Немцы везли горючее на аэродром, не зная, что он уже захвачен нашими танкистами

Полковник в отставке Иван Жучков - человек неиссякаемой энергии и удивительной судьбы. Он начал воевать в 1943 году и прошел боевой путь от Полтавы до Берлина. Свидетели тех мужественных и суровых дней – его награды.

«Штурм» и «осада» военкомата

Иван Иванович, как Вы попали на фронт?

- Как только Молотов объявил о начале войны, юноши и девушки стали «штурмовать» военкоматы. Все хотели попасть на фронт.

Мы с другом Толей Франчуком были несовершеннолетними – 2 раза  приходили в военкомат, а нас отправляли обратно. Своего добились следующим образом... Комбинат в Ташкенте, где я работал, был на военном положении. Нас назначили дежурить по управлению, и мы познакомились с секретарями. Наши личные дела находились в отделе кадров комбината. Мы переправили даты рождения с 17 лет на 18. Месяца через три в военкомате про нас уже забыли. Пришли туда с личным делом. Нас записали, и в октябре 1943 года направили в Одесскую авиашколу, эвакуированную в город Беловодск.

- Сколько там проучились?

- Шесть месяцев. Окончили курсы младших специалистов (авиамехаников) и были направлены на 1-й Украинский фронт. По пути следования нас бомбили в городе Лиски, Воронежской области. Получили первое боевое крещение. Нас сопровождали офицеры, раненые фронтовики. Они учили, как укрываться от бомбежек. Мы не верили сначала, что такое вообще может быть. А когда понюхали пороха при первой бомбежке – так сразу кто куда! В панике кто под вагоны прячется, кто в лес бежит...

   Второй раз бомбили недалеко от Полтавы. Затем в Полтаве нас распределили по авиационным частям, я попал в 169-й ОБОН. Это особое базирование особого назначения по обслуживанию авиации дальнего действия, советская секретная база. Был авиамехаником, готовил самолеты к полетам. Участвовал в Венской и Берлинской операциях, на полевых аэродромах обслуживал истребительную авиацию.

   Когда наша армия приступила к освобождению Польши (с января 1945-го), нас на двух самолетах перебросили под Варшаву на полевые аэродромы, обслуживать полеты истребителей. Полевые аэродромы использовались впервые. Как только самолет садился, мы сразу подъезжали, заправляли, подвешивали бомбы. После этого самолеты вылетали на боевые задания.

Случай под Кюстрином

- Вы сталкивались с немцами напрямую?

- По прибытии на местный аэродром, только отбитый у немцев, мы увидели, что от разрушенных складов еще идет дым. Наши танкисты пошли дальше. Поступила команда подготовить в короткий срок этот аэродром для приема наших самолетов. Приехал генерал Руденко, построил нас и сказал: «Будьте бдительны! Немцы рядом – они в любую минуту могут напасть, их автоматчики и техника вас перебьют, как мух». После этого командир дал команду усилить охрану. Я, старший сержант, и ефрейтор Толя Франчук получили автоматы ППШ, чтобы охранять северную часть аэродрома.

   Шел проливной дождь. Мы поехали туда, на окраину. Натянули плащ-палатку от дождя, замаскировались. Наша основная цель была – наблюдать за проселочной дорогой возле оврага. Оттуда в любой момент  могли появиться немецкие машины и танки. Нам приказали, в случае чего, в бой не вступать, а ракетой подать сигнал в сторону аэродрома. Только сели передохнуть - послышались гул такой отрывистый и немецкая речь - нас это насторожило. Толе говорю: «Подожди, я потихонечку пройду по оврагу, а ты держи на прицеле, если что - прикрой».

   По оврагу прокрался поближе. Смотрю, один большой, на 8 тысяч литров, немецкий бензовоз стоит в ложбине, а второй – наверху. Вижу немецкого офицера и двух водителей-солдат. Один бензовоз прошел овраг, где вода и грязь, а второй забуксовал. Они трос цепляли, чтобы второй вытащить, да никак не получалось. Я посмотрел, есть ли еще кто, и вернулся к Толе. Говорю ему: «Давай с той стороны заходи потихонечку и посмотри, есть ли там кто в кабине, в первой машине. Будь осторожен, я тебя здесь прикрою». Он возвратился с немецким автоматом из кабины. На мой вопрос «Не засветился?» ответил: «Нет, нормально». А немцы все кричали, шумели, машина гудела.

   Мы выждали момент, когда они начнут цеплять трос. Я справа пошел, Толя слева. Офицер что-то говорит. Они только нагнулись, я кричу: «Хальт, хенде хох!» – и очередью из автомата прямо перед ними даю в землю, а Толя - в воздух с другой стороны. Офицер только полез за пистолетом - мы опять очередь. Солдаты сразу подняли руки. Он пистолет выбросил, тоже поднял руки. Они вышли на возвышенность. Я подошел поближе, держу их на прицеле, даю команду снять брючные ремни – они снимают. Я ножом обрезал им все пуговицы на штанах, чтобы у них руки были заняты. Потом мы их связали и привязали к ящикам с раздаточными шлангами. Сели в один бензовоз и поехали по направлению к аэродрому, чтобы доложить обстановку.

