Ошибки бывают страшнее преступлений

Михаил Торгашин попал на фронт 16-летним мальчишкой. За эти годы ему довелось пережить многое. Он воевал, учился, летал, взрослел. Уже в мирное время стал педагогом, но свой, пожалуй, самый главный урок получил на войне.

 «Девочки, дамочки, не копайте ямочки...»

   Михаил Петрович, ожидаема ли была война?

- Да как сказать. Для простого народа, конечно же, нет. Накануне 22 июня правительство даже заверяло граждан через ТАСС, что немцы нападать не будут, что это все измышления западной прессы. Сейчас, спустя многие годы, с уверенностью можно сказать, что это не что иное, как усыпление бдительности людей. Вопрос о повышении боеготовности ведь не поднимался. Какой отпор мы тогда могли бы дать Гитлеру и сколько человеческих жизней спасти! Получается, что некоторые ошибки бывают страшнее преступлений.

Могу привести и очень показательный пример. Перед началом войны по указу Сталина нельзя было трогать немецкие самолеты, а ведь они фотографировали наши объекты. Запрещено было даже сажать их на землю. Однако вечером 21 июня один из наших летчиков все же посадил немца, на что тот ему напомнил об этом самом сталинском указе и потребовал сообщить о случившемся в немецкое посольство. В итоге его отпустили, а нашего - под трибунал. А на рассвете началась война...

- Как встретили эту новость Вы?

- Вместе с отцом и братом Николкой мы были на сенокосе. Помню, поработали на славу. Сидим, самодельными ложками из липы черпаем из котла кашу-сливуху, запиваем холодным квасом. И все это под шутки, анекдоты. Вдруг бригадир посмотрел в даль, увидел разъездного конюха верхом и начал возмущаться: "Да что он так гонит лошадь, как на пожар! Колхозная, не своя родная, не жалко...". Но все насторожились, так гнать лошадь просто так не будут. А конюх, прибыв, не слезая с седла, коротко и сухо сказал: "Война. Немец начал войну. Все на митинг к сельсовету". Через полчаса луга опустели. Стало тихо, и словно какое-то напряжение повисло в воздухе.

- Помните, как в первый раз увидели немцев?

- Столкнуться с фашистскими летчиками мне пришлось еще тогда, когда нас послали рыть окопы в начале июля 41-го. Мы роем, а они летят настолько низко, что видны их самодовольные улыбки. Пролетели и выбросили листовки, а в них издевательства на русском языке: "Девочки, дамочки, не копайте ямочки, придут наши таночки, закопают ваши ямочки" и далее приписка: "Красная Армия уже разбита. Расходитесь по домам". Через полчаса пришли люди в форме, начали выяснять, кто читал. Спросили и у меня, а я, четырнадцатилетний мальчишка, заявил, что не читал, а использовал эту листовку в туалете. Такой ответ им приглянулся. Листовки нам строжайше запрещалось читать и было приказано сжигать. Но мы умудрялись мельком просматривать, что на них написано. Немецкие летчики не успокаивались. Они прилетали снова и снова, повсюду разбрасывая свои бумажки с предупреждениями. И, надо сказать, свои угрозы выполняли...

Помню, как-то раз мне довелось встретить своего односельчанина дядю Устима Починского, воевавшего в числе кавалеристов. Тот живо начал интересоваться, как его жена, дочери, и пояснил, что их часть направлена под Москву. Через некоторое время жена дяди Устима  получила письмо, в котором семью благодарили за такого хорошего воина и рассказывали о том, что его представили к награде. Она читала это письмо подружкам на ферме, а дочери потом много раз перечитывали его дома. Но радоваться этой семье пришлось недолго. Следом пришли похоронка и скорбное письмо от друзей: "Погиб в Курской области". Жену дяди Устима приводили в чувство нашатырным спиртом.

Первые бои

- А как Вы попали на фронт?

- Нужно было помочь Воронежскому фронту. А как это сделать, если через железную дорогу нельзя, машинами тоже? Решено было создать специальные комсомольско-молодежные отряды. Нагрузили подводы боеприпасами и через село Грибановка отправились прямо на Воронеж. Половину пути проехали нормально, а дальше попали под обстрел немецких самолетов.           Что такое бомбежка, я не знал, тогда это показалось чем-то внезапным совершенно непонятным. Все бросились в лес, но некоторые спастись так и не успели. Остальной путь мы ехали лишь ночью.

- Довезли груз до Воронежа?

- Конечно! Там уже формировалось народное ополчение. Нам, мальчишкам, предложили отправиться добровольцами в противотанковые истребительные батальоны, а девушкам - сестричками в госпиталь. Я и мои  товарищи Толя Капицын и Ваня Оленин решили остаться. Воронеж представлял собой мрачную картину: вместо города - развалины, повсюду - на деревьях, перекладинах, телефонных столбах – трупы повешенных фашистами. В скверах срублены деревья, а бронзового Петра немцы увезли на переплавку. Во всех парках рядами кресты, на них надписи, кто и когда погиб от врага. Но город все-таки был освобожден. У меня есть медаль "Защитнику Воронежа".

- А как же стали летчиком?

- Да спонтанно. Прибыли летчики и просили людей в оружейники, там нехватка большая была. Я и решил себя попробовать, за восемь дней освоил авиационные пулеметы, и был принят сразу в воздушные стрелки. Охранял жизнь пилота во время полетов. Город защитили, но как невоеннообязанных (нам еще не исполнилось семнадцати лет) нас отправили домой.

