- В кругу своих знакомых я часто рассказываю всякие истории, и мне постоянно говорят, чтобы я перенес их на бумагу. Но я отнекивался. А тут Михаил Козаков подарил мне свою книжку «Три Михаила, три». И вот просыпаюсь я однажды, а рядом лежит жена и внимательно читает эту книжку. Поворачивается ко мне и говорит: «Равик, с завтрашнего дня ты начинаешь писать». Я спрашиваю: почему? «Да, потому что если такие книжки можно выпускать, то почему и тебе не написать?» Очень строго сказала. А дело в том, что я подкаблучник.
- Вы не стесняетесь об этом говорить?
- А чего стесняться, если это так и есть? Она купила мне большущую амбарную книгу и три ручки.
Я хочу рассказать, как я шел к пониманию того, что в жизни важно, а что - нет, что - хорошо, а что - плохо. Хочу рассказать о непростой жизни моих родителей. Ведь мой отец родился в маленьком местечке в огромной семье и был практически нищим. В 15 лет его послали работать на кожевенный завод. Он носил тяжелые коровьи шкуры, вымоченные в каком-то рассоле. Я расскажу, как он встретился с мамой и как, став комсомольцем, послал ее раскулачивать собственного отца. Расскажу про погромы на Украине. Про своего дедушку, которому очень надо было куда-то пойти по делам, и он вышел на улицу во время погрома. А его поймал пьяный петлюровец и сказал: «Давай часы, жидовская морда». Часов у дедушки с собой не было. А он дал честное слово, что принесет их. Побежал домой, взял часы и прибежал обратно, чтобы отдать этому петлюровцу. Когда дома узнали, зачем ему часы, его пытались удержать. Но он кричал: «Что обо мне подумают? Ведь я же честный человек, я дал слово».
- Его представление о чести было выше инстинкта самосохранения?
- Представьте себе, да.
Еще я пишу о войне. Самое страшное воспоминание - посадка на поезд, уходящий из Белой Церкви. Немцы подступили уже вплотную, и это был последний поезд. Последняя надежда на спасение. Была ночь. Когда подали состав, отчаявшаяся от страха и ничего не соображающая толпа рванулась к вагонам. Кто-то стрелял в воздух, пытаясь остановить толпу, но это не помогло. Нас - троих детей мал мала меньше и беременную тетку, оравшую как сумасшедшая, - маме удалось закинуть в окно вагона. Сама же она не смогла сесть на этот поезд. К счастью, ей удалось выехать товарняком...
Послевоенный период был не лучше. Жили мы небогато. В семье было трое детей, а работал один отец. После блокады у него была дистрофия третьей степени. Чувство голода сопровождало меня долгие годы. Помню, я садился делать уроки, а в буфете стояла плетеная хлебница, в которой лежало пять нарезанных к обеду порций хлеба. Каждому по кусочку. Сквозь дверцу буфета запах хлеба пробивался и мучил меня. Делать уроки я не мог, меня сбивал этот божественный запах хлеба. Я открывал дверцу и отщипывал от корочки микроскопические кусочки. Но не глотал, а клал на язык, чтобы продлить наслаждение. Этого мне хватало, чтобы сделать две задачки.
- Неужели у вас одни неприятные воспоминания?
- Обо мне вообще никак нельзя сказать, что я баловень судьбы. Мне все давалось с трудом и несколько позже, чем остальным. Я поздно взрослел. Мне повезло, что я стал артистом, и профессия как бы заслонила от меня внешний мир. Будь я инженером, мне надо было бы командовать людьми, решать вопросы... Быть взрослым. В «Пигмалионе» Бернарда Шоу Хиггинс говорит: «Мне до сих пор кажется, что я не такой взрослый, как другие». То же самое я про себя могу сказать. Смешно сказать, в свои 70 лет я просто беспомощен. Бросьте меня сейчас в пекло жизни, и я совершенно растеряюсь.
- Вы оптимист?
(Анатолий Юрьевич надолго задумался.)
- Я лежал с тяжелым инфарктом, и мне в голову приходили мысли: за что зацепиться, чтобы набраться сил и принять смерть достойно? И мне ничего не приходило в голову.
Единственный открытый для меня вопрос - это создание мира. Когда видишь невообразимую сложность гармонии, сбалансированность всего сущего, невольно думаешь, что просто так это не могло возникнуть. Как же это все получилось?
- Анатолий Юрьевич, большинство ваших ролей комического плана. Не хотелось вам для разнообразия сыграть какого-нибудь злодея?
- Нет, не хотелось. Комические?.. Я бы сказал, что мои роли трагикомические. Я хорошо понимаю маленького и не очень сильного человека. Ведь именно таких людей большинство. Меня привлекают ситуации, когда совершенно обыкновенный человек, отнюдь не герой, попадает в положение, требующее от него поступка. Такие ситуации внешне бывают комичны, но имеют внутренний драматизм.
Выбор поступка постоянно сопровождает человека. И если бы каждый выработал в себе умение преодолеть себя или хотя бы стремление к этому, тогда бы наша жизнь улучшилась.