«Волею революционной власти создавался слой революционных убийц, которым суждено было вскоре стать убийцами революции», – вспоминал народный комиссар юстиции в ленинском Совнаркоме Исаак Штейнберг.
«Мне нужно помолиться»
Вдобавок ко всему Исаак Штейнберг был верующим иудеем. Не просто евреем по национальности (это в красной верхушке не диво), а именно верующим, строго соблюдавшим обряды своей религии. Говорят, мог встать посреди заседания Совнаркома: «Извините, товарищи, я выйду, мне надо помолиться!» Ленина передёргивало.
С другой стороны – революция! Раз уж седовласые царские сановники не удержали власть, раз так бездарно потеряли её говоруны из Временного правительства – тут уж «кто смел, тот и съел». Конечно, странновато, что именно такой случайный человек оказался, пусть ненадолго, в числе властителей России. Но с другой стороны… А сам Ленин, полжизни просидевший в эмиграции, имел, что ли, опыт управления огромной державой? А журналист Троцкий? А Сталин – профессиональный революционер, который всё стачки организовывал да из ссылок бегал? А матрос Дыбенко, возглавивший флот?
На фоне тогдашних вождей Штейнберг совсем не худший. Крови на нём нет, многим помог, кого-то спас. Верующий иудей? Но, может, потому что сам веровал и писал с такой болью в своей книге (о которой ниже) о расправах над русскими священниками? И вообще человеку трёх месяцев хватило, чтобы всё понять о новых лидерах страны – и расплеваться с ними навсегда. А во власть он не рвался. Просто так вышло.
Товарищ нарком
В 1917-м Исааку Штейнбергу было 29 лет. Член ЦК партии левых эсеров, в царское время отбывший два года ссылки и потом не раз арестовывавшийся. Адвокат из Уфы, после Февраля призванный во всякие структуры местной власти, позже избранный в Учредительное собрание. Левые эсеры в тот момент – вместе с большевиками. После Октября Ленин и его команда формировали правительство. Часть портфелей отдавали своим союзникам. Юристу Штейнбергу предложили должность народного комиссара юстиции РСФСР.
На этом посту он запомнился яростными конфликтами с Дзержинским – бывший адвокат требовал ограничить всевластие ВЧК. Как колоритный эпизод известна история со спасением первых «заложников красных». В питерских тюрьмах сидели министры Временного правительства, деятели царского режима, члены дома Романовых. По просьбам родственников их пытался вырвать из застенков замечательный человек, врач Трубецкого бастиона Иван Манухин. Большевики согласились часть узников выпустить «по состоянию здоровья» и «под залог» (а проще – за выкуп). Заниматься этим поручили Штейнбергу, и Манухин вспоминал, как тот, «мягкий и отзывчивый», конфузился от необходимости участвовать в сомнительной политическо-коммерческой сделке. Но многих вытащить помог.
В марте 1918-го левые эсеры выступили против Брестского мира и в знак протеста вышли из красного правительства. Ушёл и Штейнберг – с явным душевным облегчением. После антибольшевистского мятежа левых эсеров (6 июля 1918 г.) былые союзники стали лютыми врагами – и Штейнбергу пришлось посидеть уже в советских тюрьмах. В 1923-м уехал за границу. А вскоре в Берлине вышла его книга «Нравственный лик революции».
Откроем её. Уточним – автор, приводя факты, опирался на свои наблюдения, советские источники (тогда газеты публиковали, например, расстрельные списки) и данные, собранные его товарищами по партии.
Роковое 21 февраля
Штейнберг был и оставался революционером, при этом – порядочным и совестливым человеком. В порядке «интеллектуальной честности» всё договаривал до конца – например, отвергал разговоры о бескровности Февраля. «Напомним об убийствах городовых, жандармов, «фараонов», особенно в Петербурге и Москве (где «снимание» их с крыш превратилось почти в спорт), о кровавых массовых расправах с балтийскими офицерами. Речь идёт о тысячах жертв». И всё же, считает он, есть такая народная черта, как отходчивость. Тогдашние отвратительные, но хоть психологически объяснимые стихийные самосуды длились всё же недолго. Большевики же, придя к власти, сделали ставку на устрашение – и начали развязывать в людях самые низкие инстинкты, натравливать друг на друга.
Он приводит одну из этапных дат – 21 февраля 1918 года. Мы-то помним 23 февраля, советский праздник в честь якобы тогдашних побед под Псковом и Нарвой. Но ведь накануне вышел манифест «Социалистическое Отечество в опасности!», где чёрным по белому значилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте». Так исподволь вводилась смертная казнь, отмену которой большевики лишь пару месяцев назад торжественно провозгласили. «Роль палача выпадала на Чрезвычайную Комиссию, которая смотрела на себя как на орган революционной расправы».
