Трижды похороненный

Борис Карасев совершил 509 боевых вылетов, провел 85 воздушных боев и сбил 21 самолет противника. А сам не получил ни царапины.

В 1941 году я командовал звеном под Винницей. Прикрывали подступы к городу и крупную железнодорожную станцию Жмеринка. В июле мне поручили разведку по территории Румынии. Нужно было определять скопления немецких войск и места их переправ через границу.

На этом задании много погибло летчиков! Я старался выше 15 метров не подниматься: быстро, на бреющем полете проскакивал, и немцы не успевали стрелять. Потом на моем маршруте расставили зенитные пулеметы. К счастью, мне удалось уничтожить их раньше.

Однажды, сев на аэродром для дозаправки, я увидел, что элерон на правом крыле в двух точках отломан. Я решил рискнуть: закрепил элерон проволокой и вперед! На обратном пути после удачной разведки наткнулся на большое скопление немцев. Машины, офицеры, солдат уйма... Пользуясь внезапностью, атаковал. Но мой самолет получил 27 пробоин от их зениток.

– Удалось сесть?

– Да, мне повезло. Главное, много немцев удалось уничтожить! На ближайшем аэродроме попросил техников закрепить элерон и заделать пробоины в бензобаке деревянными пробками. Потом долетел обратно до Винницы. За это меня наградили именными часами. Но началось отступление, и часы остались где-то в штабе дивизии.

– Но главная награда – жизнь?

– Да, по сравнению с этим, часы – чепуха! В 1941 году в бою с группой «мессершмитов» моему И-16 отбили плоскость. Я выпрыгнул примерно на 800 метрах, а парашют раскрылся почти в момент приземления! Пока летел, вся моя жизнь с самого детства, как пленка, прокрутилась перед глазами. Думал, все. Трое солдат, которые пришли мой труп подбирать, тоже так думали. Товарищи потом говорили: «Теперь до Победы точно дотянешь!» И действительно, за всю войну ни разу не ранило, только контузия была сильная.

– Это когда вас второй раз «похоронили»?

– Да. Я вел бой с двенадцатью «мессерами» 9 марта 1942-го. Долгий был бой, тяжелый. Почти полчаса длился. Я устал жутко: много крутился, никак не мог вырваться. Спустился на расстояние метров пяти от земли: так они не могли меня сбить. В этом бою мне удалось уничтожить двух «мессеров», а третий сам зацепился за дерево и сгорел. Но мне перебили управление, и самолет воткнулся носом в землю. Вылетел я из кабины. Меня подобрали наши артиллеристы и отвезли в село. Когда очнулся, увидел в дверях маленького седого дедушку. Он смотрел-смотрел на меня и вдруг заплакал. Оказалось, он видел мой бой и кричал: «Спасите летчика!», а потом потерял сознание. Когда его привели в чувство и сказали, что я жив, не поверил. Тогда его привели ко мне.

– Ощущение одной семьи?

– На фронте мы всегда приходили друг другу на помощь. В одном из своих выступлений Сталин, говоря о важности товарищеской взаимовыручки, в качестве примера приводил меня. Как это было приятно! Под Ростовом в 1941‑м я едва не погиб, прикрывая своего друга Василия Князева. Он ранен был в голову и не мог вести бой. Пришлось драться с шестеркой «мессершмитов», двух сбил.

В апреле 44-го, выполняя разведку, мы попали в жуткий туман. Кончалось топливо. Мой ведомый Миша Арсеньев на своем самолете ударился носом в землю, перевернулся и повредил позвоночник. Я сел возле него: вытащил из самолета и несколько километров тащил на себе до госпиталя. На аэродром прибыли только на пятый день, где нас считали погибшими. Уже и похоронку отправили и матери, и любимой девушке – она воевала в женском авиаполку ночных бомбардировщиков. Я вдогонку послал им письмо, что жив-здоров и умирать не собираюсь...