Вот стоишь на вышке, а немцы над головой летают

Мы бежим по улицам своего города, постоянно спешим и хотим успеть куда-то. Это суета, от которой никуда не деться. И часто мы даже не замечаем лиц, которые нас окружают. А ведь они хранят в себе нашу историю.

Вот маленькая, худенькая женщина смотрит спокойно и ласково, и в ее глазах ты читаешь тяготы нелегкой судьбы. А ведь можешь так никогда и не узнать, что перед тобой участница Великой Отечественной войны, награжденная медалями «За оборону Советского Заполярья», «За оборону Карелии» и очень редкой – «Радист-партизан». Ты можешь этого так и не узнать, но, посмотрев ей в глаза и поговорив хотя бы несколько минут, обязательно все поймешь. Ведь после разговора с такими людьми ощущаешь, что рождаешься заново.

«Люди воюют, а я ворон считаю»

Раиса Михайловна, если Вы не против, давайте вспомним о Вашем детстве… Где родились, учились?

- Родилась я в Орловской области, а в 30-х годах переехала с родителями в Москву. Как приехали, меня сразу в больницу положили с воспалением почек. Мы же детьми там, в деревне, коров пасли, вот я в поле на холодной земле и застудилась. Так что свое первое московское лето провела в больнице... После окончания восьмилетки пошла с подружкой на курсы чертежника-конструктора. Но так и не доучились. Война началась.

- 22 июня... Каким был этот день для Вас?

- Мы с подругой в Парке Горького были, гуляли, лето же. Помню, люди тогда кричать начали: «Война! Война!». Все и побежали, кто куда; трамваи облепили - домой бы скорее. Мы решили тогда, что нам тоже надо на фронт, и пошли в военкомат. Говорим, что добровольцами хотим. А нас спрашивают: «Что умеете? Что вы на фронт-то рветесь?» А нам ведь по 17 лет уже было, говорим, медсестрами можем. Наc отправили в Яузскую больницу, в которую уже раненых привозили: «Там курсы санитарок ведут, может, успеете». Пришли, а курсы закончились, ребят уже на фронт отправляют. Вот мы и остались.

А время трудное, карточки появились, и устроилась я на завод, манометры делать. Сначала у конвейера стояла, потом меня перевели в так называемый живописный цех, тогда на манометрах вручную писали. А через месяц 20 июля в Москве бомбежки начались. С подружкой мы к тому времени уже потерялись, и отец устроил меня на завод «Серп и Молот», в охрану. Вот ты стоишь на вышке, а немцы над головой летают. Постояла я так с месяц, потом думаю: что это, люди воюют на фронте, а я тут ворон считаю.

- Но с завода Вас ведь не должны были отправлять на фронт?

- Не должны. Надо было, чтоб меня сначала уволили. Я решила тогда прогулять один день или опоздать на работу. И не вышла на смену. Думала, что дадут мне расчет и я опять в военкомат, проситься на фронт. Прихожу на завод, а мне – повестка в суд. Осудили на четыре месяца тюрьмы и прямо из суда увезли под стражей в Щербинку, под Подольском. А там, в основном, молодежь, комсомольцы. И ходили мы каждый день за три километра на строительство аэродрома. Гравий утрамбовывали, бетонировали, в общем, все делали. Я тогда и лошадь научилась запрягать.

Кто норму работы выполнял, тому на трассу привозили обед: немного перловки и 800 граммов черного хлеба. Наша бригада все время выполняла норму, и даже больше, и мы этот паёк всегда получали. Это нас и спасло.

За неделю до освобождения у меня опять воспаление почек случилось, положили в изолятор с температурой. Вышла я оттуда, села на пригорке, долго сидела и никак не могла осознать, что уже не за колючкой, а на свободе. Когда в поезде ехала, мне казалось, что на меня все смотрят и все знают, где я была.

Неожиданное столкновение

- А как Вы все-таки оказались на фронте?

- Когда домой приехала, попалась мне на глаза газета. А там объявление, что радиоклуб производит набор добровольцев на курсы радистов для Красной Армии. Вот, думаю, наконец-то! И помчалась туда. Спустя три месяца обучения к нам пришли из центрального штаба партизанского движения и спрашивают: «Кто хочет радистами в партизанские отряды?» Так мы все и пошли. Закончили еще курс обучения в спецшколе №3. Изучали строевую, стрельбу, радиотехнику и все, что может пригодиться нам во вражеском тылу. А потом приехал к нам полковник с Карельского фронта и отобрал пятерых радистов в партизанские отряды. Так я попала в Карелию.

