Война – тяжелое слово для всех ее участников. Каждый день, проведенный в бою, глубоко врезается в память. Спустя столько лет полковник Яков Астановский может вспомнить каждого, кто воевал с ним в ту страшную войну.
Из Европы в Азию
Яков Захарович, где Вы находились, когда началась война?
- Как раз закончил восьмой класс, в поселке Андреаполь Калининской области. Отца сразу же взяли на фронт. И я в свои шестнадцать лет остался за старшего в семье. Брат был на три года младше, сестра – совсем еще ребенок. Конечно, матери трудно приходилось с нами.
В июне 41-го мы жили надеждой, что война – это ненадолго. Но когда 22 июля (я точно помню дату) немцы начали бомбить наш поселок, мы поняли, что дело гораздо серьезнее, чем мы думали.
Вскоре нам сказали, что нужно эвакуироваться: близится фронт. Подали эшелоны. Мы взяли с собой необходимые вещи - и на вокзал. Нас повезли в Калинин (сейчас Тверь), там распределили, покормили горячей пищей, а потом, не помню на какой день, посадили на баржу и по Волге-матушке отправили до Чебоксар.
Мать заболела плевритом. Для лечения надо было банки ставить – мы на барже собирали стаканы, у кого есть. Спирта не было; сворачивали газеты, поджигали и ставили ей банки.
Из Чебоксар отправились в деревню Кугеси. В колхоз пошли работать. Потом – учеба в школе, до 1943 года. Оттуда взяли меня в армию и направили в Чкаловское пулеметное училище (г. Чкалов теперь называется Оренбург). Там я пробыл около года. У нас все время все менялось: то минометчиков из нас будут готовить, то пулеметчиков. Мы с ребятами смеялись, что каждый день переходили из Европы в Азию. Там река Урал течет, само училище располагалось на европейском берегу, а занятия проходили в Зауральной роще - на азиатском. И утром после завтрака нас строем через мост – на другой континент. В апреле 1944 года я закончил училище.
На фронте
- На какой фронт Вас направило командование?
- В апреле 1944-го я попал на 1-й Белорусский фронт командиром пулеметного взвода. Там воевал, был легко ранен. Вскоре после этого меня назначили командиром стрелковой роты. И меня еще раз ранило - уже покрепче. Отправили в город Пинск в Западной Белоруссии. Там я три с половиной месяца лечился, а оттуда попал в 274-й отдельный моторизованный батальон особого назначения (ОМБОН). Интересная штука тогда приключилась... В госпитале я познакомился с одним лейтенантом. Он мне говорит: «Ну сколько ты будешь ползать на брюхе в этой пехоте? Толку-то что?! Вот на 1-м Белорусском фронте есть один батальон – 274 ОМБОН. В задачи батальона входит форсирование водных преград, захват плацдармов и удержание их до подхода пехоты. Тяжелое дело, но там ты видишь свой труд. Приезжай в наш батальон, там нужен командир пулеметного взвода, это твоя специальность». Девчата из секретариата госпиталя вместо «младший лейтенант 132-й стрелковой дивизии Астановский…» написали справку «младший лейтенант 274 ОМБОН Астановский направляется в свою часть» - и все!
Опять на фронт! Приняв взвод, снова начал воевать. Во взводе – человек двадцать. И с этим батальоном я прошел до конца войны. Во всей Советской Армии всего 4 ОМБОНа было. На 1-м Белорусском фронте всего один - наш.
- Много товарищей потеряли?
- Да… Мы же форсировали водные преграды. А при форсировании много потерь было… Когда дошли до Берлина - расписался на Рейхстаге. Наш батальон 4 мая расположили на центральном берлинском стадионе «Олимпия» с задачей воспрепятствовать высадке десанта армии немецкого генерала Венка. Мы там были с 4-го по 8 мая, а никакого десанта не было. Вечером 8-го стрельба по всему Берлину началась. Непонятно почему, но стреляли вверх, кто из чего мог. И мы стреляли, кто из чего. А радистки наши, которые на связи сидят, говорят: «Война кончилась…» Наш командир подполковник Бородин приказал собрать маленький офицерский вечер. Помню, накрыли на стол, чем смогли, и вот тогда-то это был праздник со слезами на глазах. Вспоминали погибших… 8 мая 1945 года мы всех вспоминали поименно.
- Расскажите, пожалуйста, о форсировании.
- У нас были американские машины «амфибии». Они идут и по земле, и по воде. Нас три роты – порядка 30 машин. Форсирование начинается затемно, потому что если будет светло, нас с того берега враз немцы перебьют. Еще до наступления утра заводят машины, звучит команда «вперед», и мы идем. Добираемся до нужного берега, выскакиваем из машин. Они отправляются обратно. Мы окапываемся. Лежать иногда приходилось практически в воде. Окоп выроешь, а толку никакого! При форсировании Одера я заболел желтухой. Паршивая болезнь. До этого ею заразился командир роты капитан Куприянов и отправился в госпиталь. Когда доложили командиру батальона еще и про меня, он сказал: «А кто же теперь в роте останется из офицеров? Лечитесь здесь!» Ну а тут форсирование. И что вы думаете? Когда форсировали, мы пролежали там часов шестнадцать, наверное. Сверху бомбили самолеты, немцы атаковали, а мы отбивались. И желтухи как ни бывало!
День рождения
- Были ли моменты, когда Вы думали, что уже не выживете?
