Иван Джонридович ОГАНЕСЯН родился в Саратове в семье оперного певца и пианистки. Играл на виолончели, собирался посвятить жизнь классической музыке. Но бурные 90-е прошлого века резко изменили планы, и юноша вступил на актёрскую стезю. В 2002 году Иван участвовал в мюзикле «Норд-Ост» и трое суток провёл в заложниках у террористов. Он снялся в более чем 30 фильмах. Чаще всего Ивану достаются роли полицейских. И если в «Нюхаче» он сыграл полковника, то в сериале «Гражданин Никто» – детектива, пролежавшего в коме около 20 лет…
- Иван, ваш герой впал в кому ещё во времена СССР. Вы быстро вспомнили то время?
–Помню, мы снимали один эпизод и нам нужны были советские монеты. Двушечки и копейки были, а пятаков не было. И вот вся группа стояла и ждала, когда приедут пятаки. В тот момент на меня нахлынули воспоминания, ведь вход в метро стоил как раз 5 копеек. Но оказалось, что у меня и у нашего режиссёра Володи Янковского совершенно разные воспоминания о советском времени. Я вспоминал с теплотой, а он с критикой. Для меня период до 1991 года ассоциируется с детством, отрочеством, с родителями. Был жив папа, мама была молодой, мои родители были работниками оперного театра, и я с ними объездил все советские республики.
– Как вы считаете, дружба между народами у нас тогда была?
–Была! В шестилетнем возрасте я совершенно спокойно гулял один – везде! Помню, мои родители отправились на гастроли по Казахстану и Киргизии. Мы группой из 14 человек ездили на автобусе по пустыне, по бездорожью, ночевали в юртах, выступали перед чабанами, ставя пианино на грузовик. К нам относились с большой добротой.
– Вы себя представляли на месте своего героя?
–Пытался, но это сложно, зная, как было и как есть сейчас. Так получилось, что я играл человека, вышедшего из комы, а мой товарищ актёр Лёша Янин, молодой парень и наисветлейший человек, в это время находился в коме. Внутренняя этика не позволяла мне сказать: «Я знаю, как это играть». Было страшно, когда сообщили про беду с Лёхой, потом ты ждёшь, что будет всё хорошо, а этого не происходит. Не знаю, каково было его маме и его жене всё пережить. Очень скучаю по Лёше и не знаю, как теперь с ним общаться. Он сейчас реабилитируется, но докучать ему пока как-то неэтично. Думаю, что процесс восстановления будет тяжёлый. А в «Гражданине Никто» всё, конечно, как в сказке. Ну не может человек так двигаться после 20 лет комы.
– Что для вас было самым сложным при работе над ролью?
– То, что моя беременная жена Лена лежала в больнице, а я в это время в кадре целовал актрис... Слава богу, всё обошлось, и у нас родились две прекрасные дочки. Я очень благодарен Володе Янковскому за то, что обычный сценарный детектив он развернул в историю человека. Для меня это даже не детектив, а возможность окунуться в прошлое и посмотреть со стороны на настоящее.
– Сейчас вы снимаетесь в Киеве в третьем сезоне «Нюхача». Скажите, зачем в этом сериале ментов засунули в офис XXII века из стекла и металла? Вкупе с продвинутой домашней лабораторией Нюхача традиционные кабинеты сыскарей с деревянными столами, полками и сейфами смотрелись бы более гармонично...
– К сериалу «Нюхач» не стоит относиться серьёзно. Это сказка, развлекаловка, приятно же посмотреть на что-то новое, не похожее на предыдущее. Красиво? Снято здорово? Глаз радуется, отдыхает? Вот ради этого и делалось. Да и само существование человека с нюхом – уже сказка.
– Вы родились в семье оперного певца Джонрида Оганесяна. Почему его так назвали родители?
–Моих бабушку и дедушку звали Антонина Серова и Аршавир Оганесян. Дедушка был комиссаром Закавказья. Его расстреляли в 1937 году, когда моему папе было 10 лет. Папа родился в Москве, и уже на следующий день его родители вместе с ним переехали в Ереван. Жили на два дома: в Ереване и Тбилиси. А люди того региона очень любят экспериментировать с именами. Это очень по-армянски – сделать оригинальное имя в честь прогрессивного американского журналиста Джона Рида, автора знаменитой книги о нашей революции «Десять дней, которые потрясли мир».
– Как вашему папе с таким именем жилось?
–И папе непросто жилось, и мне тоже. Колеся по Союзу, я не раз был новеньким в школе. Знал, что одноклассники снова будут смеяться. Вдобавок ко всему я был рыжий, кудрявый и с виолончелью – полный набор. Поэтому из детства я вышел закалённым. Сегодня по имени-отчеству меня только в банке называют. Иногда выговаривают, иногда нет. Но я привык.
– Ваши родители хотели, чтобы вы стали виолончелистом, а вы за кинопреступниками бегаете…
– Я стал актёром с маминого благословения. В 90-е минувшего века виолончель стала превращаться в средство заработка. Мечта сыграть концерт Шумана превратилась в беготню из оркестра в оркестр. Музыканту на что-то надо жить, поэтика исчезла. Когда-нибудь сниму фильм про 90-е. Но не про бандитов, а про музыкантов. Хочу показать, насколько тяжело им было. Исполнители классической музыки никогда много не получали, не получают и не будут получать. Но они служат созидательному началу. Выходящих из консерватории после концерта Вольфганга Моцарта никогда не будут поджидать, чтобы навалять, поклонники Йозефа Гайдна.