Копна седых волос, ясный взгляд, великолепная память. Ему 92 года?! Да в жизни не поверишь! В квартире Федора Алчинова в центре башкирского города Октябрьский идеальный порядок, сразу видно: хозяин - человек военный. Выражение «живая история» - это о нем. Родился в год, когда расстреляли царя, застал Ленина и Сталина, пережил голод 1921-го, помнит коллективизацию и уж точно никогда не забудет войну.
«Вооружались теорией»
Федор Алексеевич, скажите, чувствовалось приближение войны?
- Чувствовалось. Когда СССР и Германия пакт о ненападении заключили, нам преподаватель по материальной части вооружения капитан Глушко объяснил все очень доходчиво: «Мы одну руку Гитлеру протягиваем, а другую в кулак сжимаем». Предыдущий выпуск учили так: 6 часов занятий и 2 часа самоподготовки. А у нас – 8 на 4 или 10 на 2. Каждый день по 12 часов! Изучали устройство оружия, уставы, топографию… В общем, готовили всерьез. (Правда, пушка калибра 76 мм, на которой мы тренировались, уже устарела и в армии не применялась, пришлось потом переучиваться). Выпуск у нас, молодых лейтенантов, намечался на июль 1941-го, а состоялся на два месяца раньше – как будто знало наше начальство, что мы как можно скорее должны попасть в войска. Даже родных навестить не дали.
Я получил назначение в 29-й Литовский стрелковый корпус. Приезжаю в Вильнюс 7 мая, являюсь в штаб. И получаю от начальства роскошный подарок – ключи от пустующей офицерской квартиры и четыре дня отдыха для ознакомления с городом. А там весна, красавицы приветливые, улочки живописные… Я сразу красивый фибровый чемоданчик купил, а то с простым вещмешком как-то неудобно. На пятый день еду к месту службы – в местечко Пабраде в 50 километрах от Вильнюса, в 137-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион 179-й стрелковой дивизии. Личный состав в основном состоял из литовцев, носивших форму армии буржуазной Литвы. По-русски хорошо говорили лишь их командиры. Все советское руководство (помимо меня и еще двух только что прибывших лейтенантов) - комиссар дивизиона и три комиссара батарей. Когда я рассказал им, что по городу разгуливал, удивились: «Вас не предупредили, что одному ходить опасно? Случаются нападения».
- Вы на самой границе стояли. Ощущалась тревога?
- Все прозевали! Меня назначили помощником командира батареи. Дивизион имел на вооружении 20-миллиметровые швейцарские пушечки «Эрликон». Но они – представьте себе! - стояли в зачехленом виде в парке. Потому что командование ждало новых зениток калибра 37 мм. Вот вам и постоянная боевая готовность на границе! Вооружались теорией: я читал уставы, а командир батареи, капитан, переводил услышанное солдатам.
Однажды капитан меня спрашивает: «А если Германия все же нападет на СССР?» Я ему строго отвечаю: «Народ настроен так патриотично, что не позволит врагу командовать на советской земле». Он сказал только: «Ну, конечно-конечно…»
Товарищи дезертиры
- И вот наступило 22 июня…
- После завтрака дивизион занимался приведением в порядок клумб и дорожек в лагере. Вдруг комиссар батареи вызывает меня: «Срочно в штаб дивизии за пакетом!» Я сбегал, принес – и опять к цветочкам… Но тут личный состав собирают на митинг. Комиссар объявляет: «Сегодня в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз…» А я думаю: «Вот некстати». Я только-только познакомился с девушкой, работавшей у нас в столовой. Такая светловолосая литовская красавица. Она в меня влюбилась - настоящий роман мог получиться…
Тут начальство командует - взять из парка две пушки и занять огневую позицию в 1,5 километрах от лагерей. Вскоре налетают двухмоторные бомбардировщики «Юнкерс-88» и давай бомбить расположение лагеря. Мы открываем огонь из «Эрликонов». Вроде бы правильно целимся, трассеры к самолету идут, но сбить ни один не удалось. Но и бомбы особого вреда нам не нанесли.
