Ярче всех на русском поэтическом небосклоне светят три поэта, обожаемых народом, – Пушкин, Есенин, Высоцкий. Сколько вокруг этих славных имен сплетен, слухов, небылиц. Они неизменно возбуждают к себе интерес, постоянно возвращаясь к нам в экранизациях, театральных постановках, песнях и даже плясках. Еще совсем недавно по стране прокатился сериал о Сергее Есенине. Сергей Безруков сыграл в нем с яростной беспощадностью и явил нам Есенина истеричным, приблатненным драчуном и алкоголиком, с клинически патологической любвью к «родному пепелищу». Есенина, однозначно истребленного большевистскими масонами, которых он просто достал всеми своими перечисленными качествами.
В ПРЕМЬЕРНОМ спектакле «Есенин» балетной труппы имени Л. Якобсона на сцене Александринского театра (постановщик Ю. Петухов) образ поэта предстал не менее выразительным. Авторы спектакля попытались добросовестно и подробно изложить все перипетии жизни великого поэта на фоне эпохи.
Поначалу поэт (В. Дорохин) безмятежно плясал в окружении счастливых селян и селянок, потом отплясывал со своими добрыми и кроткими родителями. Ничто, как говорится, не предвещало... Но уже тогда, скрестив по-мефистофельски руки на груди, за ним неизменно следовали черный человек и странное существо в красном комбинезоне, одновременно напоминающее и Бэтмена, и Человека-паука. Что символизировало существо в красном, можно было только догадываться, но предчувствия были недобрыми.
На протяжении всего спектакля параллельно с «растанцованной» биографией поэта Есенина драматические артисты представляли историю еще одного Есенина. Этот Есенин (С. Агафонов), изначально грустный и подавленный, сидел в тюремной клетке. И его очень не любили мрачные зэки, грубо говорящие «на фене» и заставляющие его читать стихи. Враждебность и недружелюбие контингента по отношению к заключенному Есенину вполне объяснимы. Читал он нудно, заунывно, делая огромные паузы. Это тем более досадно, так как читал он произведения того самого Есенина, которого все мы и знаем, и любим. Первый, пляшущий Есенин, к тому времени уже протанцевал с секретаршей, стучащей по воображаемой печатной машинке, и уже начал «оттанцовывать» жену Зину у приплясывающего Мейерхольда…
Затем в красных революционных шароварах на сцене появились большевики. Они долго гонялись за народом и в конце концов оседлали его, усевшись народу на загривок. Народ символизировали три дородных солиста в приблизительно национальных костюмах. Поначалу большевики дружили с Есениным и даже щедро поили его. Но когда великий поэт перебрал лишнего и поколотил большевиков, они обиделись и подсунули ему Айседору Дункан, сплясавшую нечто революционное, чем она и сразила поэта наповал.
Тем временем сидящие в клетках арестанты продолжали приставать к другому, пассивному, нетанцующему Есенину, который все занудствовал, декламируя стихи. Америку же, в которую оттанцевал по приглашению Айседоры активный Есенин, символизировала пирамида с глазом, хорошо известная публике по долларовым купюрам (художник С. Пастух). Америка поэту не понравилась. И он, опять перебрав, не рассчитав свои силы, пытался исполнять элементы русской народной хореографии под популярную бродвейскую музыку 20-х годов, чем повеселил добродушных американцев и огорчил Айседору. Разнообразной музыки в балете оказалось много. Рахманинов символизировал лирическое начало, Шостакович – революционное, Бетховен – «трагический бытовой аспект», а Артемьев собрал все это вместе, прописав «наиболее важные фрагменты» и связав разных композиторов в единое целое.
Во втором акте спектакля сцену часто заволакивало дымом, что придавало сценическому оформлению красивость и одновременно напоминало то рассветные туманы, то революционный угар. На протяжении всего представления сцену посещали черный человек и существо в красном, живущие своей отдельной жизнью и продолжающие символизировать что-то нехорошее.
В финале спектакля оба Есенина, активный и пассивный, неожиданно встретились. Они по очереди громко продекламировали «До свиданья, друг мой, до свиданья» в диапазоне от «зримой песни» до чтения с сурдопереводом. Причем в результате у танцующего Есенина это неожиданно получилось гораздо лучше, чем у того, кто декламировал на протяжении всего представления. Посрамленный зэк-декламатор покинул подмостки. Танцующий Есенин трагично пометался по сцене, затем попрощался с родителями и односельчанами, с которыми так весело все начиналось, и поплелся лунной дорогой, обернувшись напоследок и бросив нам до боли знакомый по кинематографическим штампам взгляд – «запомните нас молодыми»!
В результате двухчасового зрелища «синкретического спектакля», смело использующего «язык модерна и неоклассики», так и не прояснилось, судьба какого из двух Есениных так потрясла его создателей? Какое отношение имеет один Есенин к другому? Кроме еще раз повторенных банальностей – пил, курил, без разбору девушек любил, с особым чувством к березкам прижимался. А что касается трагически мятежной, неприкаянной души русской, да еще высказанной языком танца, то вспоминаются «Кони привередливые» на песню Высоцкого в головокружительном исполнении Михаила Барышникова. Вот уж где все было сказано…