- Особенно тяжело было в пехоте. Меня назначили командиром стрелковой роты - имел почти сто человек в подчинении. Все они были старше по возрасту (мне-то всего восемнадцать было!), у многих семьи, дети. И я отвечал за этих людей.
Были моменты, когда я боялся. 23 августа (какого года?) меня ранило осколком в ногу. Меня перевязали, хромаю, но не иду ни в какой госпиталь - ротой же командую, младший лейтенант. Ну и 25 августа вечером меня вызывает командир полка и говорит: «Ты учился в училище, грамотный. Хочу поручить твоей роте большое дело». Берет карту и рассказывает: «Вот впереди лес. За лесом поляна, метров 400, наверное, и деревня. Скоро начнется армейское наступление. Нашему полку приказано взять эту деревню. Как ее взять? Я решил таким образом: ты со своей ротой на рассвете без стрельбы проходишь лес и через эту поляну врываешься в деревню и захватываешь ее. Если выполнишь задачу, даю тебе слово, представлю к Герою». Я с воодушевлением говорю: «Возьмём деревню!»
Рано утром мы проходим этот лес, а в лесу стоит немецкая артиллерийская батарея. Сидят немцы и из котелков кушают. Нас никто не ожидал – без стрельбы же идем. Когда ворвались, они только руки подняли. Времени нет, я приказал солдатам вытащить замки с орудий, чтобы обезвредить батарею. Выделяю трех человек, чтобы пленных немцев отвести, вырываемся из этого леса, впереди деревня, и на «ура!» туда бежим. Вдруг откуда ни возьмись справа три немецких танка! Начинают стрельбу по нам вести... А мы вперед, только вперед, больше некуда. Вот я бегу, смотрю на солдата, он тоже бежит. Жить-то хочется - и он старается не вырываться вперед. И вот, наверное, метров за сто от деревни – мне в бедро сильный удар. Я раза три перевернулся через голову и больше ничего не помню, отключился.
Проснулся через день, глаза открыл - тишина. Стоят палатки, сестры в белых халатах - понял, что это полевой госпиталь. Я лежу на одеяле на траве забинтованный. Посмотрел, огляделся. Сестра увидела, что я пытаюсь встать на ноги, и подбежала: «Сейчас я вам завтракать принесу!» И несет мне гречневую кашу. Говорю ей: «Сестричка, а какое сегодня число?» - «28 августа». - «Не может быть!» - «Почему?» – «Мне сегодня 19 лет…»
Тогда и она говорит: «Не может быть!» Я лезу в карман гимнастерки, вытаскиваю удостоверение личности, даю ей посмотреть. Сестричка мне: «Погодите, не кушайте!» Убежала, а потом несет мензурочку медицинского спирта: «С днём рождения!» Я спирт этот выпил, кашу съел, а вскоре машину подали. Погрузили раненых в санитарный поезд и отправили в белорусский город Пинск. Оттуда-то я и попал в ОМБОН. Когда был в госпитале, писал в свою часть, но так и не получил ответа, взяли мы ту деревню или нет.
Встреча
- Ваша семья всю войну находилась в Чебоксарах?
- Когда освободили нашу местность, семья уехала опять в Андреаполь. Я им писал. Так мы нашли друг друга. Отец потом с фронта пришел, раненый. Его в Великие Луки перевели, когда война кончилась. Семья туда и перебралась…
- Когда Вы впервые после войны встретились с родными?
- Это был март 1946 года. Уже лейтенантом служил в Германии, и мне дали отпуск. Я добрался до Великих Лук, а никто меня не ждет. Приезжаю рано утром, день был воскресный. Выхожу с чемоданчиком и вещмешком. От станции до города три километра, автобус не ходит. Подходит ко мне мужичок с саночками: «Давайте чемоданы, отвезу. Мне деньги не нужны, талоном заплатите». Нам, офицерам, давали талоны на получение продуктов. Договорились. Идём, он рассказывает про город. Дошли до рынка, я говорю: «Давай подальше, вдруг мать на рынке, увидит меня, и плохо ей станет: столько ведь лет прошло!».
Добираюсь по адресу, рассчитываюсь с мужичком. Поднимаюсь на второй этаж, стучу. Дверь открыл младший брат (он тогда в 10 классе учился) и единственное, что он смог сказать: «Кого я вижу! Кого я вижу!» А на мне шапка, шинель, пистолет в кобуре. Тут и сестренка выскочила и как бросится мне на шею. Мать на кухне была, ничего не подозревая, идёт к двери, и видит меня. Я говорю: «Ну здравствуй, мамаша, принимай сына в гости!» Она бросилась мне на плечо и плачет…
И повели меня в комнату (коммунальная квартира, в одной комнате они все жили). Полати отгороженные, столик срубленный, вместо стульев - чурбаки. Я спрашиваю: «Где отец?» (Я его не видел с 41-го года.) – «Да пошел по делам, он работает, придет скоро». Я раздеваюсь. Ну, они рады, Господи Боже мой! Когда увидели в окно, что отец идет, спрятали меня за занавеску, а сами сидят. Отец вошел, и первый вопрос: «От Яши писем не было?» – «Нет, не было», - отвечают и улыбаются. «А что улыбаетесь?!» - «Мы не улыбаемся», – отвечают. Я через щелку вижу все, не выдерживаю, занавеску в сторону, вылетаю навстречу: «Здравствуй, батя!» Он бросается ко мне, слезы… Я вытаскиваю пачку «Казбека» и закуриваю. И отец тоже, хотя недавно курить бросил.