- Расскажите, пожалуйста, как началась Ваша работа во вражеском тылу?

- Штаб моего отряда находился в пятидесяти километрах от Беломорска, в деревне Вехта. Мы уничтожали связь противника, продовольствие, ходили в разведку и, конечно, участвовали в боях. А однажды случилось нам со своими же сойтись!

- Ничего себе! Как же это произошло?

- Мы своим отрядом в гарнизон шли. И надо было нам незаметно через реку перебраться. А территория неизведанная, и пошел разведчик все проверить. Трава высокая была, он и напоролся на мину. Как ухнет по всему лесу! Наши партизаны бросились искать его, не оставлять же. Паренек остался жив, ухо ему оторвало. Нам бы идти дальше, но внезапность-то уже пропала! Финны на том берегу нас заметили, переправились в лодках и за нами. Мы - отступать. Уже темнело, но разведка доносила, что финны следом идут. Долго мы от них уходили. Когда оторвались, то расположились на ночь, а из штаба нам по рации тогда сообщили, что своих в нашем квадрате нет. Только стали засыпать, как вдруг разведчики докладывают, что внизу, в сопке, в полутора километрах от нас, расположились люди и разговаривают они вроде бы не по-русски. Значит, финны?

Утром, чуть стало рассветать, наши три взвода обошли их с тыла, а мы с флангов. И началось! У «противника» убили одного человека, который во время перестрелки полез за котелком с кашей! Сорок минут бой шел. Наша сопка оказалась редколесная, и все видно, как на ладошке, а у них кругом валуны. Тогда наш командир нескольких партизан в обход отправил, а сам с остальными ребятами решил в лоб идти. Посадил он меня тогда под большущую сосну и говорит: «Сиди здесь, не шевелись, чтобы рация цела была».

Опять начался бой, и вдруг оттуда снизу «финны» кричат: «Твою мать! Медведков, ты куда прёшься?». Оказалось, это был отряд наших пограничников. Они, как и мы, на базу шли. Сообщили мы потом об этой ошибке в штаб, там нас, конечно, обматерили, как следует.

Веточек настелешь – вот и постель

- Раиса Михайловна, партизанские будни - какие они?

- В те годы мы по карельским болотам хорошо побегали. Сначала у нас проводник был, довел нас до границы, а дальше - сами. Уничтожали вражеские радиостанции, пункты связи, обозы с продовольствием громили. Иногда делали небольшие передышки. Когда была очень слякотная погода, дожди, то недельку-полторы на отдыхе стояли. А потом опять бегом по валунам, рвам, с рюкзаками за плечами. А каждый рюкзак весил по 40 килограммов! Мы ж в тылу, провизией надо было запастись надолго, одних только сухарей каждый нес по 15 килограммов. А еще топоры, пилы, котелки, оружие, да много всего. У нас ребята умели специальные костры разводить, бездымные, чтобы с воздуха не заметно было. На привале ягод сварим, поедим и спать. Веточек настелешь – вот и постель. Ребята все смеялись: «Почему вшей у нас нет? А потому, что мы спим на земле, а они на земле не водятся».

- Наверное, помимо тягот войны, карельские просторы таили в себе и другие опасности?

- Был такой случай - один из наших во время боя неправильно сориентировался и потерялся. Двадцать один день пограничники вели поиски. Потом его все-таки нашли. В первые дни, как потерялся, он еще выходил на связь по рации, пытался дать свои координаты. Но заряд у рации садился, да к тому же сигнал могли враги перехватить, и ему приказали рацию больше не включать. Вот парень и бродил по тайге почти месяц. Благо, лето было - ягод, грибов много. Наберет брусники, черники – тем и сыт. Когда пришел, не узнали его. Худенький, бледный! С ложечки потом кормили, выхаживали. Фельдшер у нас была в отряде, они дружили, а после войны поженились и уехали в Ригу.

- Наверняка, это не единственный пример того, что любовь не покидала человека даже в самое трудное время?

