В 1930 году ЦК профсоюза рабочих-металлистов принял не совсем обычное постановление. Центральные газеты – «Правда», «Известия», «Труд» – сообщили о нем общественности. Мы приводим выдержки в нашей справке. Прочтите, прежде чем перейти к основному тексту.
Но сначала выразим особую благодарность волгоградскому ученому, доктору исторических наук И. Курилло. Знаток американо-российских отношений, Иван Иванович помог нам восстановить подробности тех давних событий.
Янки в Сталинграде
Как и большинство гигантов первых пятилеток, знаменитый Волгоградский (тогда Сталинградский) тракторный завод – не в чистом виде «отечественная разработка». В 1929 г. из-за Великой депрессии американская фирма «Интернешнл Харвестер» не смогла запустить в Иллинойсе свое уже почти готовое предприятие. СССР выкупил производственные линии. Американский же архитектор А. Кан разработал для нас новаторский проект, позволявший в сжатые сроки возвести корпуса и смонтировать оборудование. Кругом янки! Соответственно, отлаживать производство, обучать советский персонал тоже должны были американские специалисты. Их начали спешно вербовать.
Условия предлагались райские: зарплата – вдвое больше, чем в США, квартиры, во время отпуска – оплачиваемый проезд домой и обратно… Желающих хватало (в Штатах, повторим, бушевала Великая депрессия). Всего в Сталинград приехали 370 американцев. Появлялись они здесь в несколько этапов. Где-то со второй волной, 4 июля 1930 г., в Сталинград прибыл 23-летний станочник-универсал Роберт Натаниэль Робинсон. Чернокожий. Единственный чернокожий в этой волжско-американской команде.
«Дело об избиении рабочего-негра»
«Известия», 18.08.1930. «Избиение в Сталинграде рабочего-негра американским рабочим Люисом вызвало всеобщее возмущение советской общественности. ЦК профсоюза металлистов, заслушав доклад председателя завкома Сталинградского тракторного завода тов. Лысова, констатировал, что (…) заводские профсоюзные организации совершенно изолированы от американских рабочих.
(…) Нижне-Волжскому крайкому ВСРМ (…) – выговор.
(….) Завкому Тракторного завода (…) – строгий выговор.
(…) В качестве общественного обвинителя на процессе по делу Люиса выступит представитель ЦК ВСРМ т. Кириллов».
Путь наверх
Все мы сегодня горазды похихикать над перехлестами американской политкорректности. Но ведь в основе ее – здравые вещи. В эпоху Барака Обамы, Колина Пауэлла, Кондолизы Райс уже и не представишь себе еще недавнюю остроту расовой проблемы в США. Тем более – в 1930-е годы. Робинсон вспоминал: уже то, что он тогда сумел стать станочником (мог работать фрезеровщиком, токарем, шлифовальщиком – словом, весь набор), было колоссальным социальным скачком. Это же высококвалифицированный рабочий! А место «цветного» – подметала в цехе, не более. Просто Робинсон в юности жил на Кубе, там и выучился. Умный, тихий, трудолюбивый парень – но мастер обращался к нему: «Эй, черная обезьяна!», а приятеля накануне линчевали на улице.
Тех, кто набирал кадры для работы в СССР, интересовали знания и опыт американцев – и уж во вторую очередь их взгляды. Потому «сталинградская община» представляла собой, как выразился И. Курилло, «срез тогдашнего американского общества». Были сочувствующие нашей стране. Были скандалисты, бастовавшие, если, например, в магазин для иностранцев привозили не тот сорт сигарет. Были люди здравые в «негритянском вопросе» и отморозки куклуксклановского толка.
Один из «здравых» через неделю украдкой предупредил Робинсона: «отморозки» грозятся тебя как‑нибудь вечером подловить и избить.
Боевой укус
Робинсон завелся. Нет, судя по фотографиям, он не был Майком Тайсоном – худенький, очкастый. Но сколько можно бояться! Сначала в Америке, теперь здесь… Из принципа продолжал ходить домой полюбившимся маршрутом.
20 июля 1930 г. двое рабочих-белых, Льюис (тогда писали «Люис») и Браун, подкараулили его после ужина в столовой. Дальнейшее Робинсон вспоминал так:
«Ниггер, – обратился ко мне Люис, – откуда ты взялся? Как сюда попал?» – «Так же, как и вы». – «Даем тебе двадцать четыре часа. Если за это время не уберешься, – прошипел Браун, – пеняй на себя». И тут вдруг Люис, развернувшись, двинул меня кулаком. Я нанес Люису ответный удар. Эти двое навалились на меня, Брауну удалось сзади обхватить меня, прижав руки к корпусу, так что я не мог защищаться. И тут что-то, копившееся внутри меня годами, прорвалось: каждая клеточка взывала к мести за все оскорбления, которыми осыпали меня расисты. Извернувшись, я впился зубами в шею Люиса. Браун старался оторвать меня, но я не разжимал зубов, хотя чувствовал во рту вкус крови. Люис вопил как резаный. На крики сбежался народ. Общими усилиями удалось со мной справиться. Когда Люиса уводили, он стонал, по шее струилась кровь».