   Подъезжаем к аэродрому - нам навстречу боевая группа на бронетранспортере: они слышали выстрелы. Останавливаюсь, машу им рукой, мол, это свои. Старшему доложил обстановку. Он вызвал тягач и направил группу за вторым бензовозом. Пленного офицера и солдат повели в штаб на допрос. Цистерны в бензовозах были заполнены горючим. Немцы везли горючее на этот аэродром, не зная, что он уже захвачен танкистами нашей армии.

   Этим горючим заправили четыре оставленных немцами самолета. Наши летчики на них взлетели и по переднему краю немцев, где была противовоздушная оборона, нанесли удар: фашисты не успели отреагировать, так как приняли самолеты за свои. Командование нас потом отблагодарило.

   О нас тогда в газетах написали. Когда спрашивали о совершенном подвиге, мы отвечали: «Никаких подвигов мы не совершали – любой человек на нашем месте поступил бы точно так же».

Я вырос в детдоме и всегда считал, что у меня две матери:  первая - та, что родила, а вторая - которая воспитала. А воспитал меня советский детский дом: дал образование, научил любить свою страну. Я готовил себя защищать Родину-мать и поклялся посвятить ей всю жизнь. Где бы я ни был, где бы ни жил, первостепенным делом считал государственное, а вторым – личное.

Металлические «лягушки»

- Ранения у Вас были на войне?

- Да, при освобождении Вены. Когда на новый аэродром приехали, стали приземляться наши самолеты, сел полк – немцы про это узнали. Они ночью начали бомбить и набросали «лягушек» - это мины с пропеллером, в кассетах. Мины разлетаются, падают, например, в траву, в 3-5 метрах одна от другой. Идет человек, ногой зацепил, и - взрыв! И ноги отрывало.

Самолеты наши загорелись от бомбежки. Надо было их эвакуировать, а водителей не было. Мы завели тягачи и растаскивали их. Так вот и попали на такую «лягушку». Она взорвалась: мне в спину двенадцать осколков засадило и еще два в правом легком оказались. Отвезли сразу в полевой госпиталь, под наркозом делали операцию. Вытащили только те осколки, что были сверху. Врач-хирург, как сейчас помню, сказал: «Молодой организм, все выдержит. Внутри осколки окутаются жиром». Спросил, курю ли. Я ответил: «Нет». - «Вот и не кури». Чтобы в правое легкое зайти, надо было два ребра резать. После этого я много прослужил в армии, занимался спортом, и осколки мне не мешали, а если бы курил – они б заржавели, и вряд ли я прожил до сих пор…

- Страшно было на войне?

- Те товарищи, которые говорят, что на войне не страшно, чушь несут. На войне страх присущ любому. Но ко всему человек привыкает. В первую бомбежку мы не знали, куда деться. При артобстреле тоже терялись –  молодые ребята! А «старички» нас оберегали, учили...

Немного о быте

- Боеприпасов хватало?

- Случались и перебои: и с оружием, и с боеприпасами, и с пищей. Особенно в начальный период войны, когда мы были курсантами, ходили в караул. С вооружением было очень плохо. Нам дали иранские винтовки – они были совсем никудышные.

  Помню, жили в Беловодске в клубе большом. Отопления никакого не было, а зимы там суровые. Спали на тюфяках. Длинный мешок набивали соломой – это матрас. С подушками так же. Кладешь мокрую портянку, на нее простыню, и ложишься. Портянка от тепла тела сохнет, а потом утром ее наматываешь.

   Был такой момент. Я спал, а ботинки на полу у двери стояли. И вот утром тревога, а у меня и еще десяти человек ботинки замерзли: мы не могли их надеть. Хватаем в руки и на ходу выбегаем на мороз и снег. С дисциплиной тогда жестко было! Сначала построение в «полной боевой», затем марш-бросок десять километров.

- В землянке жили?

- Рыли землянки, там грелись, делая примитивные печки. Внутри все как надо. Из гильзы снаряда делали светильник. А кружки, например, из консервных банок. Чай пьешь - руки обжигаешь, но зато согреваешься. Зимой перед наступлением давали спирта. Когда ели, была поговорка: «Жора, рубай компот, он жирный», чтобы сытнее наесться. Утюг у нас был. Внутрь бросим несколько угольков, и все. Когда 2-3 месяца в окружении, в землянке, заводятся вши и не дают спать солдатам. На посту стоишь – там холодно, и более-менее нормально. А как только пришел в землянку чуть отдохнуть – жарко, вспотел, пот едкий, и вши как и вши как начинают тогда кусать!

   Все ждали весточку из тыла, от родных. Мне неоткуда было ждать. Но я всегда поддерживал друзей. В авиации особенно дружили летчик и механик. Все знали, что механик готовит самолет, от него зависит жизнь летчика. Самое главное было – дружба. Дружба это все, без нее там никак.