Рубль ты мой падучий – 4. Приватизированный

Рублёвку накрыло ноябрьское серое марево. Накрапывал мелкий дождь. Я уже два дня неважно себя чувствовал, а по дороге в дурдом расклеился как старый конверт. Чтобы не заснуть слушал радио.

Голос политолога Сатановского накатывал грусть, предвещая новый апокалипсис на Ближнем Востоке и далее по кругу, вплоть до России. Он рисовал настолько мрачную картину будущего мироустройства, насколько позволяла его фамилия.

Все места на парковке около главных ворот были заняты, и я отъехал чуть правее, чтобы припарковаться не в луже, а на сухом свежевыложенном тротуарной плиткой участке. В тридцати метрах от входа в моё родное отделение «Проблемы экономики» я столкнулся с главврачом дурдома профессором Преображенским. Он возник как бы из ниоткуда прямо перед моим носом, и когда я его заметил, то то ли от неожиданности, то ли по болезни громко чихнул. Отскочив метра на три, профессор поправил пенсне и опасливо, но вполне дружелюбно спросил:

- Что, доктор, решили дать в морду Бычинскому или весь дурдом инфицировать? Мало вам сбоя на валютном рынке, так вы решили, и фондовый вирусом заразить? Поезжайте-ка вы домой, батенька, выпейте горячего чая с малиной, водочки с мёдом и попарьте ноги в горчице. И раньше чем через три дня не возвращайтесь. А с вашим подопечным мы как-нибудь сами управимся. Без сопливых. Тем более что он и так себя неплохо чувствует.

Он покрутил свой седой ус а-ля Дали и исчез также внезапно, как и появился. А я отправился прочь. Не обижен, не сконфужен, повинуясь. С нашим главврачом лучше не спорить. Он хоть и маленького роста, лёгонький, старенький, но, люди говорят, если что не так и в асфальт закатает и в жабу превратит с лёгкостью. Сколько ему лет на самом деле доподлинно никому неизвестно. Но то, что его трудовая книжка начинается с берестяных грамот и занимает половину подвала отделения кадров - неоспоримый факт. Да что говорить, если даже Михаил Булгаков написал о нём в своём «Собачьем сердце».

Я брёл по голой аллее в мокром холодном тумане и мечтал поскорее добраться домой. Около проходной меня вдруг кто-то схватил за плечо. Я лихо развернулся, чтобы осадить хама, но в последний момент сдержался, поскольку этим хамом оказался начальник спецотдела по связям с правительством коллега Маргулис. Не тот музыкант, который играл в «Машине времени» на гитаре, а племянник главврача советской психлечебницы, того самого, что давал команду безымянному фельдшеру вырвать провода.

Про него ещё Высоцкий пел, - «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил, вот он гад в окне маячит, за спиною штепсель прячет». Наш же молодой босс был искренне уверен, что автор посвятил песню его дяде – буревестнику демократических реформ. И невдомёк ему, недоумку, что с тех пор в подавляющем большинстве дурдомов нашей Родины телевизоры используются исключительно в качестве предметов интерьера, потому, что антенны и штепсели у них не работают. А буревестники либо вымерли, либо улетели в тёплые страны, где клюют отравленные зёрна с руки дяди Сэма и гадят на наши святыни и головы.

 С его лёгкой руки теперь и у нас на работе любые СМИ категорически запрещаются. Поэтому, кроме биржевых сводок по спецмонитору, мы ничего не видим и не слышим.

- Доктор, ели вас догнал, подпишите пжлста, а то мне главврач сказал, что завтра вас не будет. Тут так, пустяки. По приватизации. Наши предложения нашему правительству. Дело в том, что у него креатива не хватает, а у нас с избытком. Как-никак, передовой дурдом в полушарии. Вот и попросили посодействовать. Но только ваше отделение до сих пор ничего не представило, - пробормотал он, сунув мне в руки какие-то разрозненные бумаги.

Я прочитал про приватизацию земли, крупнейших государственных компаний и банков, путей сообщения, пляжей и водоёмов, и много ещё про что. Я даже не представлял, как много хорошего сделал для правительства наш дурдом.

- Я не знаю, в каком полушарии мы так отличились, в левом или в правом. Но тут же у вас почти всё охвачено, практически под гребень. И что вы от меня ещё хотите, больного, можно сказать, человека? - взмолился я и кашлянул для пущей убедительности.

