Иркутские истории. Краткосрочный роман

«Из газеты «Новая Сибирь» от 31.12.1918 года: «28 декабря через Иркутск проследовал эшелон инвалидов-чехословаков на родину. На вокзале им была устроена торжественная встреча. Все они потеряли трудоспособность, а многие стали совершенными калеками в борьбе против большевизма». Чехословацкий след на сибирской земле. Героический? Жестокий? Бессмысленный? Валентина Рекунова, «Иркутские истории».

Только о них и говорят

Редактор «Дела» уже второй день правил одну важную, но занудно написанную корреспонденцию о мобилизации. Автор очень витиевато излагал нехитрую мысль, что до переворота в декабре девятьсот семнадцатого органы воинской повинности были чётко организованы, но с приходом большевиков не только присутствия упразднены, но и учётные данные уничтожены. А потому предстоящая мобилизация просто не может пройти успешно.

В сентябре нынешнего 1918-го буквально наугад забрали иркутских студентов Томского университета. Будущим докторам повезло: их хотя бы оставило при себе местное военно-санитарное управление; остальных же сразу отправили в части. После, разобравшись, медиков вообще отпустили, и они уехали в Томск, а вот попавших на фронт там и оставили.

Когда материал был отправлен в печать, неожиданно позвонили из Штаба округа:

— За месяц с небольшим Иркутский уезд дал 10 тысяч призывников! Это мы к тому, что наша статья устарела, другая нужна. Послать бы корреспондента в Усолье — там очень хорошо пошло!

Увы, новобранцев отправляли дачными поездами, и, хотя пассажиры их были очень предупредительны, солдатики, сильно навеселе, впадали в буйство. От большого дебоша спасли только чехословаки — офицер и двое рядовых. Всё увиденное вызывало у них даже и не гнев — изумление; хроникёр и об этом написал с известной самоиронией. Но ответственный секретарь выказал раздражение:

— Теперь только и говорят, что о чехословаках: восхищаются образцовым строем, дисциплиной и верностью долгу. Недавно лошадь понесла вестового-чеха, и он с нею не мог совладать, упал — так «Сибирский курьер» и в этом углядел героизм. Старый балетный угодник Сойфер, и тот разразился «Чешским танцем»! А «гуляния Свободы» с чехословацким оркестром? А кафе «Свобода»? А «Свободное интернациональное похоронное бюро» ха ха ха!

— Что ж, это всё — благодарность за освобождение нас от большевиков. Сами-то мы не смогли сбросить иго.

— Вот-вот: «сами-то не смогли»! Да, если желаете знать, у меня не к чехам неприязнь, а к нашему самоуничижению! Недавно привезли в Иркутск тело полковника Ушакова, так гроб его был покрыт чешским знаменем. Велика же охота загонять себя под чужие знамёна!

— С чехами у Иркутска сейчас роман, но он когда-то же кончится…

— Думаю, скорее, чем вы это себе представляете.

Из газеты «Сибирский курьер» от 27.07.1918 года: «Детская лепта в пользу героев. В воскресенье 21 июля дети господ А. и В. устроили спектакль, во время которого собрали 40 руб. в пользу героев-освободителей Сибири. Деньги через контору газеты направлены в штаб чехословацких войск. Искреннее спасибо детям!»

Из газеты «Сибирский курьер» от 05.08.1918 года: «Поднесение полковнику гайде золотого оружия. Сегодня ночью выехала в специальном поезде с начальником дороги делегация Иркутского биржевого общества для вручения полковнику Гайда адреса и золотого оружия: клинка гусарской сабли, толедского эфеса, золотого, украшенного рубином, гербом губернии и инициалами Гайды».

Из газеты «Сибирский курьер» от 07.08.1918 года: «Радостно. Прибывшие с Байкальского фронта представители чехословаков и Сибирской армии сообщают, что крестьяне буквально заваливают хлебом и мясом сибирские войска. Самовары не сходят со столов, молока, творога и яиц — изобилие».

Из газеты «Сибирский курьер» от 30.08.1918 года: «Банкет в честь чехословацких войск и Сибирской армии в залах 1-го Общественного собрания прошёл с необыкновенным подъёмом. Прекрасно сервированный стол утопал в живых цветах. Играл оркестр военной музыки. На банкете присутствовали представители почти всех слоёв иркутского общества, военные и гражданские власти, представители городского самоуправления, судебный мир, торгово-промышленный и т.д. »

Обожание, смешанное со страхом

Рудольф Гайда, так влюбивший в себя Иркутск летом 1918-го, был редким авантюристом. С дипломом косметика занял место провизора, а затем и полкового врача. Сменил имя. Сменил фамилию. Добровольно сдался в плен. Перешёл из армии одного государства в армию другого, а после и третьего. Дезертировал. Опять сменил имя. «Забыл» о том, что женат. Снова переприсягнул. И в конце концов остался в энциклопедиях видным чехословацким военным и политическим деятелем.