Слава герою!
Милиция составила протокол. Робинсон думал – чем дело кончится? В США его назавтра могли подловить уже не двое, а десять белых – с петлей наготове. На помощь русских особо не рассчитывал: в конце концов, сугубо внутриамериканская разборка. Почитал Библию (был глубоко верующим), долго думал – по-христиански ли поступил? Потом лег – будь что будет, а подъем у заводского люда ранний. Он еще не знал, что с этого дня его жизнь изменится навсегда.
Сначала появилась заметка в сталинградской газете. Назавтра в ней же – передовица, обличающая американцев-хулиганов, напавших на трудящегося-негра. Через три дня на заводе состоялся митинг: советские рабочие клеймили тех, кто через океан волочет в СССР «социальную заразу» расизма. Обидчиков Робинсона потребовали судить. Резолюция ушла в Москву. Появились публикации в центральной прессе. На Роберта обрушился шквал писем со словами сочувствия и поддержки.
…Вдобавок ко всему далекие от советских реалий Льюис и Браун еще и «не уловили момент». Именно в те дни наши газеты были заполнены портретами чернокожих людей (а, может, увидели, оттого еще больше обозлились?). В Москве шел V Конгресс Профинтерна. Съехались представители рабочих со всего мира, говорили о своих проблемах, им рассказывали, как защищены трудящиеся в СССР – вне зависимости от происхождения. А гостями были, например, посланцы черных докеров Америки. И тут такой случай!
На заводе каждый считал своим долгом заглянуть к Робинсону на шлифовальный участок, пожать руку. Роберт смущался. «Была всего-навсего самооборона, а из меня делали героя».
Каждый – при своем
Льюису и Брауну дали по два года за хулиганство, но срок заменили немедленной высылкой из СССР с запретом десять лет сюда приезжать. Выяснилось: нервный Льюис был из Алабамы, насквозь расистского штата. Когда появился Робинсон, Льюиса начали подкалывать: русские, мол, цветного привезли, хотят тебе соседом подселить. Льюис решил «ниггера» загодя проучить. А Браун был его приятелем. Учитывая «неглавную роль», Брауну разрешили доработать до истечения контракта.
Американцы, однако, не Робинсона, а именно этих двоих считали пострадавшей стороной. Льюис, явно под советским давлением, написал из изолятора заводским американцам письмо, в котором каялся за устроенный конфликт. Оно ходило по рукам, но строчку с извинениями лично перед Робинсоном первые же читатели густо замазали.
Протеже Сталина?
Отработав контракт, Роберт уехал в США – и выяснил, что имя его там уже широко и нехорошо известно (американцы ведь писали о скандале домой). На работу нигде не брали. Опять приехал в СССР, отказался от американского гражданства, взял советское. Трудился в Москве на заводе «Подшипник», был награжден орденом, избран депутатом Моссовета. В Америке его объявили «подрывным элементом», в газетах называли «угольно-черным протеже Сталина».
Он очень достойно вел себя в войну. В армию не попал (плохое зрение), но в эвакуации, умирая от голода, наладил бесперебойную работу своего участка. Сделал несколько изобретений. Но уже к концу 1940-х дико затосковал.
В мемуарах Робинсон пишет о неявном, но очевидном расизме в СССР, о мерзостях, которые его возмущали. Он действительно наблюдал у нас немало подлого: обман, стукачей, отвратительную историю с дочкой его знакомых (юная красавица попалась на глаза Берии – со всеми последствиями). Но первопричина надлома, думается, в другом. Чернокожий, с плохим русским языком, верующий – все-таки он ощущал себя здесь чужим. Даже с женщинами не складывалось, жил одиноко. В середине 1930-х, пользуясь моссоветовским депутатством, вызвал в СССР учиться племянницу, Целестину Коол. Она стала у нас известной джазовой певицей, выступала с оркестрами Варламова, Утесова (в фильме «Мы из джаза» прообраз героини Л. Долиной – Целестина, это вспоминал сценарист картины А. Бородянский). Родная душа! Но – уехала.
Его попытки вырваться из СССР – отдельный сюжет. Повезло в начале 1970-х: подружился с послом Уганды в Москве. Тот дал визу – якобы лишь провести в Уганде отпуск. Робинсон улетел в Африку (до самого взлета боялся, что наши не выпустят). Был радостно принят угандийским лидером, печально известным Иди Амином, который вел собственную игру, густо замешенную на «черном национализме». Стал преподавать в местном колледже. Там встретил и полюбил женщину – тоже немолодую учительницу, афроамериканку из США. С ней и вернулся в Америку. Написал мемуары «Черное на красном». Хотя книгой не был особо доволен. Стояли рейгановские времена, и в издательстве «творчески поработали» над безыскусным рассказом пожилого трудяги о жизни в СССР: плохое получилось гуще, хорошее – бледнее.
Умер в 1994 году.