К вечеру часть получила приказ отходить. В дивизионе невообразимая спешка, подразделения перемешались. Залезаю в ЗИС-5 с прицепленной пушкой. В кузове уже сидят около 30 солдат и три литовских командира. Они недовольно так говорят: «Садись в другую машину, тут тесно». Но пересаживаться некогда. Тронулись… Я не сразу заметил, что грузовик почему-то едет в сторону Вильнюса (на юго-запад), а вся колонна ушла на восток. Шофер гнал так, что закипела вода в радиаторе. Офицеры приказали солдатам закатить пушку на возвышенность: «Тут армейские склады недалеко – прикрывать будем». «Одним орудием?» - спрашиваю. «Сейчас еще подъедут, - говорят. – Ты давай командуй расчетом, а мы караулы расставим». Смотрю - «караулы» растаяли в воздухе. И тут я понимаю, что офицеры спланировали массовое дезертирство - потому и пытались высадить меня из грузовика. Что делать? Технику же не бросишь. Оставил трех солдат с единственной на всю нашу группу винтовкой. «Пришлю за вами машину», - сказал им, и с остальными двинулся догонять своих.
«Война, а мы барахло охраняем»
- Догнали?
- Следующие два дня только и делал, что ждал и догонял! Доходим до Пабраде - ура, полуторка! Едут несколько наших командиров во главе с комиссаром батареи Журовым. Они вернулись в лагерь за вещевым довольствием (попросту - за одеялами и подушками). Посадили нас. А через несколько километров останавливают машину, без объяснения причин приказывают все выгрузить и… оставляют меня с группой солдат охранять это барахло! Мол, скоро нас заберут. Темнеть начинает… Тут подходят три солдата, которых я оставил. Оказывается, командир нашей дивизии, проезжавший мимо, приказал им вывести из строя пушку и машину и догонять своих. Ладно, ждем…
Идут два командира из соседнего дивизиона, противотанкового. «Снимай знаки различия, - говорят. – Местные командиров убивают». Их трое было, литовцы одного убили, но их начальник штаба, хоть и изменник, велел советских командиров отпустить…
Снимать нашивки я не стал. Оставил троих солдат-литовцев рядом с барахлом, а остальных восьмерых повел к своим. Шли почти без отдыха. На вторые сутки стали засыпать на ходу. Проходим деревню Свенцяны. Думаю, все, сейчас в рожь заберемся и поспим. А на площади наши! Выстраиваются для продолжения марша. Вот радость-то! Докладываю обо всем комиссару дивизиона. «Сейчас влетит», - думаю. У меня же из-под носа двадцать человек дезертировали! А он: «Не переживай, у нас тоже половина разбежалась». Больше массового дезертирства не было.
Завтрак на обочине
- Бомбили вас?
- Первый раз 27 июня. Колонна остановилась для завтрака. Я спрыгнул из кузова и пошел к стоящей впереди машине, где находился взвод. Дальше все происходит мгновенно. Над головами появляется «Юнкерс» и сбрасывает бомбу. Между грузовиком и прицепленной к нему пушкой вздымается облако взрыва. Старшина Яролявичус - он доставал из мешков продукты - улетает из кузова метров на десять и… поднимается без единой царапины! И еще у двенадцати человек ни единой царапины. А остальные четырнадцать – кровавый горящий фарш. Взрывом разломило снаряды, из гильз на разорванные тела просыпался порох и загорелся…
- Вы тогда впервые увидели гибель людей на войне. А Вам всего двадцать три... Было, наверное, жутко?
- Почему-то я не испугался. Взял лопату и стал тушить землей. Мы похоронили останки. Потом я собрал фотографии родных, высыпавшиеся из моего чемоданчика, - его разорвало пополам. Часть карточек по одну сторону от машины, часть по другую. Порванные, обгоревшие… Обратно в половинку чемоданчика сложил, другой половинкой закрыл и чем-то перетянул. Всю войну эти карточки с собой возил и до сих пор храню... Едем дальше. Смотрим – «убитый» рядовой Шевчук идет! Это мы его в убитые записали, а он не пострадал, просто с перепуга рванул куда глаза глядят. Фактически дезертировал. Но наказывать его не стали...