Для его отца, австрийского унтер-офицера, даже один зигзаг такой биографии стоил бы репутации (а, значит, благополучия). Но Гейдль-старший довольствовался скромной жизнью в маленьком городке, а младший представлялся себе героем переломного времени, когда игры без правил — норма. Особенно там, где перемены сокрушительней и обширней охваченные ими пространства. Рудольф и выбрал такую страну — Россию. И в три года, с 1916-го по 1919 проскакал от лейтенанта до генерал-лейтенанта, командующего Сибирской армией.

В Иркутск он вступил в июле 1918-го. С венцом спасителя. Бесконечные депутации с хлебом-солью, молебны, шумные овации при любом выходе на публику, денежные сборы, благотворительные концерты, спектакли в пользу чехословацких войск. В эту пору по всей Сибири ощущалась нехватка дензнаков, и, как только «наши освободители» стали выказывать недовольство, местные кооператоры сбросились и внесли в банк 100 тысяч руб. наличными для выдачи чехословацкому штабу.

Двадцатишестилетний триумфатор мог что-нибудь в этом роде предполагать, но не до полного же самозабвения. С изумлением внимал он священнослужителю, просящему наказания для своих прихожан. С изумлением перечитывал и приписки к разного рода жалобам: «По всем затронутым вопросам будем ходатайствовать перед главнокомандующим Восточным фронтом генералом Гайдой». И после отъезда его из Иркутска слались вслед благодарственные, приветственные, поздравительные телеграммы. А газеты их охотно печатали, с умилением живописали производство Гайды в генералы, поднесение золотого оружия. Крайним всплеском восторга стало открытие чешским гимном губернского земского собрания и отправка телеграммы «молодому вождю славянства, освободителю Сибири, брату, другу и союзнику».

На ужине по случаю отбытия Гайды в Омск приближённый заметил:

— Удивляюсь, что повальной любовью населения до сих пор не воспользовались мошенники…

Воспользовались: некто Н-ич, поселившись в «Модерне», обзавёлся большим подписным листом, напечатанным типографским способом и предполагавшим солидные взносы. При словах «доблестные освободители» владельцы дорогих портмоне безоговорочно капитулировали, так что в короткий срок образовалась крупная сумма. Такой же сценарий был опробован в Красноярске, только там милиция оказалась порасторопней. Гайда отдал приказ о расстреле.

Справочно:

В июле 1918 года приказом командующего Восточным фронтом Гайды в Иркутске введён военно-полевой суд. В ночь на 3 августа расстреляны: 1. Посталовский, председатель комитета по борьбе с контрреволюцией в Иркутске. 2. М. П. Яньков, подпрапорщик, командир 1-й роты Забайкальского дивизиона. 3. Оскар Гросс, военнопленный австриец, организатор коммунистических отрядов. 4. Богданов, участник расстрела Клымеша, прапорщика 7-го чехословацкого полка. 5. Петрак Карел, старший унтер-офицер 2-го чехословацкого полка, дезертир. 6. Корнуков, организатор добровольческих боевых дружин.

Характерно, что Положение о военно-полевых судах, утверждённое Временным Сибирским правительством 23.08.1918, высшей мерой наказания определило не казнь, а бессрочную каторгу.

Из двух зол выбираем меньшее

11 октября в Штаб Восточного фронта были доставлены десять крупных иркутских предпринимателей — как им пояснили, на совещание. Оно продолжалось 15 часов и закончилось в 5 утра. Прессу не приглашали. Те, кто очень хотел, получили-таки информацию, но крайне скудную: правление Торгово-промышленного союза согласилось обеспечить военный заём на нужды чехословацких военных — два с половиной миллиона рублей наличными. Для контроля составили несколько групп, в каждую из которых вошёл представитель Штаба Восточного фронта.

Вскоре стало известно, что такою же суммой обложен и деловой Харбин, но это обстоятельство не утешило местных тузов, напротив. Простые расчёты показывали, что денег им, всего вероятнее, не вернуть: четыре месяца отпустили чехословаки себе на возвращение «долга». У господ коммерсантов оставалось единственное оружие — тянуть время. И они им пользовались: обещали «при самой первой возможности», «как только появятся свободные средства», «с большим удовольствием, но попозже». В ноябре неплательщиков пригласили в правление Торгово-промышленного союза. Чехословаков в зале не наблюдалось — и сразу, от порога пошли протесты.

