Балетами Шемякина» в просторечии называются три одноактных балета: «Метафизика» на музыку Сергея Прокофьева (Симфония №2 ре минор), «Кроткая» на музыку Сергея Рахманинова (Симфония №2 ми минор) и «Весна священная» Игоря Стравинского. Хореограф и автор либретто всех трех частей - Донвена Пандурски. Михаилу Шемякину принадлежат сценография и костюмы. Он также указан как один из либреттистов новой версии «Весны священной».
Либретто Д. Пандурски обыкновенным умом не постичь. Цитирую из программки содержание «Метафизики»: «Человеческий индивидуум как детище космической энергии, не оставляющей его в покое и превращающей его в вечного странника на вечные времена. Мужчина и Женщина - два полюса, привлекающие и отталкивающие друг друга, увлекающие за собой и других в гипнотическом ощущении космической бесконечности»... Как вы считаете, это космическое словоблудие можно воплотить средствами балета? На пустой сцене, где кулисы были разрисованы смутными завитками, а на заднике сначала красовалось чье-то длинное, стилизованное лицо, а потом появилась некая вытянутая морда, уныло прыгали и бегали танцовщик и танцовщица в облегающих трико с фестончиками. Им сопутствовали «цветные капли» и «цветные линии» - двенадцать человек, мужчин и женщин, тоже в облегающих трико. Причем у танцовщиков были обозначены полосатые штанишки и гольфы, что придавало им не космический, а комический вид.
Далее была «Кроткая», тоже в весьма аскетичных декорациях - графически очерченный лес после бури и колесо на заднике. Мужчина в черном и женщина в белом заламывали руки в окружении скачущих «петербургских привидений». К рассказу Ф.М. Достоевского и музыке Рахманинова эта невнятная толчея с несколько пошлым оттенком никакого отношения не имела. Развлекли публику только два ангела смерти с черными крыльями, окантованными ярко-белыми полосками. Но ангелы не спасали положения - хореографии такого низкого уровня Мариинская сцена еще не знала.
И вот, наконец, третья часть, «Весна священная», которую Михаил Шемякин истолковал как балет из жизни насекомых. Тут приунывшие люди оживились: сцена, разукрашенная цветами и листьями в духе иллюстраций к детским книжкам, заметно похорошела. Стало ясно, что художник был увлечен именно этой постановкой, а остальные две части, так сказать, «пристегнули» для веса.
Сюжет происходящего напоминал некую неведомую сказку Чуковского, нечто среднее между «Мухой-цокотухой» и «Тараканищем»: в мирную жизнь насекомых и примкнувших к ним эльфов и сильфид вмешивается инфернальный паук, которому удается сгубить эльфа. Но сильфида, собравшись с силами, побеждает злодея (какой трогательный феминистский оттенок!).
Здесь Михаил Шемякин громыхнул фантазией - перед нами продефилировали и нежные стрекозы, и ярко-зеленые лягушата с огромными головами, и бабочки с розовыми и голубыми шелковыми крыльями, и воинственный богомол, и упорно марширующие муравьи. Когда все это население начинает совокупно махать руками или ногами, некоторые зрители, воспитанные на мультфильмах и детских утренниках, радуются бедной радостью ребенка, наконец получившего маленькую дешевую шоколадку в блестящей обертке. Контраст между детским садом на сцене и музыкой Игоря Стравинского, конечно, вопиющий, но когда экстатический Валерий Гергиев, который дирижирует обычно только премьерами, покинет это зрелище, он станет менее заметным.
Для чего Мариинскому театру, где живет хореография Петипа, Баланчина, Форсайта, инфантильные новации Михаила Шемякина, понять нельзя. Мы же знаем из русского фольклора забавные байки про «Шемякин суд», отличавшийся крайним своеобразием. Почему бы не мог возникнуть «Шемякин балет»?