С легендарным танцовщиком Владимиром Васильевым мы встретились почти в самый канун его семидесятилетнего юбилея – сразу после прилета артиста из Нью-Йорка, где он был награжден престижнейшей «Премией Свободы» (Liberty Award) и в его честь в Сити Центре прошел грандиозный гала-концерт.
- Владимир Викторович, немножко странно… Вас чествовали в Америке. Состоится вечер в Париже. А в Большом театре торжества не будет. Вы сами не захотели?
– Предложений Большой театр не делал. Но я и не хотел, чтобы были эти предложения: не очень люблю юбилеи. Тем более – свои. Кстати, 20 апреля «Жизель» в Большом театре посвящается мне. Это у них свои какие-то соображения, в которые я не могу лезть. Да и не хочу. Для меня достаточно того, что когда я прихожу сюда, то вижу большое количество людей, которые по-доброму на меня смотрят.
– Как вы относитесь к тому, что здание Большого театра, можно сказать, практически срыто с лица земли?
– Да оно не срыто, слава богу. Вы знаете, что там происходит? И я не знаю. А говорить можно все что угодно. Другое дело, эта до безобразия долгая история настолько затянулась, что мы уже просто не понимаем происходящего.
– Вы считаете, это будет новодел? Или Большой театр все-таки не стены, а люди, которые в нем работают?
– Вы сами же и отвечаете, Большой театр – это люди. К счастью, для этого я тоже кое-что сделал, когда был его директором; труппа у нас не распалась. К счастью, мы ее не раскидали по миру за время строительства сцены. А сейчас сидим с вами в помещении, которое было построено еще до начала реконструкции театра, и людям есть где работать. Потенциал-то у Большого огромный! А каким он станет – покажет будущее. Это будет, возможно, и новодел. Но главное – чтобы этот новодел слился с нашим старым, сросся со своим прошедшим. Большой театр – доминанта площади. Уберите его, и ее не станет. Он стоит, этот красавец, как Парфенон. Когда я смотрел на него, то всегда думал: «Неужели я работаю в этом божественном храме? Господи, какой же я все-таки счастливый человек!» Мне очень хочется, чтобы люди, которые в нем работают, чувствовали то же самое, что и я.
– Как вы оцениваете состояние современного российского балета? Падает ли к нему интерес?
– Разговоры о том, что классический балет становится никому не нужным – так же, как классическая музыка, – я слышал за свою жизнь много-много раз. А вот чем объяснить другое: эту невероятную тягу к тому прекрасному, что мы видели раньше? Во всех видах искусства находились хорошие мастера. Но их не было, конечно, в таком количестве, как сейчас. Средний уровень очень вырос – в том числе благодаря быстрому распространению информации, взаимному обмену и конкуренции. А вместе с тем откровений нет! Количество – обратно пропорционально качеству. Раньше я как-то редко встречал, например, в прессе слова: гениальный, великий, единственный. Сейчас же каждый день слышу по крайней мере десяток таких определений. Каждый приходящий на сцену – великий. Каждый из людей, что-то значащих в своем искусстве, – гениальный. В сегодняшнем нашем театральном искусстве мне не хватает мысли, чувства, целостного ощущения, которое рождается только тогда, когда все находится в полном слиянии.
– А может, это еще и оттого, что вы работали бок о бок с такими мастерами, как Бежар, Хорхе Донн, Нуриев, Барышников, Юрий Соловьев. Была ли конкуренция между вами?
– Ну а как же! Она и сейчас есть. Именно она и рождает технический скачок. Стоит завертеться, сделать много пируэтов, как сразу появятся еще человек пять, которые будут повторять то же самое. Едва кто-то прыгнет и сделает в воздухе какой-нибудь невероятный трюк, уверяю вас – через неделю этот трюк повторят другие. Конечно, всегда в более выгодном положении оказывается тот, кто первым открывает какое-то движение. Но это еще ничего не значит в Искусстве с большой буквы.
– В вашей жизни наверняка было немало забавных эпизодов?
– Приехали мы как-то во Владивосток. Там была маленькая сцена. Я прыгаю жете по кругу в «Корсаре» и вдруг заворачиваюсь сначала в одну кулису, потом в другую. На меня наворачивается такое количество материи! А к концу я делаю два жизнеутверждающие тура, на колено. И освободился наконец от этого обилия тряпок, которые на меня намотались. Что вы думаете? Имело колоссальный успех! Я всегда молодежи говорю: можно и упасть, никто из нас не застрахован. Но упасть так, чтоб все подумали: это сделано специально!
Или вот на гастролях в Америке мы жили в отеле. И в один из вечеров, когда мы что-то отмечали, естественно, не хватило выпивки. А у одного нашего друга всегда было спиртное. Звоним ему – не отвечает. Стучим в дверь – не открывает. А жил он буквально через два окна. Выпили мы тогда прилично, и я говорю: «Сейчас принесу». Вышел через окно и пошел по карнизу в его комнату. Друг спал, я взял бутылку, открыл дверь изнутри и вернулся в номер. Утром, когда я проснулся и подошел к окну, мне стало страшно. Это был 27‑й или 28 этаж! Я посмотрел на этот карниз, и у меня захолонуло сердце. Больше я этого никогда, конечно, повторить не пытался. И таких случаев миллионы. Да вся жизнь на них построена!