ЗАВИСШАЯ ЧАЙКА

 На Руси любят всякое обновление, всякий качественный скачок на пути к прогрессу начинать с приглашения на ключевые ответственные позиции людей со стороны. Еще от варягов повелось, да так и пошло-поехало. А  время пройдет - и спрашивать не с кого. Этой традиции вот уже не первый сезон следует руководство Александринского театра, приглашая на постановки программных спектаклей именитых иностранцев.

 Вот и постановку чеховской «Чайки», когда-то при жизни Чехова с треском проваленной на императорской сцене, доверили титулованному польскому режиссеру Кристиану Люпе. Он выступил в роли постановщика, сценографа и автора сценической адаптации.

 КРИСТИАН Люпа - инициатор теории «зависшего театра», исследующего глубины подсознания. Его собственное подсознание подсказало не слишком зависать над упрямой «Чайкой», а создать произведение «по мотивам», что и указано в программке. Кто и как насвистал этот мотивчик, неизвестно, но отголоски ранней Таганки и мятежного польского театра семидесятых в нем явно прослушиваются.

 Пока настроенная на смелый театральный эксперимент публика заполняла зрительный зал, на сцене уже что-то происходило. То есть пока ничего особенного - только девушка сидела на авансцене, дерзко повернувшись к публике спиной, и некто копошился в глубине. Еще по сцене прохаживался юноша, как потом выяснилось, - Константин Треплев (О. Еремин). О начале собственно спектакля можно было догадаться, когда люди, находящиеся на сцене, начали между собой разговаривать. Постепенно их становилось все больше, но разговор не клеился. Все они были чем-то огорчены и озабочены.

 Что собственно их тревожит, понять было невозможно, так как половины слов слышно не было. Тем временем юноша, копошившийся в глубине, успел, совершенно обнажившись, принять водные процедуры в огромной прозрачной ванне, и прилег отдохнуть. Периодически атмосферу всеобщей неустроенности и озабоченности подогревали заунывные звуки (композитор Я. Осташевский).

 Внезапно одна из героинь (Ю. Марченко) прочувствованно исполнила знаменитый монолог Нины Заречной, после чего участники спектакля обратились в зрительный зал прямо к публике, что не могло не порадовать. До этого артисты и ходили, и бегали, совершенно публику игнорируя. Такое прямое обращение оживило зал и даже вызвало дружелюбную реакцию. Но длилось это недолго. Персонажи опять начали переругиваться между собой, и вскоре первый акт закончился.

 Во втором акте, в который режиссер вместил три действия чеховской пьесы, публика постепенно стала различать персонажи и их непростые взаимоотношения, а режиссер разнообразил свою творческую палитру. В действие включилась видеоинсталляция (автор З. Бзымек), на которой красовались и парящие чайки, и голая синяя женщина впечатляющих размеров. Актеры стали срываться на крик, и дважды дело доходило до потасовки. Константин Треплев подрался с работником Яковом из-за ружья, перед этим так наоравшись, что доигрывал спектакль с сорванным голосом. А Аркадина (М. Игнатова) сцепилась с Тригориным (А. Шимко), что не помешало ей тут же сыграть единственную внятную сцену всего спектакля, сорвав заслуженные аплодисменты. Остальное время участники спектакля атмосферно переговаривались, наслаждаясь наполненными глубоким содержанием паузами. Почти на протяжении всего спектакля в зале горел мягкий мавзолейный свет, что давало возможность публике одобрительно переглядываться в многозначительной тишине.

 Дважды на сцене появлялся странный персонаж с набеленным лицом в костюме, напоминающем снаряжение дайвера, и гонялся за Ниной Заречной с нехорошими намерениями. Насмерть перепуганная к финалу спектакля она вдруг заговорила словами Сони из другой чеховской пьесы «Дядя Ваня», после чего на сцену мрачно вышли монтировщики и стали вырывать из ее рук элементы сценического оформления, унося их в кулисы. Эта метафора глубока, только не изобретена польским режиссером, а заимствована у знаменитого спектакля Эфроса «Месяц в деревне».

 В финале Константин Треплев, к удивлению тех, кто знаком с первоисточником, не застрелился. Он развалился на авансцене и не без удовольствия слушал финальный монолог Нины Заречной. В  конце монолога раздалась фонограмма французской песенки, содержание которой пробежало титрами по декорациям. Прислушиваясь к шансонетке, Нина опять закокетничала и прилегла на авансцену поближе к Константину. Они игриво поболтали в воздухе трогательно босыми ножками…

 Кто только не дерзал ставить и даже переписывать «Чайку». От Уильямса до Акунина. Кристиан Люпа, судя по всему, великий человек. Но зачем же стулья ломать? (Стульями по ходу спектакля разбрасывались отчаянно.) Словесные декларации режиссера и умны, и убедительны, и дерзки. Искренне хочется пожелать, чтобы все получилось и на сцене. Пока получилась только псевдоатмосферка на три с лишним часа, создаваемая мрачными уставшими людьми с невнятными желаниями, поступками и отношениями.