Новый фильм Никиты Михалкова «12», получивший специального «Золотого льва» на Венецианском фестивале, на этой неделе показывают прессе. С 20 сентября он выходит в широкий прокат. Это необычная картина – и для восприятия зрителя, и для творчества Никиты Михалкова.
ДВЕНАДЦАТЬ российских мужчин среднего и старшего возраста, разной национальности, непростой судьбы заперты в спортзале обычной школы, соседствующей с судом. Здесь и сейчас, среди атрибутов физкультуры, под школьные звонки и гам детских голосов, мужчины обязаны стать выше личных пристрастий и национальных предрассудков. Они – высший закон. Они – присяжные заседатели, и от их вердикта зависит судьба человека.
Американская пьеса «Двенадцать разгневанных мужчин» экранизировалась в истории кино дважды. Это – третий, русский вариант, написанный Михалковым в сотрудничестве с В. Моисеенко и А. Новотоцким (толковые парни, сценаристы картины Звягинцева «Возвращение», которая получила «Золотого льва» в 2003 году). В сценарии явно сказался страдальческий опыт самого Михалкова в качестве председателя Союза кинематографистов России. Он вдоволь насмотрелся на то, что такое «русское собрание», с его патологической страстностью, непредсказуемостью, анархией, переменчивостью мнений, изматывающей нервы энергетикой раздора.
И эта «эстетика русского собрания» воплощена в картине блистательно.
Персонажи фильма – в основном средние, обычные люди, из тех, кто повседневно держит жизнь на плечах. Дело, по которому им надо вынести вердикт, кажется поначалу простым.
Один русский офицер подобрал во время зачистки территории осиротевшего чеченского мальчика, привез его домой в Москву, усыновил и занялся его воспитанием. Когда мальчик Умар вырос, приемного отца однажды нашли зарезанным, его военную пенсию – похищенной. Деньги обнаружились у юноши, отыскались и свидетели, слышавшие угрозы и якобы видевшие его в час убийства. Виновен – решают одиннадцать присяжных. И только номер 1 (Сергей Маковецкий), какой-то странный пришелец нравственного закона в русские дебри, тихо, даже вроде бы испуганно, но с огромной внутренней твердостью возражает такому единодушию, такой легкости решения. Ведь на самом деле оно основано не на фактах, оно основано на темном, злом предубеждении: чеченец не может быть невиновен.
Маковецкому разъяренно возразит герой Сергея Гармаша – таксист, человек толпы, человек сегодняшних настроений. Это крик больной, озлобленной, униженной «русской улицы», давно готовой к нацизму, невозможному в современной России только лишь по причине энергетической ослабленности. На фашизм большие силы нужны, а у нас их, слава Богу, нет. Таксист кричит о чеченцах, для которых русские – это добыча, о заполонивших город приезжих, кричит о своем ужасе пред ними, о неизбывных исторических обидах. Но тут и пожилой лукавый еврей (очевидно, из юристов) – Валентин Гафт – встает на сторону подсудимого: очень уж скучное лицо было у адвоката, не защищал он как следует нищего чечененка. Слетает восточная дрема и с хирурга кавказского происхождения (Сергей Газаров) – такие больные, зацепляющие каждого пошли разговоры… И только жалкий, напыщенный, под «общечеловека» отлакированный телепродюсер, сын мамы – владелицы телеканала (Юрий Стоянов) никакой правдой интересоваться просто не в состоянии. Поскольку на этот счет в Гарварде, где он обучался, им не получено решительно никаких инструкций.
Присяжные начинают собственное расследование – потребовав материалы дела и в порядке игры реконструировав событие и место преступления. Доводы обвинения рушатся один за другим, по всему выходит, что чечененок, видимо, невиновен, и все большее число присяжных встает на его сторону…
Сталкиваются три «правды». Первая – личная правда, исходящая из собственной жизненной истории, в которой каждый играет по своим законам, имеет свои убеждения и пристрастия. Вторая правда – национальная. В ней человек отождествляет себя с общностью и противопоставляет себя общности. Запекшийся на губах «человека толпы» злой ужас национального унижения – это не шутка. Это каждодневная действительность. Но над этой «русской правдой ненависти» расположена третья, последняя и главная правда. Правда закона. Вина вот этого, данного, конкретного человека должна быть доказана без всякой связи с его национальной принадлежностью и личным характером. Как ни относись к лицам кавказской национальности, если вот этот конкретный чеченец никакого преступления не совершал – он должен быть отпущен на свободу. Иначе – кровавый кошмар, анархия и бойня.
Если русские хотят выбраться из ямы национального унижения, они обязаны стать оплотом закона, порядка, справедливости. Взрастить в себе более высокую нравственность, показать миру более привлекательные способы жизни, более красивые стандарты поведения, чем их враги, оппоненты, критики и недоброжелатели. Словом, надо самим себя вытащить за волосы из болота, как барон Мюнхгаузен!
Сам Михалков в роли одного из присяжных, председателя собрания, бывшего офицера, в гриме Санта-Клауса (длинные седые волосы, бородка), всю картину помалкивает. Его выход – финальный. В конце фильма именно он устроит жизнь к лучшему, хотя сказочность финала сам же Михалков как режиссер и опровергнет последним, безоговорочно жутким кадром…
Уровень предъявленного в картине режиссерского мастерства чрезвычаен. Схватить намертво зрителя камерной историей, происходящей в замкнутом пространстве, без секса, без насилия, без спецэффектов, без террора, мелькающими красивостями, на одной игре актеров и фейерверке режиссуры – это надо уметь, и дело тут не только в прирожденном таланте. Никита Михалков – это мощная, динамичная, развивающаяся творческая система, способная к постоянному обучению. Его композиционное мастерство (особенно расстановка фигур) и понимание роли света в пространстве основано на пристальном многолетнем изучении живописи (отсылаю желающих к уникальному проекту Михалкова – многосерийному авторскому фильму «Музыка русской живописи»).
Его умение чередовать атмосферы и настроения исходит из недюжинного чувства (и знания) музыки. Он как никто может выжать из артиста, полностью его растормошив и раскрепостив, все лучшие силы. Наконец, Михалков полностью усвоил и уроки новейшего кинематографа с его жесткими монтажными стыками и эффектными статичными планами, длящимися не более секунды (такого раньше у него не было). Безоговорочный зрительский успех картины полностью им заработан – а что касается нравственной революции в России, о которой, видимо, все-таки мечтает режиссер, ее не может совершить даже самый распрекрасный фильм.