- А у нас там семь семей сложилось. Вот как дружили ребята с девчатами, так потом и поженились.

А поток эшелонов все шел

- Насколько я помню, осенью 1944 года мы заключили перемирие с финнами. Как в дальнейшем сложилась Ваша судьба на войне?

- После этого командующий нам, девчатам,  говорит: «Отвоевали свое, хватит с вас, я вам даю дембель, и идите по своим военкоматам, откуда вас призывали». Я пришла в военкомат, мне выписали красноармейскую книжку, но сказали, что радистов кругом сейчас не хватает, и не отпустили меня.

Послали нас тогда в 133-й зенитно-артиллерийский полк на станцию Костерево под Москвой. Но мы же не зенитчики, и для нас там работы было мало. Постоянно ходили к командующему, просились в действующую армию, у нас же опыт уже был.

Ходили, ходили, он нас с подругой и отправил 226-м бронепоездом на станцию Дно, недалеко от Ленинграда. В то время как раз Ленинградскую блокаду прорвали. Немцы с самолетов бомбили станцию, не переставая, а поток эшелонов с продовольствием все шел. Мы отстреливались, старались сбить их.

- А в самом Ленинграде Вы не были?

- Нет, не довелось. Но я и на станции всего насмотрелась. Целые эшелоны под откосами валялись искореженные, и убитые были, и раненые. Бои шли страшные.

- А как у Вас, семнадцатилетней девушки, получалось ни в чём не уступать мужчинам?

- Нет, не все так просто было. Набегалась я тогда по лесам, получила растяжение суставных связок на обеих ногах. Потом мучилась месяцев восемь. Сеточку мне йодом сделают, перевяжут ноги, в сапоги – и пошла. Отряду останавливаться нельзя: дальше в лес уходит. А я посижу несколько минут на привале, боль немножко поутихнет,  потом своих догоняю. Ребята мне помогали: заряд для рации носили. Батареи тяжеленные - 50 килограммов! А  саму рацию всегда при себе держала: я ж за неё жизнью отвечала!

- Раиса Михайловна, какие еще примеры мужества и стойкости наших людей Вы можете вспомнить?

- С одной десантной группой у нас история неприятная произошла. Были в этой группе два радиста, начальник штаба и десятка два партизан. Когда их забросили в разведку, их всех раскидало так, что потом не нашли они друг друга.

В живых тогда остались начальник штаба и радистка Лида, подруга моя. Их вместе выбросило. При них рация была: по очереди дежурили, спали, сменяя друг друга. Начальник штаба заболел, слег с температурой. У Лиды тогда возникли сомнения: хватит ли у него мужества, готов ли он идти дальше. И пока он спал, она радиостанцию и шифр в лесу спрятала. Когда вернулась, командир у нее оружие отобрал и сказал, что они будут сдаваться, требовал  шифр. Она ответила, что потеряла, но он все-таки отвел Лиду к финнам. Ее там и били, и голодом морили, чтобы коды выведать, но так ничего и не узнали. Тогда финны заставили ее работать на их штаб - радисты всем нужны были. А у нас, у радистов, сигнал определенный есть, который означает, что ты работаешь под принуждением врага. И его в радиотелеграмме могли определить только наши радисты. Вот Лида этот знак в виде точки после определенного слова постоянно и передавала.

А после войны, когда заключили перемирие и русские с финнами стали военнопленными обмениваться, начальника штаба расстреляли сразу же, прямо на месте, а Лиду очень долго таскали в СМЕРШ. И, в конечном итоге, дали ей восемь лет! До того, как ее посадили, это была энергичная, красивая женщина, а вернулась оттуда вся больная... Но она, когда вышла, подала на реабилитацию, и специальная комиссия занялась расследованием ее дела. Нашли все засекреченные сигналы, которые она посылала, работая под принуждением. И Лиду реабилитировали.

- Кого еще из своих подруг Вы вспоминаете спустя годы?

- Когда мы в спецшколе радистов были, с нами дочь Рокоссовского, Ада, училась. Ее отец тогда с фронта приезжал, уговаривал, хотел забрать, но она ни в какую, так и осталась. Потом при штабе работала радистом. И уже после войны к нам на встречи радистов приходила. Хорошая она была, да и отец ее был человеком очень приятным.