Сорок шесть из семидесяти лет, исполнившихся ему в августе, он не изменяет родному театру, в который его привёл учитель. Сорок шесть лет он служит здесь, ежедневно доказывая прописную истину – «талантливый человек талантлив во всём». Продолжая играть на сцене Театра им. В.Ф. Комиссаржевской, он поставил на ней несколько востребованных публикой спектаклей: «Утоли мои печали…», «Тише, афиняне!», «Страсти по дивану», «Невольницы».
Его голос не только звучит за кадром многих зарубежных лент, которые ему довелось дублировать, он известен и как киноактёр, когда-то попавший в кино почти случайно, а затем снявшийся в самых известных советских лентах: «Снежная королева», «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Плохой хороший человек», «Сладкая женщина», «Моонзунд». Он не только педагог с огромным стажем, он – наставник, человек, с которым можно беседовать часами…
- Георгий Алексеевич, вы – ученик Агамирзяна. Ответственность накладывает такое определение?
– Время ответственности уже прошло. Но груз, который мы, ученики Агамирзяна, несём, есть. Потому что Рубен Серге-евич был очень хорошим педагогом, и в моей человеческой памяти он очищен от легенд и прочих серо-буро-малиновых волн, которые вздымаются обычно после жизни мастеров. Для меня он остался редким на сегодняшний день типом человека, который хочет заниматься искусством. Не потому хочет, что это нужно или жизнь не отпускает из профессии, а потому что это способ его существования, его жизнь.
– А вы разве не живёте искусством?
– Нет, я жизнью живу. И даже не понимаю, что такое искусство. Думаю, я к нему и не принадлежу: это такая человеческая выделка должна быть, такая адская работа, чтобы создать нечто прекрасное, что люди называют искусством! Я – среднестатистический ремесленник, любящий жизнь, солнце, траву, жену, ребёнка. Это, конечно, предпосылка, чтобы заняться искусством, но я к нему, мне кажется, ещё и не подходил даже.
– Говорят, что творить может лишь человек, свободный от забот…
– Творить – уже забота. Но от житейских, бытовых, пожалуй, да. Однако у этого свободного человека обязательно должна быть мысль, которая его жжёт и сжигает, чтобы он очищался от жён, матерей, детей, любых близких людей, становился эгоистом в сфере своего дела.
– Как появился в вашей жизни фильм Иосифа Хейфица «Плохой хороший человек», принёсший вам известность?
– Для меня этот фильм – окошко в небо. С этой ленты началось моё небо: именно после него пошли роли в театре, потом в кино, возникла вера и появилось ощущение вечности. До этого моя мама, сильно униженная когда-то государством, меня всячески оберегала от всяких религиозно-политических стрессов, и я рос «как положено»: октябрёнком, пионером, комсомольцем, парторгом курса… Рос человеком, верующим в советскую власть. Служил в тот самый момент в армии. И вот человек по фамилии Хейфиц позвонил мне, попросил прийти на «Ленфильм» в какую-то дрянную, какие бывали только на «Ленфильме», комнату, посадил напротив себя и спросил: «Вы читали повесть Чехова «Дуэль»?» Я ответил, что, может, и читал, но когда это было… Тогда он пересказал мне сюжет и без лишних разговоров завершил беседу, произнеся: «Всё. Завтра вы будете сниматься». Это было чудо, потому что никаких усилий, чтобы попасть к Хейфицу, я не употребил. И общение с Иосифом Ефимовичем Хейфицем, как и предыдущая работа с Агамирзяном, стало расширять мои горизонты…
– Как вы отважились после общения с такими мастодонтами, как Агамирзян и Хейфиц, встать на режиссёрскую стезю?
– А кто вам сказал, что я режиссёр? Режиссёр – это делатель искусства, человек, создавший НЕЧТО, явление. Спектакли же, поставленные в театре с моей помощью, для меня спектакли не режиссёрские. У меня нет «портфеля». Просто мне известен круг людей – актёров и зрителей, которым интересно то, о чём я хочу сделать постановку.
Я помню разгромную статью, которую написала моя замечательная подруга Марина Дмитревская после просмотра «Утоли моя печали». А спектакль удивительный в своей жизни и судьбе, в своей бессмысленности и… интересе, который к нему испытывает зритель. Он идёт уже 16 лет. Это феномен, даже не имеющий прямого отношения к театру. Просто людям понятно то, что происходит с героями, которых, как сказал Иван Иванович Краско, «даже не важно, кто играет».
– Вам важно стороннее мнение?
– Время прошло. Если я делаю что-то теперь, точно знаю, что делаю это со всей энергией моей любви. Ни больше, ни меньше уже не могу. Теперь в большей степени важно мнение близких мне людей, потому что оно порой даже может изменить трактовку. И ещё: сегодня критики перестали нам помогать, а только ругают нас или хвалят. Ты, будь добр, укажи, за что, за какие мысли... Что не так и что я могу сделать с помощью своего актёрского организма, чтобы было «так»? А иначе я закрываюсь, как ребёнок, которого безосновательно наругали, и даже становлюсь временно неприятен… И это разъединяет людей. А должно объединять.
– Режиссёрам с вами как с актёром легко работать?
– Я очень жёсткий внутри человек, но послушный. Выучен Рубеном Сергеевичем: даже самого безответственного, самого «неправильного» режиссёра нельзя унижать. Как человек он пришёл к тебе и в тебе нуждается… Отрицать людей – болезненное занятие. И спорить я не люблю. Люблю слушать.
– А если вдруг молодой человек выскажет толковое мнение, прислушаетесь?
– Молодых всегда интересно слушать: они говорят о том, как надо прожить жизнь, не зная, как её надо прожить...