Отсюда и далее
«Нравственный лик» – это очень подробный разбор технологии революционного террора: как, когда, по какому поводу… Конечно, и белые не были лапочками, и зелёные, и кто угодно. Но Штейнбергу важны красные – ведь революция делалась ради того, чтобы люди зажили лучше! Он разбирает механизмы демагогии (например, как понятие «борьба классов» стало означать уничтожение представителей классов), с болью говорит о вине своих товарищей – левых эсеров (и своей тоже): мы не воспротивились сразу… И сыплет, сыплет фактами. «После издания манифеста о расстрелах первой жертвой в Петроградской ЧК стали два крупных авантюриста – муж и жена. С этого началась безумная полоса убийств, из которой революция больше не выходила. Власть надеялась на возможность организованного и рассудительного применения этой меры. Но толчок, данный в этом направлении, уже больше не зависел от намерений». Как юрист разбирает один из первых случаев официального применения смертной казни – расстрел адмирала Щастного. А там и 30 августа – покушение на Ленина и убийство Урицкого. «Петроградская Ч.К. расстреляла в те дни 512 человек. (…) В Пензе 15 человек, потом 90 человек. Архангельская Ч.К. – 9 человек, Вологодская – 14, Себежская – 17, Пошехонская – 31, Смоленская – 34, Псковская – 31, Ярославская – 38…». Перечень очень долог.
Современным взглядом
«Показательна книга левоэсеровского наркома юстиции И.З. Штейнберга («Нравственный лик революции». – Прим. ред.), подвергающая беспощадной этической ревизии весь опыт Октября, книга потрясающая – и по фактуре, собранной задолго до разоблачительных материалов нашего времени, и по глубине сомнений, мучающих автора. Вслед за П.А. Кропоткиным левоэсеровский лидер приходит к необычному для революционера выводу – что подлинно революционными являются только те процессы, которые ведут к духовному преображению личности. (…) Большевизм – социализм глухих, безумных, одержимых волей к власти, которым неведома трагедия революции. (…) Штейнберг дошёл до покаяния, до исповеди».
В. Голованов, книга «Нестор Махно» из серии ЖЗЛ
Вдали от столиц
Штейнберг – эсер, а эсеры – крестьянская партия. По своим каналам к ним стекалась информация о происходящем в глубинке. Возможно, отсюда в «Нравственном лике» столько цитат из писем – свидетельств о том, что привело к «русской Вандее».
«В Шацком уезде есть очень почитаемая народом Вышинская икона Божьей Матери. В деревне была испанка, укладывавшая всех подряд. Устроили крестный ход. Председатель ЧК арестовал иеромонаха и икону. В ЧК глумились над иконой, «плевали, шваркали по полу. Обезумели все, пошли стеной «выручать Божью Матерь». Председатель ЧК открыл огонь из пулемёта»… «В Велижском уезде 600 человек расстреляны, пытки, «всегда нагайка». «В Тверской губернии за семь дней расстреляны 200 человек». «Воронежская, Костромская, Орловская – 1000 расстрелянных»… «В Хвалынском уезде приезжали в село красноармейцы и продотряд. Три начальника велели баню затопить и девушек себе пригнать: «Самых красивых, молодых». Началась драка, одного начальника убили»… «В Николаевском уезде Вологодской губ. проходило «беспощадное выколачивание хлеба». Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевали догола и избивали шомполами. «Из центра, – заявляли, – нам говорили: лучше пересаливать, чем недосаливать».
И так – страница за страницей.
Посвящение кронштадтским матросам
Шельмование политических противников (на примере Партии кадетов)… Казни уголовников – сколь те ни омерзительны, но лишения жизни чаще не заслуживали… Юрист и бывший ленинский нарком предъявляет советской власти жестокий счёт. При этом революционера Штейнберга мучил вопрос о сути революционного террора – насколько неизбежен, в чём истоки, где грань. Об этом – вторая часть «Лика», где автор обращается к примерам из Великой Французской революции, Парижской коммуны, рассуждает о сути социализма (тоже любопытно, хотя на любителя). Сама книга посвящена кронштадтским матросам, «не запятнавшим себя мстительным террором».
Ныне о крови, пролитой после 1917 года, мы, конечно же, знаем больше, объёмнее, подробнее, чем знал в 1923-м бывший ленинский нарком. Но как уникальный правозащитный документ своего времени, «Нравственный лик» и сегодня ценен. А ещё – как напоминание об этом человеке – возможно, чудаковатом, но ярком и искреннем.
Он жил в Берлине, был крупным деятелем международного социалистического движения. Потом к власти пришли нацисты – и напомнили Штейнбергу о его происхождении. Пришлось бежать. В предчувствии холокоста искал пути к спасению своего народа, однако, в отличие от сионистов, выход видел не в собирании евреев в Палестине (там уже живут арабы!) – а в более экзотическом проекте: расселении в австралийском штате Кимберли. Звучит странновато, но тамошние земли тогда пустовали (между прочим, территория, равная современному Израилю), местные власти не возражали. Почему не вышло – отдельная история.
Уехал в США. Умер в 1957-м.