Мы победили. С чем бороться?
Ю.В.: В чем разница между поп-музыкой и роком?
А.М.: По поводу того, что такое «поп» и что такое «рок», – я ответа не нашел. Более того, чем дольше живу, тем у меня больше вопросов. Поэтому выбрал для себя очень удобную формулу, сугубо индивидуальную – есть музыка, которая мне близка, и есть такая, которая оставляет меня равнодушным.
В.М.: Ну это ответ довольно расхожий – хорошая музыка, плохая музыка...
А.М.: …ты понимаешь, по-моему, в других странах мира не существует такой идиотской и ожесточенной полемики по поводу того, что есть поп или что есть рок. Это удел музыковедов, и мне неинтересно заниматься классификацией. Я с изумлением понял, что «Битлз» – это поп-музыка...
В.М.: ...несомненно...
А.М.: ...а группа «Дип Перпл», которую мы считали хард-роком, оказалась обычной эстрадой, а «Лед Зеппелин» остались столпами.
В.М.: ...а «Роллинг Стоунз» снимается в гламурных журналах. При этом это рок-н-ролл.
А.М.: А Джон Леннон ездил на расписном «роллс-ройсе», Элвис Пресли – на золотом «кадиллаке». А у нас до сих пор воюют по поводу того, что художник должен быть бедным и голодным...
В.М.: ...выпивать портвейн и стрелять сигареты...
Ю.В.: ...и еще он должен быть истопником и спать на драном диване в котельной...
А.М.: ...еще он обязательно должен бороться... Тут задаю простой вопрос: «С чем я должен бороться?» «Но ведь вы же боролись!» – говорят они мне. Да, боролся, потому что какие-то объективные обстоятельства нашей жизни лично мне мешали, не позволяя делать то, что я хотел. Мы победили, эта штука лопнула, и с чем я теперь должен бороться?
Ю.В.: А вынес ли ты что-то положительное из этой борьбы кроме освобождения?
А.М.: Нет, и скажу, что, чем я дальше от политики, тем лучше себя чувствую. Поэтому пока она не начинает доставать конкретно меня, живу так, будто мы существуем по отдельности.
В.М.: Скажи, это сегодняшнее твое мировоззрение или раньше ты думал по-другому?
А.М.: Это мое всегдашнее отношение.
Ни одной чужой ноты
В.М.: В 70-е годы часть бит-музыкантов ушла в ВИА, на официальную сцену. С одной стороны, они «осеменили» сов-эстраду биг-битом, или роком, а с другой – выполнили идеологический заказ. Некоторые оставшиеся в самодеятельности усматривали в действии перешедших на зацензуренную сцену измену стилю рока.
Каким было твое отношение к этой ситуации в тот период юношеского максимализма?
А.М.: Никакой конфронтации не было. Помню, что все ребята из этих профессиональных ансамблей смотрели на нас собачьими глазами, потому что на репетициях они играли «Битлов» и «Роллингов», а выходя на сцену, пели Пахмутову. У всех у них перед нами была какая-то подспудная попытка оправдания – «Ну вот знаешь, старик, жена, дети...» А я абсолютно спокойно ко всему к этому относился, считая, что каждый выбирает то, что ему ближе. Поэтому никого и никогда не осуждал.
В.М.: А стояла ли перед тобой дилемма – либо все время в ВИА играть на гитаре чужую музыку, либо где-то весь день работать, а иногда, по вечерам, играть свое?
А.М.: Мне нравилось играть на гитаре применительно только к той музыке, которую я придумал сам. Играть чужую музыку мне было абсолютно неинтересно. Мало того – у нас это не получалось. Никогда не забуду: была какая-то программа, там был еще молодой Масляков, что-то вроде «Алло, мы ищем таланты». Они послушали нас где-то в середине 70-х и сказали: «Здорово вообще-то. А вы спойте какую-нибудь песенку советского композитора. Вы понимаете, что плюсов будет больше. Вас покажут на всю страну, а потом пойте чего хотите». И Дьячков (царствие ему небесное) дал нам свою песню. А он был не такой уж и советский композитор. На следующий день мы корячились, и ничего у нас не вышло – не могли сыграть ни одной чужой ноты. Можно это отнести к степени нашего профессионализма. Но с другой стороны, это лишь иллюстрация того, что музыка была для нас не целью, а средством для делания того, что мы хотели делать.
Ю.В.: Интересно, что слово «музыкант» означает «общающийся с музами». В разных ситуациях принимают участие разные музы. Одни вдохновляют творить и воплощать свое, другие по-своему исполнять уже созданное. А без вдохновенных муз остается одно ремесло, да еще формализм и скука.
