От истории Анны Карениной здесь отсечено всё «лишнее». Нет взаимоотношений Лёвина и Китти, нет долгих диалогов и рассуждений, выявляющих тонкие грани человеческих характеров. Нет любовных треугольников, которые вечно интересуют режиссёров, препарирующих роман на правых и виноватых. Есть Анна, а в дополнение к ней есть десять персонажей, выдернутые из всего «многонаселённого» произведения.
Недостачу знакомых действующих лиц восполняет хор, в традициях древнегреческого театра (даже котурны на хористах присутствуют!) резюмирующий действие: «Она умрёт – и не нужен развод, для обманутого мужа это лучший исход!» Хор вполне современен и классическому речитативу предпочитает рэп как по вербальной, так и по танцевальной части. И всё это потому, что драматург здесь не Лев Толстой, а Елена Гремина, отважно написавшая пьесу по хрестоматийному роману.
Художник Николай Симонов минималистически подходит к визуализации пьесы Греминой: тут даже многострадальная лошадь Фру-Фру – лишь стул, один из многих стульев, изображающих на центральном круге сцены то людей, то верховых лошадей. Из масштабных декораций – лишь символический железнодорожный мост, спускающийся «свыше», с колосников как олицетворение рока, безжалостного к «использованному материалу» – лошадям, людям, стульям – безразлично. Тьма и пустота, исходящие из глубины чрезмерного короба сцены «Балтийского дома», словно готовятся поглотить Каренину – Ирину Савицкову. Её Анна – натянутый нерв, человек, остро реагирующий на мир, женщина, жаждущая всепоглощающего внимания к себе, не готовая переживать равнодушие и измены и одинокая до безумия. И всё на подмостках предстаёт перед зрителем таким, каким его видит сама героиня. Оттого-то так велик в сцене стоянки поезда Вронский (Александр Муравицкий), способный, по мнению Анны, дать ей любовь и внимание: он здесь – божество, возвышающееся на ходулях над смертной Карениной. Он – её надежда оказаться вне мира, где мужчины управляют женщинами, как марионетками (одна из массовых сцен спектакля наглядно это демонстрирует).
Механической, бездушной куклой является на сцене и Алексей Александрович, муж Анны, которого играет Александр Галибин, неожиданно точно на первых своих фразах копирующий интонации Николая Гриценко из знаменитого фильма Зархи. Галибинский Каренин так же схематичен, холоден, сух, расчётлив, недобр изначально. От такого ни любви, ни внимания ждать не приходится. Он хочет управлять женой, но сам управляем, и Анне потому не интересен.
Долли, с которой Анна легко так близка на первых страницах романа, в исполнении Аллы Еминцевой – существо, чуждое главной героине. Она – одна из многих неприятных Анне женщин (а кажутся Анне неинтересными, дурными и неумными все дамы) и озабочена лишь тем, чтобы удержать, сгрести в кучу многочисленных отпрысков, которые видятся Карениной как тряпичные куклы. Любит ли Долли их так, как, по мнению Анны, должно любить детей? Может ли она вообще любить кого-то? Вряд ли. Оттого холщовые детишки все безлики и отличаются лишь размерами, а сама Долли – хронически беременная простушка. Но в том, что сама любит своего сына, Анна уверена, как и в том, что и Серёжа обязан боготворить её. Увы, по тому, как легко «сострадательная» княгиня Лидия Ивановна становится продолжением сына Анны (обе эти роли, переходящие друг в друга, играет актриса Наталья Парашкина), можно судить об ошибочности суждений Карениной: своей ищущей любви и понимания матери Серёжа всегда предпочтёт… торт. И Парашкина, не скатываясь в тюзятину, играет это подлинное всепоглощающее увлечение Каренина-младшего, обряженного взрослыми в матросский костюмчик.
Порой происходящее на сцене напоминает собой кошмар. Но где героиней овладевает опийный дурман (пузырёк с каплями забвения присутствует с первой сцены и даже имеет право на «собственный голос», участвуя в дуэте с жестяным ведром), а где она страдает от придуманной ею реальности, даже не стоит разбираться. Ясно одно: Анна-Савицкова от первого до последнего своего шага на сцене играет высокую трагедию человеческого одиночества.
Трагедия эта парадоксально многоголоса, как и мир Анны, на самом деле населённый множеством душ. То он отзывается на действие звуком падающих капель, то шуршанием крупного песка по жести, то цоканьем языков хористов в сцене скачек. Мир этот вмещает и глухой удар деревянного венского стула о дощатые подмостки, и бисерную россыпь стеклянного звона. Давящую на Анну пустоту этого мира усугубляет дребезжание скрещивающихся рапир Вронского и Серпуховского (эту роль исполняет Олег Коробкин) и тоскливый, протяжно вибрирующий стон двуручной пилы под смычком. Не обходится звуковая палитра и без металлического стука множества молотков обходчиков и усиленного в несколько раз силами хора хрестоматийного треска пальцев Каренина. Звуки чрезмерны, как и сценическое пространство, и эти две чрезмерности раздражают депрессивную героиню, делают её неуютной и неприкаянной. Лишь перед лицом смерти она может избавиться от этого раздражения, заставляющего так негативно воспринимать окружающих. Трагическая актриса Анна, думающая, что умрёт родами, вдруг «снимает котурны», спускается в зал, и, оказавшись не среди утрированных ею же персонажей, а среди реальных, живых людей, среди которых нет ни плохих, ни хороших, сама на время станет человеком, заговорит мягко и проникновенно. И этот дурман естественности окажется для неё сильнее опийного – она захочет его повторения. Ну а финал всем известен…