Александр Анатольевич, вы репетируете «Кабалу святош» Булгакова. Когдато в спектакле Эфроса вы играли короля Людовика. Сейчас играете Мольера. Между ними - долгий путь...
- Путь, наверное, очень естественный и логичный. Когда я играл короля у Эфроса, извини меня, каких-нибудь (страшно вспомнить!) 40 лет назад, то, естественно, чувствовал себя как кум королю. Был молодой, хорошенький, при замечательном режиссере, шикарно одетый. Был сладенький, очень ироничный, бесконечно нахальный. Когда кто-то обращался к королю: «Ваше величество», я говорил: «Ау»... И вот постепенно дополз до зависимого, несчастного, стареющего, комплексующего Мольера. Конечно, житуха у него была несладкая. Что такое иметь свой театр, им руководить и при этом в нем играть - я знаю наизусть. Когда Мольер кричит, что он окружен врагами, это единственная реплика, которую я хочу сыграть искренне.
- Реплику не вырежете?
- Ни за что! Все эти взаимоотношения художника и власти никуда не делись. Они трансформировались от полного кошмара и деспотизма до якобы полной свободы - параметры те же. Думаю, тема «художник и власть», «художник и государство», «худрук и труппа», «старый начальник и молодая актриса» - это все никуда не девается.
- И у вас в театре?
- Почему труппа меня долго терпит... 8 лет! Два старых президентских срока! Я сижу в кабинете, пытаюсь что-то делать. А потом спускаюсь этажом ниже. И вместе с ними обсуждаю, сколько это безобразие может продолжаться. «Он совершенно о...л!» - показывая наверх (гримерные в Театре Сатиры на третьем этаже, а кабинеты руководства - на четвертом. - О.Г.). То есть когда я работаю артистом, я стопроцентно на их стороне. Тут, конечно, есть какое-то смещение по фазе, но зато я знаю все, что происходит на третьем этаже (смеется). Иногда я даже во главе интриг. А в основном все так же, как у Мольера.
- Вам не кажется, что пьеса устарела?
- Есть немножко. Дело в том, что у нас нет сегодня такой жуткой цензуры. Делают что хотят. Другое дело, как делают и зачем. Но чтобы за каждое слово нужно было ползать на коленях - такого нет. Но пусть знают, к чему мы идем. Или - от чего мы пришли. Мольер и Булгаков жили в другой архитектонике взаимоотношений...
- Что вы думаете о современной власти?
- Я думаю о современной власти очень хорошо. Потому что она прежде всего титанически работоспособна. Я жил в те времена, когда царили полное узурпаторство и тирания, а потом пошла волна застоя... Была страшная и болотная гладь. В этой глади мы и существовали с островками безопасности в виде творческих домов. Там, в узком кругу театральной оседлости, мы шутили, хохмили, были очень остры. Как только возникала опасность дамоклова меча, гильотины - мы объединялись. Хотя потом разбегались, друг друга ненавидели, завидовали. А сейчас ничего такого нет. Только по привычке, как Мольеру, хочется быть ближе к властям.
У меня много друзей «в структурах» в силу того, что я старый. С одной стороны, замечательно, что они свои, но с другой... Это раньше театр записывался на прием к Демичеву (министру культуры СССР. - О.Г.) за месяц. И мы три дня приход к Демичеву репетировали! Плучек (главреж. Театра Сатиры. - О.Г.) говорил: «Шура (Ширвиндт), не лезь никуда со своей... Толя (Папанов), начнешь ты мягко, по-русски, со своей улыбкой. Скажешь, как мы благодарны за прием. Потом тихонечко Верочка (Васильева), Олечка (Аросева) скажут, как они счастливы. Про «Кабачок» ни слова! Потом скажу я, какие проблемы. И что только он может их решить. А потом, Шурка, может быть, какой-нибудь анекдот...»
- Дело до анекдота доходило?
