасно понимало, что рассчитывать на Горького нельзя. Поэтому в «духовные наставники» здесь выдвинули старого пролетарского писателя Александра Попова, больше известного как Серафимович. Стали превозноситься его произведения, по которым следует изучать историю революционного движения. Напомним, что на это, в первую очередь, претендовал Горький. Много вспоминали о трепетном отношении к Серафимовичу самого Ленина. Ведь Серафимович, будучи студентом Петербургского университета, слыл другом старшего ленинского брата Александра Ульянова, казненного за подготовку покушения на жизнь Александра III. Серафимович арестовывался и проходил по этому делу.

Горький принял этот вызов и вступил в публичную полемику с Серафимовичем, разъясняя на страницах прессы ошибочность выступлений в поддержку второсортных писателей. Горький считал свою позицию беспроигрышной, поскольку хорошо осознавал, насколько в нем нуждается Сталин. И все же переоценил свои возможности влиять на вождя. Он мог добиться от него незначительных уступок, вроде утвердить одним из докладчиков на писательском съезде Бухарина, чего Сталин явно не желал, но серьезно изменить планы вождя ему оказалось не под силу. Например, своеобразным ответом на горьковский разнос Панферова стало то, что его роман «Бруски» выдавался каждому делегату ХVII съезда ВКП (б) вместе другими материалами, чего раньше никто не удостаивался. Не достигали цели даже горьковские письма с заявлениями на грани срыва о невозможности работать с неудобными людьми в рамках одной организации. Сталин оставался глух к этим просьбам, неуклонно проводя в жизнь собственные замыслы. Авербаховские любимцы Горького были окончательно выдавлены на литературную периферию. В результате Горький, лишенный реальных рычагов управления в возглавляемом им Союзе писателей, превратился в некое знамя, которым размахивали на очередных празднествах, после чего ставили в угол до следующих торжеств. Такого положения вынести долго он не смог, что в немалой степени сказалось на его кончине в 1936 году.

Александр Пыжиков, доктор исторических наук РАНХ и ГС