Приобщение к музыке
А.М.: Я очень поздно, буквально за последние несколько лет, пришел к тому, что мне захотелось записать пластинку песен Окуджавы. И не потому, что свои не писались, а потому, что я их услышал по-своему.
Ю.В.: А в самом начале увлечения музыкой влиял ли на тебя Окуджава?
А.М.: Мне было лет 6–7, когда отец записал Окуджаву на магнитофон. Это было лет за восемь до моего знакомства с песнями «Битлов». И уже тогда я понял, что это что-то отдельное. Я и на гитаре-то стал учиться играть с этих песен.
Ю.В.: Моя интуиция не обманула: у меня было ощущение, что ты не равнодушен к Окуджаве. Да и я тоже потянулся к гитаре, будучи поражен настроением и образностью его песен, – они для меня были гораздо более значительны и более масштабны, чем большинство «официальных» песен. Несмотря на то, что советские композиторы обвиняли его в чрезмерной простоте и примитивизме.
А.М.: Ну конечно, это кажущаяся простота. Самое сложное – сделать такую «простоту». Но главное – он пел то, что считал нужным, а советские композиторы писали то, что требовали «партия и народ».
Ю.В.: Ему верилось, он был для нас человеком, принадлежавшим московскому двору, тесной московской кухне, а не помпезной сцене Дворца съездов. Говорят, что существует такой период времени, когда любой ребенок может воспринять любой язык как родной. Думаю, то же самое происходит и с музыкой. К музыке, впитанной в тот период, на всю жизнь остается ситуативная ностальгия.
А.М.: Совершенно верно...
В.М.: Как у тебя происходило приобщение к музыке, какая была атмосфера дома, пелись ли песни?
А.М.: Отец играл фортепьянный джаз...
В.М.: А ты учился музыке?
А.М.: Два с половиной года и...
В.М.: На фортепьяно?
А.М.: Да, и мне это очень не нравилось. Однажды, устроив истерику, ушел, хотя сейчас понимаю, что эти занятия мне очень пригодились. А отец научился сам: нот не знал, а играл фантастически. Он слушал Рахманинова, Шопена, притаскивал какие-то пластинки, которые стали выходить с записями первых наших джазовых фестивалей и из серии «Вокруг света»...
Это меня перевернуло
В.М.: Первый раз я увидел тебя в бит-клубе на Большой Ордынке в 1969 году. Ты пел песню «Тайм Машин» (Time Machine) на английском языке. Скажи, это было желание быть похожим «на...» или попытка спрятаться за английским текстом?
А.М.: Нет, мы не прятались, мы были маленькими и просто играли в «Битлов». А потом я услышал в 69-м «Скоморохов», и это меня перевернуло. Причем получилось все довольно смешным образом. Им на концерт потребовался усилитель, а усилителей фирменных в Москве было три или четыре. Один – у нас, и назывался он «Ацетон» (AceTone). Ну, мне позвонили и сказали: «Хочешь Градского послушать – притаскивай усилитель». Градский тогда с Фокиным играл, и мы, конечно, ошалели от того, как у них все звучало. В тот вечер они играли втроем с Игорем Саульским, и происходило это в Долгопрудном. А потом я слышал их с Сашей Лерманом и с Шахназаровым. Иногда с ними играл Глеб Май...
В.М.: И Буйнов, наверное, с ними был?
А.М.: Нет, к этому времени он уже в армии служил. Как вернулся, так пошел в «Веселые ребята». Да, они были по тем временам просто фантастические!
Ю.В.: Они пели живьем и даже временами покруче, чем западные топовые супергруппы того времени. Мне довелось в 1976 г. услышать в Калифорнии живое выступление Кросби и Нэша (Crosby, Stills, Nash and Young). По уровню вокала «Скоморохи» вполне выдерживали сравнение.
А.М.: После того как я услышал Градского со «Скоморохами», расстроился ужасно. Потому что понял: мы такими никогда не будем. А потом стал писать песни по-русски, вслед за Сашкой, осознав, что это вполне реально.
В.М.: А чем ты объяснишь тот факт, что в твоем творчестве не было песен о любви? Ты сознательно избегал этой темы или так сложилось?
А.М.: Последние лет десять я этой темы не избегаю. У меня довольно много песен, посвященных личным проблемам. А до этого просто не хотелось. Мне казалось, что в жизни есть гораздо более важные и интересные вещи.
В.М.: Ну, «не хотелось», наверно, здесь не очень подходит. Если оно из тебя прет, то оно прет...
А.М.: ...не перло, потому что все ВИА пели о любви, и пели, на мой взгляд, плохие стихи. Мне казалось, что эта поляна уже истоптана и довольно загажена. А вот что делали мы – тут было чисто, никто этим не занимался.
Конец первой части. Продолжение следует.