- И Вы с этим смирились?

- В мыслях такого не было. Мы пришли, а дома уже снова набирают на фронт, и мы делились своим опытом, с теми, кто уходил. У себя же в селе узнал, что нет больше в живых моего отца (погиб под Белгородом) и брата (он был убит под Сталинградом).

Мы с товарищами отправились в военкомат, пешком за десять километров. Пришли с личными заявлениями и решением комсомольского собрания, докладываем: "Возьмите и нас, мы же только что оттуда". А нам в ответ: "Хорошо, но сначала уберите урожай". Вот так Курская битва прошла без нашего участия. Хотя слово свое в военкомате потом сдержали: меня направили в школу связи, а Ваню Оленина - в танковое училище. Так наши с ним пути разошлись.

О стихах и справедливости

- Михаил Петрович, юмор уместен на войне несмотря ни на что?

- Безусловно, он жить помогает. Иначе как бы появился у Твардовского собирательный образ Василия Теркина? Был такой Вася и у нас, обожал довоенных юмористов и сам в нужный момент мог остроумием блеснуть. Под хохот товарищей изображал бравого солдата Швейка, иногда даже в ущерб себе. Если видели командиры, то ему наряды вне очереди. А он все равно не унывал.

- А Вам доставалось от командиров?

- Конечно, как без этого. Но, надо сказать, справедливо. Я до сих пор с теплотой вспоминаю подполковника Соболева, командира нашей учебной роты, который дал мне пять суток гауптвахты. Я тогда стоял часовым, караулил самолеты-истребители. Смотрю на небо, а там луна огромная и светит так красиво. Дай, думаю, стихи напишу себе в тетрадку. До того увлекся, что на плоскость крыла присел, а винтовку около фюзеляжа поставил. И тут командир обход делает! Хотел он эту винтовку незаметно взять, да я вовремя спохватился. Но уже было поздно. Так и получил свои пять суток.

«Боязнь уходит сама собой»

- Куда попали дальше?

- На Украинский фронт. Это считалось фронтовой стажировкой курсантов. Что приятно, мне удалось попасть в ту же 291-ю штурмовую дивизию, в которой я служил несколько лет назад. Знакомые лица, командиры...

Нас, курсантиков, старались беречь, хотя мы всегда были на подхвате. Готовили самолеты к боевым полетам, выполняли обязанности воздушных стрелков, иногда пилотов. В январе 45-го после госэкзаменов нам присвоили звания сержантов авиации и занесли в резерв Верховного главнокомандования. Это означало, что нас могли отправить куда угодно. Уже прошла Ялтинская конференция, была договоренность между союзниками, поэтому части постепенно стали перебрасывать на Дальний Восток. Так что я повоевал и с Японией.

Как сейчас помню вечер 8 августа 45-го. В нашу 30-ю бомбардировочную дивизию Забайкальского фронта прибыл командир 12-й воздушной армии, маршал авиации Худяков. Выстроил нас на закате солнца и сообщил: "Сегодня ночью правительство дало задание: начать войну с Японией. Всем принять боевую готовность". Сказал и полетел сообщать остальным. На рассвете мы уже были в Маньчжурии. С первого же часа армия СССР господствовала в воздухе, что дало возможность успешно продвигаться и на земле. 3 сентября мы наконец-то закончили боевые действия.

- Где же Вы узнали о Великой Победе?

- В иркутских казармах. Еще до подъема мы услышали крики дневальных: "Ура! Ура!". Нам объявили о Дне Победы, о капитуляции фашистской Германии. Каким же радостным было это утро, наконец-то кончилась проклятая война! Как же долго она тянулась, будто и не было совсем мирного времени...

Я думал о Победе, о своих близких, о тех, кто уже не сможет порадоваться вместе со мной. Только в моей семье не стало отца, брата, троих родных дядей, шестерых двоюродных. А сколько еще друзей, знакомых унесла эта страшная война! Правильно поётся: "Это праздник со слезами на глазах". Грустно и больно за те семьи, которые никогда уже не дождутся своих родных; за свою маму, которой довелось все это вынести.

Знаете, спустя тридцать лет после окончания войны, мне все же удалось узнать кое-что о своем отце. Местные жители в одной из деревенек под Курском вспомнили, что к ним прибежал мужчина и попросил три котелка воды. Он сообщил, что их осталось трое, вода закончилась, оружие тоже, но они будут держать оборону до последнего. Уходя, он попросил крестик и сказал, что родом из Борисоглебска.

- Михаил Петрович, а у Вас какой бой можно назвать самым тяжелым?

- Бои все тяжелы, каждый по-своему. Для меня, чем больше вражеских самолетов, тем и труднее. На свете нет ни одного бесстрашного человека. Есть смелые и трусливые. Я помню, как воспитывал меня и моих братьев отец. Мы часто ночевали в огромном саду, а когда он задерживался в поле, приносили ему ночью еду. Пришли, не испугались? Ну и хорошо. Так и на фронте: чувство страха есть, но застрочит пулемет, ударят пушки, прогудит самолет, и боязнь куда-то уходит сама собой. Тут уж не прячешь голову, а прислушиваешься. Просвистит мимо пуля - ничего, значит, не твоя.  Выжил? Ну и хорошо.