- Первое, что спрашивал Демичев, это про «Кабачок». Но были надежды, что он что-то сделает, что там, наверху, что-то решается. А сейчас... И вот у меня возникает чувство зависти. Я смотрю: один большой начальник курирует баскетбол. Другой - волейбол, третий - фигурное катание. И занимаются они этим серьезно, с душой... Скажем, начальник курирует водные виды спорта - значит, есть надежда, что водные виды спорта будут развиваться. И все знают - замахиваться на них нельзя.
Когда мы одни, без денег, без спонсорства и с непонятной перспективой внутренних взаимоотношений, нам нужна «крыша». Но только в лице руководителей, так как они молодые и интеллигентные. А мы за это тоже что-нибудь хорошее сделаем.
- А вдруг театр заставят плавать?
- Пожалуйста. Лучше плавать, чем тонуть!
- Вера Кузьминична Васильева и Ольга Александровна Аросева доплывут?
- Они доплывут, не бойся. Столько лет на плаву! Знают все стили: стиль «Баттерфляй»!
- Я помню ваш рассказ о том, как пришел в Театр Сатиры Олег Ефремов и сказал: «Хоть ваш театр и второго сорта, а у вас весело»...
- Был юбилей Плучека. Я тогда еще в этом театре не работал. Пришел поздравить Валентина Николаевича с шестидесятилетием. Мы шутили. Был банкет. Потом Олег принял рюмку и сказал: «Хоть вы и театр второго эшелона...» Плучек на него смертельно обиделся на всю жизнь. Но эта фразочка не просто так выскочила. Театр Сатиры всегда, с самого рождения, находился в стороне от бурной театральной жизни. От поиска новых форм, новых театральных идей. Есть театры, а есть Театр Сатиры. От этого избавиться невозможно. Ведь были здесь и замечательные артисты, и замечательные спектакли. И труппа замечательная, к сожалению, быстро перемершая. Но все равно... вне театрального процесса. И сейчас то же самое. Непонятно, что делать... Уже разделся Юра Васильев (в спектакле «Распутник». - О.Г.). Почти голый по сцене ходит. Казалось бы, куда уже современнее! Но почемуто считается, что Васильеву раздеваться нельзя. У Додина все совсем голые бегают, это можно. А Васильеву в Театре Сатиры нельзя. Почему? Васильев хорошо смотрится... Но не будем о грустном.
- Что вы думаете о нынешнем финансовом кризисе?
- Как это ни страшно и цинично звучит, кризис пойдет на пользу театру. Ведь сегодня никого на репетицию собрать невозможно. К директору в слезах и ненависти прибегает каждый месяц завтруппой, когда нужно сделать репертуар следующего месяца. Икс не может с 5-го по 10-е; Игрек не может с 10-го по 20-е и т.д. Собрать всех невозможно. Сейчас, когда сыплются все эти мыльные проекты, есть зыбкая надежда на то, что актеры возвратятся в театр. Аргументировать отказы на работе будет нечем. Когда молодой артист, мой ученик - а здесь у меня учеников 25 - прибегает и говорит: «Отец родной, с декабря по декабрь работать не могу. Семья, обвал дома, второй ребенок». Я ничем не могу ему возразить. Потому что он за пять минут сюжета про перхоть получает три месячные зарплаты.
- Лично вас кризис както задел?
- Тьфу-тьфу-тьфу, никак не задел. Ждем. Вот-вот что-то будет, и это очевидно.
- Чего вы боитесь больше всего?
- Боюсь только самого себя. Боюсь, например, что устану не обращать ни на что внимание. Меня по старости стали раздражать те моменты, которые я никогда раньше не брал в расчет, - извне, изнутри. Это начинает доставать, это страшный деструктивный симптом. Надо дожить сезон. В будущем году осенью - 85 лет театру, 100 лет Плучеку. Даты, которые необходимо както отмечать. Для этого нужны силы, материал, какието хотя бы минимальные возможности.
- Как вы Новый год собираетесь встречать?
- Гдето на даче, тихо, с собаками. Времена разгула прошли - я лимит выбрал. Столько нашутился, что уже все.
- А что за собаки и почему две?