Потом в июле под бомбежку «Юнкерсов-88» попали. Это на перекрестке дорог под Невелем в Псковской области. Колонна стоит, солдаты и офицеры есть собираются. Я даю команду двум своим расчетам: «К бою!» Открываем огонь. Смотрю, бомбы прямо на нас сыпятся. «В укрытие!» - командую. Оказалось, не на нас. Угодило в полевую кухню метрах в семидесяти. Убило командира дивизиона, комиссара и старшину.
«В руках винтовки, глядим друг на друга…»
- Какой момент войны стал для Вас самым тяжелым?
- В августе 41-го под Великими Луками. Город уже окружен был. Мы понимали, что вот-вот его обойдут немецкие танки и двинутся по шоссе дальше на восток, на Торопец. Командование решило заткнуть брешь нами. Литовцев с пушками к тому времени передали в другую часть, а мы - двадцать русских солдат и я - стали на время пехотным взводом. Дали нам связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. И одну винтовку на всех. Я на разных сторонах дороги разместил по десять человек в ячейках, через 30 метров друг от друга. Как бы мешок получился. «Только когда 5-10 танков втянется, - говорю, - все сразу бросаем гранаты и бутылки. Я первый».
День ждем, два… Однажды чувствую: за спиной кто-то есть. Смотрю - сзади голова из травы высовывается. И еще голова, и еще… Я винтовку хватаю: «Стой, кто идет?!» И за ними. Они от меня. Метров через шестьдесят догнал последнего, за плечо схватил и винтовку на него наставил. А он свою – на меня. И молчит. Я потихоньку опускаю, и он тоже. Остальные в лощинке залегли. Наконец их командир, старший лейтенант, поднимается: «Да что вы панику поднимаете? Свои мы». А этот, который напротив, молчит. И остальные – ни слова. Я на рожи смотрю – настоящие арийцы!!! До меня доходит: я один против разведгруппы! Командир у них по-русски шпарит, остальные ни бум-бум. «Ладно, - говорю, - вы поосторожнее, а то ведь могу и пристрелить…» И так, читая нравоучения, потихоньку отхожу... Потом я узнал, что и раньше незнакомые «красноармейцы» тут появлялись. Видимо, по их донесению танки прошли мимо нас, по проселку, и дальше на шоссе выскочили. А если бы бой – он стал бы для нас последним. Ну, сожжешь машину, оттуда вооруженный экипаж выскочит, а у нас одна винтовка на всех. О вражеских разведчиках я доложил начальству, но кому их ловить-то? Сняли нас с этой позиции и велели отходить. По лесам неделю шли. Пешком (!) догнали немецкие танки и пересекли шоссе. Ближе к осени нас против пехоты поставили – опять без винтовок и почти без гранат. К счастью, немцы на этом участке к обороне перешли… Но даже в самые тяжелые дни я верил: все равно мы победим.
В ноябре нашу дивизию вывели на переформирование в город Кувшиново. В ее составе сформировали 240-ю отдельную зенитно-артиллерийскую батарею. Вооружили четырьмя 37-миллиметровыми пушками. Я стал заместителем командира батареи. Снова на фронт (на Калининский) мы попали в апреле 1942 года. Почти сразу сбили разведчик «Хеншель-126». Смотрю, из него дым повалил, какие-то предметы начали вылетать, – видимо, летчик что-то стал выбрасывать. Через линию фронта перетянул и грохнулся. Потом сбили «Юнкерс-88», потом еще один. И пошла уже совсем другая война.
В октябре 43-го мне присвоили звание капитана и наградили медалью «За боевые заслуги». Потом меня забрали в отдел ПВО при артуправлении 43-й армии. Победу я встретил старшим помощником начальника отдела в немецком городе Нойштадте в звании майора. И еще 12 лет прослужил после этого в армии. Кроме медали, был награжден во время боевых действий орденами Отечественной войны II и I степени и орденом Красной Звезды.
А два моих брата до Победы не дожили. Младший, Василий (рядовой), пропал без вести 29 августа 1942 года при форсировании Дона. Старший, Григорий (лейтенант, командир танкового взвода), погиб 4 февраля 1945-го.