- Всё, да не всё, гоните креатив, доктор, и гуляйте спокойно свои трое суток, как главврач прописал, - не унимался Маргулис.

- И как эта сволочь всё успевает узнать, выведать и использовать в своих интересах, - подумал я и согласился дать свои предложения. Ведь чем более дурацкий и нелепый вид они будут иметь, тем больше шансов, что они никогда не воплотятся в жизнь.

Только у совсем пьяного или больного человека может так включится подсознание. Я не стал бить одиночными выстрелами, а выдал залп шрапнелью. Типа, хочешь креатива, получай по полной программе. Я рекомендовал приватизировать моря, озёра, реки, горы и овраги. Недра. Воздушное пространство. Города и сёла. Армию, полицию и исправительные учреждения. Центральный банк. Национальные музеи и библиотеки. Берёзки, сосны, ели, дубы, курских соловьёв и сибирских соболей. Мавзолей, Красную площадь и Вечный огонь. Поголовно всё население, официально введя крепостничество для своих граждан и институт рабства для чужестранцев. Госдуму, правительство и…

- Ну, вы это уже слишком далеко зашли. Президента нельзя приватизировать. Он никому не может принадлежать, - засомневался Маргулис.

- Как это не может? А Родине, семье, друзьям, наконец, конституции? – воскликнул я с пафосом и высморкался.

Опешивший Маргулис пришёл в себя и улыбнулся,

- Хитрый, вы доктор, ой, хитрый. Не зря о вас братья Грушины высокого мнения и главврач уважает. Семья и друзья – это я понимаю. Это понятия конкретные. А вот родина и конституция, согласитесь, расплывчатые какие-то представления. Неодушевлённые, можно сказать. Мёртвые. Так я так и запишу, с вашего позволения, что вы агитировали приватизировать президента?

- Вы ошибаетесь, тему президента я вообще не поднимал, - сказал я, улыбнувшись в ответ.

Маргулис вытащил из кармана диктофон и хрюкнул от удовольствия,

- Вакансия у нас намечается, доктор, в «Проблемах экономики». Конкретная, чисто, вакансия.

- Или у вас в администрации, ведь я имел в виду всего лишь Красную площадь, и ничего более, - ответил я, сунул руку в карман, выключил свой диктофон, и зашагал прочь.

Закапал дождь. Я вышел через проходную и быстро направился к машине. Около неё стоял здоровенный мужик в плащпалатке.

Он протянул мне квитанцию и хриплым басом попросил оплатить 200 рублей за парковку в центре.

- Какая парковка, мил человек? Это территория, примыкает к нашей дурдомовской земле, и мы всю жизнь здесь бесплатно машины ставим, - взбеленился я не на шутку.

Детина был на удивление вежлив. Он требовал и как бы извинялся одновременно.

- Я вас понимаю, и дурдом ваш очень уважаю, сам ведь только недавно из Кащенко, но Собакин приказал, надо платить, дескать, всем за парковку в центре Москвы, не взирая, значит...

- Так это Собакинские таджики поснимали весь асфальт вокруг дурдома и замостили все окрестности плиткой?

- Ну, да. Они самые.

- А причём здесь центр?

- Да вот же, на воротах написано – Центральный дурдом №2. Слово центр присутствует. Собакин сказал.

- А Москва, откуда взялась в области?

- Так ведь расширили её, родимую, в область.

- А кто такой Собакин, таджик? Кто ему дал право здесь свои порядки устанавливать?

- Да нет, прораб он. А таджикам много денег за плитку должен, вот и устанавливает.

Доказать недавнему пациенту психушки, что Центральный дурдом №2 и центр Москвы не одно и тоже, и что Москву расширили в другом направлении не удалось. Я обещал нажаловаться на самодура Собакина руководству Москвы и области, заплатил по квитанции 200 рублей и уехал. Мне хотелось побыстрее добраться до дома, сунуть ноги в тазик с горячей водой, присыпанной горчичным порошком, выпить чаю с малиновым вареньем и водочки с мёдом. Заснуть и проснуться в дурдоме.

Рубль ты мой падучий
Рубль ты мой падучий – 2. Фальшивый
Рубль ты мой падучий – 3. Зеленый