- Одна наша, другая приходящая, ребенка. Пока они относительно молодые, свою собаку отфутболивают все время нам.
- Какой породы?
- Один любимый - вестрайт терьер, голубой какойто. Маленький бандюга. И Мишкин лабрадор, мой любимый, но старый. Ходит так же, как я, коленки не разгибаются. На лестницу поднимаемся со страшными пытками. Нет лифта - мы с ним ночуем во дворе.
- Это правда, что вы со своими собаками любите смотреть «В мире животных»?
- Маленький реагирует на все. На экране собаки лают, он тоже начинает лаять. Они убегают. Он тоже бежит за ними за экран, смотреть, куда они убежали. Потом приходит с вопросом: «Где же, трамтарарам, они?» Я долго объясняю.
- Как Малыш Карлсону?
- Абсолютно.
- То есть отметите праздник в семейном кругу?..
- Семейный круг тоже узкий. Молодежь-то вся... хотя какая молодежь! Пятьдесят первый год Мишке - уже старые! А внуки, разве их заманишь! Я хочу посмотреть на их лица, если скажу, что хочу, чтобы они со мной на даче посидели в Новый год. они подумают, что я поехал умом.
- А зимней рыбалки не будет?
- А я не зимний рыбак. Я дружил с Леней Дербеневым, замечательным поэтом‑песенником, он был рыбак в законе. Рыбачил весь год круглые сутки. Когда уже не было никакой возможности, совал удочку в унитаз и сидел: а вдруг! Однажды он меня вытащил на зимнюю рыбалку. Это была Голгофа! Ты знаешь, что такое мотыль? Красный маленький червячок. Клали их в презерватив Баковского завода, завязывали и прятали за щеку, чтобы не замерзли. Представляешь, на морозе вынуть презерватив из-за щеки, развязать, нацепить этого малюсенького, красненького червячка, завязать презерватив, сунуть обратно в рот... Вот это рыбалка! А сейчас, когда все с подогревом и электроникой...
- Зато все есть!
- Вообще, когда все есть, - это ужасно. Дефицит - двигатель жизни.
- А вы гордились каким-нибудь дефицитом, который удалось достать?
- Машиной. Всю жизнь была мечта добыть какое-нибудь транспортное средство. И вдруг запись на первые «Жигули». В Тушино. Там был пустырь огромный, костры, люди. У каждого костра своя сотня. Старшина с тетрадкой в линеечку ходил. Не пришел на отметку - автоматически тебя вычеркивали. Мы своей компанией - Зяма Гердт в том числе - отмечались. Однажды я пошутил. Я отмечался за Гердта. И сказал ему: «По-моему, все это подозрительно. Ощущение, что в нашем отсеке не запись на «Жигули», а перепись евреев».
- Какую вещь по ностальгическим причинам вы никогда не выбросите?
- Не знаю, как у тебя, у нас не выкидывается ничего. Все складывается в чемоданы и на антресоли со словами: «Пригодится». Лет пять назад я полез куда-то наверх, поскольку мне померещилось, что там что-то нужное. Оттуда упал чемодан, раскрылся, и из него выкатились клубки мохера. Ты помнишь, что это такое?
- Помню и кримплен, и мохер.
- Этот мохер в 70-е годы привозили из-за границы моряки. Мохер, болонья, резиновые сапоги... Прошло 40 лет, и это все сверху упало. Я говорю: «А этото что?» Моя жена говорит: «А вдруг внуки?» Я позвал внуков, достал одну вот эту полуистлевшую, пушистую блямбу. «Что это?» - спросили дети. Я сказал: «Это бабушка бережет для вас, вы будете вязать». «Что?» - переспросили они.
- И все-таки какие вещи вам особенно дороги?
- Украли на даче машину у меня 10 лет назад. Там были 4 любимые трубки, все мои снасти, те еще... Какие-то рыбацкие куртки. Все лежало в багажнике. Гдето, в «МК», по-моему, предложили напечатать, чтобы вернули машину. Я сказал: «Не надо машину - пусть вернут трубки и снасти». Не вернули.