— Чем эти «добровольные взносы освободителям» отличаются от контрибуции большевиков?! — наступал предприниматель Баранов. — Может, и её превзойдут: им же ведь здесь не жить и ничего не жалко.

Дав всем высказаться, председатель правления помолчал ещё, добиваясь полной тишины, и ответил:

— Ваша правда! Правда ваша, но ответственность — наша. Мы тут в заложниках, хоть ночуем по домам и дела продолжаем вести. Штык своё дело знает, вовсе необязательно выставлять его напоказ. На иркутском вокзале все частные телеграммы передаются только со штемпелем чешского коменданта. Никакого объявления об этом не делалось, зато было жёсткое распоряжение телеграфисткам. Один белый офицер, ещё очарованный чехами, не поверил «глупой барышне» и принёс телеграмму со штемпелем русского коменданта. Но только она никуда не ушла. Это я к тому говорю, что и нам лучше выбрать из двух зол меньшее.

Выбрали. Собрали нужную сумму.

Охота на доктора Гея

«Охотничий сезон» 1918–1919 годов чехословаки начали с установки капканов для начальника Монгольской заготовительной экспедиции доктора В. Г. Гея. Первый капкан не сработал: офицер контрразведки, должно быть, недостаточно проинструктированный, задал полагавшиеся вопросы и не только отпустил арестованного, но и лично приезжал к нему на квартиру с извинениями.

Инцидент начал было забываться, но доктора снова арестовали. Недели шли одна за другой, а чехословацкий штаб делал вид, что ничего и не произошло. Подчинённые Гея слали многочисленные запросы, пока чехи не соизволили дать отмашку: можете продолжать работать.

Монгольская экспедиция была создана летом 1915-го для снабжения фронта мясом, кожей, овчиной, шерстью. Каждый из трёх начальников, бывших за это время, базировался в Иркутске, через который вывозилась основная часть заготовленного. Каждый из трёх начальников был тесно связан с местной властью и охотно откликался на все просьбы по продовольствию. Вот почему губернский комиссар Яковлев так обеспокоился «закрытием» доктора Гея и настойчиво добивался встречи с Гайдой. А тот явно его избегал, на запросы отвечал туманно: есть-де сведения, позволяющие судить о симпатиях арестованного к большевикам, но оглашение их пока преждевременно.

Чем раздражал Гайду доктор, уверенный, твёрдый администратор, Яковлев мог, конечно, предполагать. Вероятно, не поддержал коммерческую аферу или не выразил должного восхищения избалованным триумфатором. В любом случае промедление было смерти подобно. Как именно действовал Павел Дмитриевич, газеты не написали. Но появилась характернейшая заметка в газете «Дело» от 26 ноября: «Освобождение д-ра Гея. Иркутская губернская следственная комиссия в одном из последних своих заседаний рассмотрела материалы по обвинению арестованного уполномоченного Монгольской экспедиции д-ра Гея и произвела его личный допрос. В деятельности уполномоченного никаких умышленных преступных деяний не усмотрено. Д-р Гей из предварительного тюремного заключения освобождён и возвратился к делам Монгольской экспедиции».

То же «Дело» пролило некий свет на конфликт в номере от 6 ноября: «К реквизиции городского скота чехословаками. В ответ на посланную заместителем городского головы Кузнецовым телеграмму о реквизиции чехословацким интендантом в Монголии 1550 голов принадлежащего городу скота управляющий делами Сибирского правительства Кругликов телеграфирует, что чехословацкий Национальный совет разъяснил генералу Гайде и корпусному интенданту необходимость освободить от реквизиции городской скот. В то же время Кругликов просит оказать содействие чехословакам и не натягивать отношений».

Но этот процесс, как известно, двусторонний, и пылкий роман Иркутска с чехословаками явно пошёл на спад. На пятом месяце отношений. В учреждениях уже громко переговаривались о том, что чешский штаб очень уж вольготно расположился в огромном особняке, в то время как местные работают в страшной тесноте. А в улусах сетовали на то, что «чехам всё мало», добровольная передача им лошадей и сёдел только лишь разбудила аппетит.

На призыв слать книги чехам на фронт иркутяне никак не откликнулись. Но газеты для раненых ещё выписывали вскладчину. Да и благотворительные концерты продолжались. Как выразилась одна дама, супруга влиятельного чиновника, «всё-таки нужно делать скидку на цену, какую они платили и платят за нашу жизнь без большевиков».

Из газеты «Новая Сибирь» от 31.12.1918 года: «28 декабря через Иркутск проследовал эшелон инвалидов-чехословаков на родину. На вокзале им была устроена торжественная встреча. Все они потеряли трудоспособность, а многие стали совершенными калеками в борьбе против большевизма».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс