В этом году 1 сентября – День знаний – выпало на воскресенье. В Книге Бытия насчёт этого дня сказано: Творец «почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал», и «благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал». Если смотреть на российские тенденции развития образования и науки, на «мозги нации», то создаётся впечатление, что наш Бог почивал не один день, а всю неделю. Или ушёл в неоплачиваемый отпуск.
Но сможет ли тогда «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать»? – «АН» спросили у заведующего лабораторией нервных и нейроэндокринных регуляций Института биологии развития им. Н.К. Кольцова РАН, одного из ведущих российских нейрофизиологов, академика РАН Михаила УГРЮМОВА.
Было у отца три сына
– Михаил Вениаминович, что мы знаем о работе мозга – «я знаю, что я ничего не знаю»?
– Нет, кое-что, конечно, знаем. Очень точно сказал известный учёный и популяризатор науки Jacques Neirynck: «Если бы мы были гораздо более продвинуты в наших знаниях, а мозг был бы гораздо проще, чем он есть, то всё равно мы никогда не познаем, как он работает». Может быть, мы видим даже не верхушку айсберга, а макушку верхушки.
– Тогда что такое человеческий интеллект? Вассерман – кладезь информации – это интеллект? Или интеллект – это Перельман, который смог сложить мозаику и дать ответ на теорему?
– Интеллект, как я понимаю, – это способность к познанию и системному анализу полученной информации, что необходимо для осмысления глобальных явлений в природе и обществе. Есть очень узкие специалисты, которые работают с двумя-тремя молекулами, и все о них знают. Но осмыслить полученные ими даже очень интересные данные нередко невозможно, если не исходить из системного анализа, позволяющего вписать эти новые знания в структуру мироздания. Структуру работы того же самого мозга.
– То есть способность к системному мышлению?
– Сочетание локальной аналитики с системным анализом.
– Много таких людей?
– Очень немного. Мир создан разумно, как пчелиный улей. Если бы все были генераторами идей и открытий, то в мире не осталось бы очень важной и наиболее многочисленной прослойки – научных работников, которые ежедневно получают новые знания. Поэтому есть единичные генераторы идей и много научных работников с разными возможностями, которые реализуют эти идеи и добывают информацию для новых открытий.
– Почему одни рождаются или становятся умными людьми, а другие – «младший вовсе был дурак»?
– Сегодня уже известно, что два основных механизма управляют развитием организма, в том числе и формированием мозговой деятельности. Во-первых, реализация работы генов. И во-вторых, управление работой тех же самых генов факторами внешней среды. Хотя ещё недавно считали, что генетическая программа нейронов жёстко детерминирована, то есть гены работают по заданной программе, что бы ни произошло.
Мы понемногу продвигаемся в понимании соотношения генетических и эпигенетических механизмов, эта проблема выглядит неисчерпаемой. Учитывая огромную комбинаторику генов и регулирующих их активность факторов среды, вряд ли в обозримом будущем удастся прогнозировать способности и тем более гениальность человека. В этом смысле пагубным для человека и общества является опыт подталкивания развития молодых людей в соответствии с семейными традициями и далеко не всегда разумными запросами общества, а не с их действительным призванием.
Для развития страны негативную роль играют представления о непрестижности науки, хотя во всех странах наука рассматривается как важнейший двигатель прогресса. Это привело к тому, что талантливые учёные либо уезжают за границу, либо переходят в «престижные» сферы, где обречены тяготиться работой. В результате в научной среде возник возрастной провал – от 35 до 55 лет, хотя именно этот возраст в науке является наиболее продуктивным. А всё началось в 1990-е годы, когда профессора эмигрировали или, оставаясь, торговали на рынках, занимались извозом и т.д., чтобы прокормить семью.
От большого ума лишь сума да тюрьма
- ХХ век называли веком генома. Век ХХI – веком мозга. Ведущие государства мира запустили крупные национальные и международные научные проекты. В нейротехнологиях крутится порядка 8, 4 миллиарда долларов, а к 2022 году эта сумма, по прогнозам, вырастет до 13, 3 миллиарда. В фундаментальные исследования мозга будет вложено от 25 до 34 миллиардов долларов. Наше место в этой гонке? «Прорыв» будет?
– Увы… Есть две причины, которые, несмотря на определённые успехи и заделы, не позволяют нам претендовать на лидерство. Во-первых, это финансирование фундаментальных исследований. Хотя слова о деньгах уже набили у всех оскомину, но наука стала крайне дорогим удовольствием. Сегодня мы финансируем её на 1% ВВП. Маленькая Финляндия – почти на 5%. По одёжке и протягиваем ножки.
Во-вторых, с начала 90-х годов наша наука находится в процессе постоянного реформирования, оптимизации и в конечном итоге дезинтеграции и деградации. В начале нулевых Президиумом РАН была принята программа «Фундаментальные науки – медицине», нацеленная на использование достижений в физике, химии, математике для создания новых медицинских технологий. Самый большой кластер был по мозгу. Впервые был создан мультидисциплинарный консорциум из более чем 30 институтов для разработки ранней диагностики и превентивного лечения нейродегенеративных заболеваний, болезни Паркинсона и болезни Альцгеймера. Позднее такие же программы появились в других странах, в США и в Европе. Мы были в числе мировых лидеров, так как создали принципиально новую и единственную специфическую парадигму разработки специфической технологии ранней диагностики этих заболеваний. Президиумом РАН было решено на базе этого кластера создать суперсовременный центр исследований мозга и разработки новых технологий. Но грянул 2013 год, реформирование Академии наук. И сегодня об этих заделах и уж тем более о создании центра никто даже не заикается. Все сосредоточились на количестве публикаций и индексе Хирша. Такая вот внешняя среда…
– Видимость активной мозговой министерской деятельности…
– К сожалению, только видимостью дело не ограничивается. Усиленно создаются федеральные исследовательские центры так называемого мирового уровня. Собирают в такой центр научные институты по «лингвистическому критерию». Создали, условно, центр ядерной медицины и подгребли под него организации, в названии которых есть термин «ядерный…». Аналогичные мероприятия проводят и по линии Минздрава. Так, в Санкт-Петербурге скрестили ужа с ежом: кардиологический центр имени Алмазова и старейший в стране и в Европе нейрохирургический институт имени профессора Поленова. Получили «колючую проволоку» большой разрушительной силы.
На Западе совершенно иначе. Как только появляется новое перспективное направление, которое определяют не чиновники, а комитеты (например, по нейронаукам), состоящие на 70–80% из крупных учёных и 20–30 менеджеров, под него создаются финансируемые программы. Эта программа объединяет ведущих учёных, которые могут работать в разных областях науки, за тысячи километров друг от друга, но заточены на решение общей проблемы. При получении ими первых обнадёживающих результатов создаётся институт или центр, ориентированный на решение поставленной задачи. Именно так во всех развитых странах были созданы центры по нейродегенеративным заболеваниям – в США, Канаде, Франции, Великобритании, Израиле, Китае. И всё это сделано за последние 10–12 лет! А мы всё реформируем, реформируем, теряя последние надежды быть конкурентоспособными.
Хотя справедливости ради надо сказать, что и западная система даёт сбои. Например, в той же разработке технологии ранней диагностики нейродегенеративных заболеваний они пошли по ложному пути, потратили сотни миллионов долларов, опубликовали тысячи статей, но сегодня должны начинать всё с нуля. А в России уже более десяти лет, как создана новая и, я думаю, единственно адекватная парадигма разработки этой технологии, причём уже получены доказательства её эффективности.
– Можно, не раскрывая тайны, суть метода?
– Он запатентован, поэтому можно. Проблема в том, что эти заболевания много лет развиваются бессимптомно. Постепенно отмирают нейроны головного мозга, отвечающие за тот или иной вид деятельности. Когда заболевание становится заметным, лечить его уже поздно. Но если обнаружить на ранних стадиях, то можно будет проводить специальную терапию, которая отодвинет клинические проявления до возраста, который пока человеком недостижим. Чтобы обнаружить такие заболевания, были найдены десятки биомаркеров, но ни одного специфического, который бы чётко указал, что у пациента развивается нейродегенеративное заболевание и ему нужна специфическая терапия.
Мы пошли другим путём, позаимствовав в терапии технологию ранней диагностики хронических заболеваний – сердца, лёгких и других внутренних органов. Эта технология основана на использовании провокационного теста, который обратимо усугубляет то или иное заболевание в латентной фазе до порога, при котором кратковременно проявятся характерные симптомы. Все хорошо знакомы, например, с тестом, выявляющим сердечно-сосудистую недостаточность. Человека сажают на велосипед и просят крутить педали. Здоровый человек может это делать долго, а человек в латентной фазе заболевания быстро устанет. Большинство же провокационных агентов не физические, а фармакологические. В неврологии и психиатрии такие тесты никогда и нигде почему-то не использовались. Мы разработали специфический тест для болезни Паркинсона, который кратковременно способен вызвать нарушение двигательной функции у больного, но не знающего об этом человека, но не повлиял бы на здорового. И прошли все этапы доклинических испытаний (на моделях), подойдя к клиническим. И встали…
На клинические испытания нужно 250 миллионов рублей. Но нет денег в своём отечестве. Был бы уже наш центр, всё было бы проще.
Вперёд в прошлое
– Сколько в те годы – годы нефтедолларов – стоило построить такой центр?
– Порядка 1, 5–2 миллиардов рублей. Не так дорого с учётом того, что нужно было строить новое специально приспособленное здание. Число научных сотрудников – порядка пятидесяти, обслуживающий сложную аппаратуру персонал – ещё 20–30 специалистов. Но мы, Россия, имели бы центр ранней диагностики и превентивного лечения нейродегенеративных заболеваний, работающий по отечественной уникальной технологии! Но и программу «Фундаментальные науки – медицине» закрыли, и центр не построили…
– Закрывали чиновники?
– Нет, свой брат академик. И проблема была не в деньгах, они были. Проблема была в очень высокой эффективности этой программы, что, естественно, было неприятно нашим западным конкурентам, да и российским коллегам, которые не слишком преуспели. Извечная российская проблема – «горе от ума».
– Ну если сами академики далеко не всегда могут выделить приоритеты в науке и в обществе и поддержать их, то прорыв в пятёрку ведущих научных держав мира нам обеспечен!
– Да, только прорыв назад, в Средневековье…