Ваша музыка - сфера интимная, требующая служения. Как случилось так, что в ваши руки попал такой сложный и благородный инструмент как саксофон?
Началось все с того, что до саксофона я четыре раза начинала заниматься фортепиано и четыре раза успешно бросала. Всякий раз мои родные очень радовались: наконец-то, с музыкой покончено. Мне пророчили жизнь великой спортсменки - я занималась айкидо. Я же понимала, что для меня это слишком просто. Что пятьдесят раз отжаться? Или попрыгать, побегать? Это физика – вот и все. Я до сих пор очень люблю спорт, уважаю спортсменов. Но единственное, что я хотела – это заниматься тем, что напрямую связано с душой. Меня очень сильно тянуло к музыке, была чрезвычайная потребность быть откровенной.
Первый раз, когда я пришла в музыкальную школу моей маме сказали, что я «проф. непригодна», меня зачислили очень условно. И действительно, «не шло»! Я то, хотела сразу заняться выражением своей души, мне казалось, что меня будут направлять к этому, а меня стали учить постановке рук - «яблочко», «чашечка» - нотам и т.п. После того, как я бросила четвертую школу, нам позвонили из второй и сказали, что есть бесплатные места на духовое отделение. Это был знак! Я заявила маме: «Хочу! Я понимаю, что тяжело, я люблю, когда тяжело!» И я пошла на духовое отделение.
А в школе проходила демонстрация музыкальных инструментов. Мне показали гобой, флейту, трубу, и единственный инструмент, на котором мне вообще не хотелось играть – саксофон. Маме я сказала, что мне понравилась флейта, а на самом деле мне понравился педагог. Но мама взяла и перевернула всю мою жизнь, сказав, что единственный инструмент, на котором она мне разрешает играть – это саксофон, который подходит мне по духу и характеру. Хорошо, мама, я буду играть на саксофоне.
А потом Вы поступили в знаменитую Гнесинку. Сложно ли было существовать в условиях мегаполиса?
До поступления я ездила в Москву на мастер-классы к Маргарите Константиновне Шапошниковой, побывала в Днепропетровске и других городах на конкурсах. В 14 лет, когда я поступила, закончив экстерном общеобразовательную школу, я уже всей душой любила Москву. Конечно, было трудно, очень трудно. Кроме профессора, я не знала здесь никого. И всегда саксофон был моим другом, всегда меня спасал, я играла по 8-9 часов, меня интересовала лишь учеба и профессиональный рост.
Известно, что ваша приемная мама воспитала сирот, фактически она основала детский дом семейного типа. Каково это, жить в такой большой семье? Для многих творчество связано с определенной недосказанностью в жизни. Досталось ли ваше творчество в наследство от необычной семейной ситуации?
Есть такая поговорка: «В тесноте, да не в обиде». На тот момент, когда я была маленькая, в нашей квартире уже было 12 детей. Зимой отключали свет, мама грела воду, стирала все руками. Постоянные финансовые проблемы. Мама действительно нас очень-очень любила, она подарила свою жизнь нам. Я видела, когда мама скрывала слезы, когда ей было больно, а она держалась. А я воспринимала все и впитывала как губка. И никому не рассказывала, кроме саксофона. Про счастье или про боль. И мне казалось, что это самое настоящее. Потому что порой начинаешь говорить словами, и понимаешь, что они пусты. Душа - это один язык, а слова - другой. Если пытаться перевести язык души, то саксофон – это прямой проводник между моей душой и зрителем. Конечно, там есть все: и отчаяние, и боль, и романтика, все как в жизни.
Вы отдаете предпочтение классической музыке. А саксофон многие ассоциируют с томными завываниями черных как ночь джазистов. Почему же вы играете классику?
