Спектакль «Дядя Ваня» театра имени «Моссовета» неизменно привлекает зрителя

Наверное, мало кто не знаком с произведениями русского классика, которые давно уже стали «настольным справочником путешествия по человеческим душам». Не зря Чехова считают одним из немногих авторов русской литературы, который не только наблюдал за человеческими устремлениями, но и великолепно доносил их до думающего читателя. По чеховским произведениям ставят пьесы в разных уголках мира, на них часто делают отсылки авторы других произведений.

Чехов не любит узости мышления, мещанства в худших его проявлениях, бесплодных мечтаний, которые ни к чему не ведут и отсутствие стремлений и попыток изменить свое положение. А потому ставить спектакль «по Чехову» — задача не из лёгких. Ведь если не удастся передать всю чеховскую глубину мысли — зритель уйдёт разочарованным, многого не понявшим.

«Чехов неисчерпаем, сколько бы к нему ни обращались. Всякий раз видишь в нем что-то ранее не замеченное, не почувствованное, не открытое», — так говорит известный режиссер Андрей Кончаловский.

Одной из самых успешных, как думается, театральных постановок, вдохновлённых творчеством Антона Павловича Чехова, является уже многие годы с успехом живущий на театральной сцене театра имени «Моссовета» спектакль «Дядя Ваня».

«Спектакль Кончаловского задуман откровенным настолько, что буквально вывернут наизнанку. На изнанку театра как процесса — рабочие переставляют мебель, не таясь от зрителя. И даже театра как здания — экран, эдакий виртуальный „костыль“, демонстрирует нам урбанистический ад под стенами „Моссовета“. Мокрый асфальт блестит в лучах фар и шуршит под всесезонкой иномарок. Сидит публика и думает: а, должно быть, на Садово-Триумфальной сейчас трафик — страшное дело... „Дядя Ваня“ у Кончаловского как будто взят в рамку. В начале спектакля на заднике-экране появляется групповой фотопортрет из начала ХХ века, в финале — удручающий фотопейзаж: огромные пни, все деревья порублены. „Где стол был яств, там гроб стоит“ — метафора прозрачная, но спорная. Второй образ — прекрасная незнакомка в белом платье. То ли призрак умершей сестры Войницкого наведывается в свой дом (как навещала усадьбу покойная мама Раневской в „Вишневом саде“), то ли это символ ушедшей прекрасной эпохи», — такую краткую характеристику дали постановке Кончаловского театральные критики.

В постановке Андрея Кончаловского «Дядя Ваня» безмерно великолепен. Можно смело сказать, что режиссеру мастерски удалось показать (да и кто бы мог сказать, что у Кончаловского может быть иначе), насколько нелепы и при этом трагичны некоторые персонажи Чехова. Это прекрасный, живой спектакль, герои которого, пытаясь разобраться в себе, являют нам полную абсурдность и пыльность человеческих проблем. И как намёк на это — выбиваемая из одежды Астрова пыль. В постановке выдающегося режиссера каждый из героев чеховского произведения словно под микроскопом. Глядя на сценическое действие, вдруг осознаёшь, что все они неоднозначны: кто тут плохой, кто хороший — всё переплелось в ярких гротескных красках характеров.

В театральной постановке режиссёр вновь обратился к пьесе и её героям, чтобы ещё раз осмыслить вечную тему поиска человеком самореализации и счастья. Мир Чехова, созданный на сцене, буквально сталкивается с нашей сегодняшней суетной повседневностью. Спектакль, по замыслу режиссера, поставлен в классической эстетике, но в неклассической интерпретации. Глубокая и точная режиссерская трактовка, мощный актерский ансамбль, стильное оформление делают спектакль ярким, психологически тонким и захватывающим зрелищем.

Естественно, что без соответствующей уровню чеховской мысли игры занятых в спектакле актёров замысел режиссёра вряд ли бы воплотился с таким успехом, что на протяжении уже более 13 лет в зале действительно нет пустого места. Немало зрителей приходят на спектакль не по одному разу. А это говорит о многом. В том числе и о великолепной актёрской игре.

Вот Павел Деревянко. Войницкий в его исполнении непередаваем. Актёр играет виртуозно, на грани фарса, но, не переходя в клоунаду, даже надевая клоунский нос. Остались текст, простота, талант. Можно смело назвать Деревянко открытием Кончаловского. Насколько великолепно он передал образ глубоко больного человека, разъеденного ненавистью к бывшему мужу покойной сестры и постоянно подпитывающего этой ненавистью все свои действия!

А вот — сияющая в «Дяде Ване» Юлия Высоцкая в роли Сони. Переполненная безответной любовью к вечно пьяному Астрову. Переданная талантом Высоцкой внутренняя сильная, мощная энергетика деятельной Сони Серебряковой так и не находит выхода ни в любви, ни в работе, ни в истерике последнего вскрика и эта трагедия «невыхода» цепляет за душу. «Милосерднее надо быть», говорит Соня и слова её не остаются пустым звуком, проникают в душу.

Или вот Виталий Кищенко. Его Астров — пьющий, откровенно удрученный своей врачебной работой, прекрасно понимающий неизбежность и невозможность что-либо изменить. Он давно «погас» и особо не стремится что-либо поменять в своей жизни. Это настолько чувствуется, что даже его «идея фикс» о сохранении лесов, о которых так много и так воодушевленно он говорит, никого не может «зажечь и вдохновить». И при этом — Астров в исполнении Кищенко не вызывает ни отторжения, ни жалости. Лишь сожаление. Сожаление о том, что человек может добиться в жизни многого, а прозябает в привычном «болоте» повседневности. Деградация русской жизни, о которой так мучительно размышляет доктор Астров, зависит не от кого-либо абстрактного, а собственно, от самих персонажей, привыкших «плыть по течению».

Или тот же Владимир Майзингер, роскошно сыгравший профессора Серебрякова. Отставной профессор давно смирился со своим уделом, с уровнем способностей, отпущенных ему Богом. Он знает цену людям, но прежде всего себе. Он умеет радоваться тому, что есть: строит дурацкие прожекты, пристает к молодой жене, курит сигары, наплевав на экономию, но от наскоков шурина без шуток хватается за сердце — все-таки страшно, когда кто-то тебя так ненавидит. Единственное чувственное удовольствие, доступное профессору, — омовение подагрических конечностей. Тщетные усилия забраться жене под юбку получают отпор.

А Александр Бобровский, Илья Ильич Телегин по прозвищу Вафля, от которого жена «бежала на следующий день после свадьбы по причине непривлекательной наружности»? Он великолепен в своём мирке этакого «пофигиста», которого жизнь, кажется, уже особо и не волнует.

Да и остальные актеры вполне соответствуют чеховскому «в человеке всё должно быть прекрасным: и душа, и мысли, и одежда». В этом спектакле, думается, именно так — прекрасно всё. Он и развлекает, и даёт повод задуматься.

«Почему мы живем, как живем, ради чего мы живем. Ведь непонятно — ради чего. В 35 лет понятно: чтобы оставить для вечности труды, чтобы изменить мир. А потом начинаешь понимать, что, во-первых, ничего ты не изменишь, во-вторых, все будет забыто — поскольку это и должно быть забыто, ведь это неизбежно. Поэтому надо делать так, чтобы сегодня поделиться с кем-то, как ты это понимаешь, не рассчитывая на длительный эффект. В этом счастье театра, что эффект мимолетен и тем ценен. Это как любовь или как секс. Это счастье, которое уходит», — говорит режиссёр-постановщик спектакля Андрей Кончаловский.