Дом бешеного губернатора

Итак, весной 1812 года в нашем городе сменился генерал-губернатор. Вместо пожилого Ивана Гудовича назначен был сравнительно молодой Федор Ростопчин.
Он был типичнейший манипулятор. «Два утра мне были достаточны для того, чтобы пустить пыль в глаза и убедить большинство московских обывателей в том, что я неутомим и что меня видят повсюду», - признавался Ростопчин.
Из своей столь успешной методики губернатор секрета не делал. Абсолютно все его поступки были, как сегодня сказали бы популистскими.
И разумеется, как истинный политтехнолог Ростопчин ни перед чем не останавливался. В частности, 2 сентября 1812 года (по старому стилю), когда армия Наполеона вплотную придвинулась к городу, генерал-губернатор зачем-то потребовал к себе заключенного в «яме» купеческого сына Верещагина. Верещагин обвинялся всего-навсего в переводе с французского на русский «Письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене». А также в том, что показал два этих перевода своему приятелю Мешкову.
За это Верещагина приговорили к 25 ударам плетью и пожизненной Нерчинской каторге. Но Ростопчину этого показалось мало. И он при скоплении народа в своем собственном дворе приказал двум унтер-офицерам зарубить Верещагина заживо шашками. Те поначалу опешили, но градоначальник вопил:
- Вы мне отвечаете собственной головою! Рубить!
Один из этих унтеров писал в воспоминаниях: «Что тут было делать? Не до рассуждений! По моей команде «Сабли вон!» мы с Бурдаевым выхватили сабли и занесли вверх. Я машинально нанес первый удар, а за мной - Бурдаев. Несчастный Верещагин упал. Ростопчин и мы все тут же ушли, а чернь мгновенно кинулась добивать страдальца и, привязав его ноги к хвосту какой-то лошади, потащила со двора на улицу».
Это был единственный официально дошедший до нас случай жестокой расправы с соотечественником во время наполеоновской войны. Собственно, народ явился расправиться с самим Ростопчиным за то, что тот не защитил Москву от Наполеона. Но хитрый губернатор подсунул обезу-
мевшей толпе другую жертву.
Сам Ростопчин в тот же день уехал в подмосковное имение. Москва была сдана французам. А уютный дом на Большой Лубянке остался стоять...