В детстве, когда я слушала джаз – я его не любила, не понимала. У меня были пластинки Чарли Паркера и двоякое ощущение от них – кое-что категорически не нравилось. Я все время слышала, что звук какой-то грязный, с какими-то «шипами», «хрюками». Мне хотелось то же самое, но чтобы это было очень-очень чисто, чтобы звук саксофона был как кристалл. Звук саксофона очень похож на человеческий голос. Голос бывает разный, с хрипотцой или звонкий, ясный, красивый. Саксофон – это яркий инструмент, очень яркий, абсолютный лидер. Он бывает очень ранимым, интимный, очень агрессивным – он разный, как и человек. Я играю и знаю, что это живой организм, я с ним общаюсь. Например, перед концертом я всегда чувствую, какое у него настроение и как он будет сегодня звучать. Он все время со мной, сопровождает меня. Или я его сопровождаю. Мы как единое целое. А почему именно классика? Мама нас часто водила на концерты классической музыки, и моим любимым композитором был Моцарт. Я всегда, будучи ребенком, чувствовала какую-то детскость в его музыке, всегда хотела так играть – легко, светло, чтобы всегда было солнышко. Я просто влюбилась в классический саксофон. Классика – она очень чистая.
Дает ли вам классика простор для импровизации?
Конечно… Очень часто на концертах я хочу «уйти» куда-то в импровизацию, я хорошо знаю мелодию и не хочу играть по тексту – «дважды два четыре». Мне не нравится принцип: только не ошибись! Это же не главное! Когда музыкант выходит на сцену с открытой душой, и ему есть, что рассказать, я готова выслушать миллион его ошибок, я ему сразу все прощаю. Бывают музыканты, которые играют «от сих до сих», все безукоризненно, пассажи чистенькие, все штрихи, все ноты, но ощущение, что перед тобой стоит робот. Такое, к сожалению, часто бывает, и меня это сильно удручает. Выходить нужно, когда есть что сказать. Перед концертами я никогда не боюсь. Бывает, волнуюсь, но, не потому что могу ошибиться, меня волнует, насколько я могу открыться слушателю, насколько меня поймут, услышат. Иногда я так «ухожу», что смотрю в ноты и понимаю, что там ничего подобного не написано. Я перехожу на другой уровень. Говорит моя душа.
Благодаря своей творческой деятельности вы познакомились со многими людьми так называемой «богемы». На ваш взгляд, существует или надумано это понятие.
Скорее всего, надумано. К людям я всегда относилась очень спокойно, мне интересно, что у человека внутри, насколько созвучна его душа моей. Меня никогда не интересует, сколько у него наград, какой он «заслуженный», «народный». Я все воспринимаю по принципу, трогает это меня или нет. У меня нет такого рвения: ах, богема! (смеется) Я прекрасно понимаю, что богема, нынешний гламур – все это наносное. Если я еду на светское мероприятие, то понимаю, что хочу посмотреть на некий маскарад, разные виды масок, костюмы… Психология меня всегда увлекала.
Что кроме музыки? Какие вещи вас волнуют? Интересуетесь ли вы политическими событиями?
Меня политика никогда не волновала. Да, я знаю про митинги в России, вся эта борьба… Но я считаю, каждый должен заниматься своим делом. Я музыкант, а за остальным стараюсь наблюдать со стороны. Сильно ранит душу, когда гибнут невинные люди, поэтому иногда очень хочется играть агрессивную музыку, которая тоже бы говорила – это неправильно. Или наоборот – молитву «Ave Maria». Просто играть и таким образом чуть-чуть души и света передавать людям.
А театр?
Я очень люблю театр. У меня есть близкие люди, актрисы, с которыми меня столкнула жизнь, это чрезвычайно интересные люди, с очень большим уровнем внутренней культуры. Юлия Рутберг, например. Я очень дорожу нашим общением с Чулпан Хаматовой, у нас есть совместный проект. Меня все больше окружают люди высокоморальные, интеллигентные. Это очень здорово, я себя чувствую счастливой!
Ваши планы на творческом поприще? Связаны ли у вас какие-то проекты с Крымом?
У меня в Крыму, в Симферополе живет моя семья, и мы безумно скучаем друг по другу. Там мои учителя – там все детство. Да, конечно, я планирую сыграть там, мой концертный директор Михаил Лазаревич Белоцерковский, думаю, поможет мне в этом. Я надеюсь привезти в Крым столько своих проектов, сколько смогу. Хочу выступить и с органисткой Хироко Иноуэ, и с Чулпан Хаматовой. И с оркестром, и сольно. Я хочу высказать благодарность, всем, кто меня поддерживал. Поклониться врагам и друзьям за то, что они меня сделали такой, какая я есть.