Мавзолей. Эсхатологическая поэма

1

Страна не вся еще сотлела,
Она пошла на новый круг,
Когда Его больное тело
Сжирал стремительный недуг.
И те, кто тут маячил в Горках
Гонцами смерти перед Ним,
Страну тащили на закорках,
Чтоб Он остался невредим,
Бессмертен, вечен, свят, нетленен,
Оплотом веры на устах,
И чтоб одно лишь имя Ленин
Внушало совесть всем на страх.
Хотя самим им было страшно
На взлете получить под дых,
Ведь кто теперь тут станет старший,
Тот будет строить остальных.
- Что он сказал?
- Он ненормален!
- Его тошнит от наших рях.
Зиновьев, Каменев и Сталин
Столкнулись по утру в дверях.
- Откуда этот плед уродский?
И что под глазом за фингал?
Катить коляску Крупской Троцкий
Скорей мешал, чем помогал.
- Ну вот и стал он легендарен,
И с нас теперь сойдет вся грязь.
Шептал Калинину Бухарин,
Слезами детскими давясь.
- Мы не его, себя жалеем!
Они готовились к речам,
Они их полнили елеем,
Себя и миф скрепляя клеем,
Они бродили по аллеям,
Они не спали по ночам.
И только оба два у гроба
Смогли грядущее постичь:
Вдруг ощутивший нечто, Коба
И Он, лежащий в нем, Ильич.

2

Мой прадед был Хранитель Тела,
Он первым Ленина собрал.
А я - наследник беспредела,
Создатель фирмы "Ритуал".
Он мертвеца спасал, бывало,
И шел по жизни вместе с ним,
А "Ритуал" для криминала
Был жизненно необходим.
Отдельным лицам или группам
Справлял услугу, и не раз,
Когда решал проблемы с трупом,
Неразрешимые подчас.
Бандитам делал гроб с глазетом,
Был "новый русский" прихотлив,
Но в Мавзолее я при этом
Служил, династию продлив.
Я рос вполне советским малым,
Не дрался, не рубил с плеча,
И галстуком снабжен был алым
В самом музее Ильича.
Чистейшего полна запала
И пионерского огня,
Крестила траурная зала
Своею клятвою меня.
Коммунистическая сказка
Еще не плавала в говне,
Посмертная светилась маска
Почти с рождения во мне.
И, приобщившись к дружной массе
Всех юных ленинцев страны
Курить я бросил в третьем классе,
Под стягом подтянув штаны.
Хоть политическая сцена
С тех пор сменила свой окрас,
Но "Ритуал" для Ким Ир Сена,
Вдруг, оказался в самый раз.
Пока все так же непреклонны
Носители святых идей,
Гребут, кто надо, миллионы
На тяге к вечности вождей.
И если у кого-то снова
В заду бессмертие свербит,
Спросите Глеба Косторного,
Я вам устрою внешний вид.

3

Спиралью времени зажатый,
Преображая жизни склеп,
Наш старший пионервожатый
Совместно с нами духом креп.
На слете ли, в походе утлом
Он, излучая благодать,
Под звуки горна, ранним утром
Мог всех на подвиги поднять.
Мы не испытывали горечь
В те времена ни от чего.
Все звали "Валентин Петрович"
Двадцатилетнего его.
Он знал, чем дышим мы, болеем,
Он дел творил полезных шквал,
Был верен ленинским идеям
И знамени салютовал.
Не все ему тут были рады,
Но он судьбу взял на таран,
Когда в канун Олимпиады,
Вдруг, полыхнул Афганистан.
И полились дерьма ушаты,
Недобрых дней понесся ком,
Стал старший пионервожатый
На поле боя вожаком.
А если быть совсем уж точным,
В течении последних лет
Почти по всем горячим точкам
Оставил он кровавый след.
Но самой страшной стала раной,
Жизнь поломавшей не одну,
Незаживающей и рваной,
Та, что прикончила страну.
И в завершающем аккорде
Ему, совсем уж без прикрас,
Жестоко надавал по морде
Чужой безжалостный Донбасс.
Поверив в искренность гаранта,
Он бросил ратные дела,
Тут похоронная команда
Его в объятья приняла.
И стал для нас он то, что надо,
Сноровист, хоть и стар на вид,
Могильщик первого разряда
Безглазый Валька-инвалид.

4

Прозектор Иннокентий Радов,
Когда после работы пил,
Вещал о тайне зиккуратов
Среди надгробий и могил.
На кладбище - одни утраты,
Уместен был его ликбез.
Ведь что такое зиккураты?
Связь человека и небес.
"На их ступенях инки били
Того с кем были во вражде.
Вождь, ты сейчас в стократной силе,
Ты на другом стоишь вожде.
Воображением богатым
Народы кровью не залей!" -
Шаманил Кеша, зиккуратом
Обозначая Мавзолей.
В далеком прошлом он в Минторге
Служил как санитарный врач,
Но стал прозектором при морге
В процессе ряда неудач.
А именно - в виду запоев,
Когда речист был и ретив.  
На пофигизме жизнь построив,
Клял он любой императив.
Одно лишь возбуждало Кешу:
Загробный мир могильных ям.
"Себя я вечной жизнью тешу!" -
Любил он говорить друзьям.
И, искромсав любую тушу,
Хлебнув из фляги, не спеша,
Хрипел: "Подохнуть я не трушу,
Лишь в смерти кроется душа.
Вот видишь? Это - оболочка
Ее держала столько лет,
Вот сердце, печень, мозг и почка,
А где душа? Ее здесь нет.
Она на небо улетела
На крыльях или на метле,
И будет жить, оставив тело,
Как заслужила на земле".
Был Кеша в мыслях неизменен,
И, мысля, пил не наповал,
Ведь больше пьянства Кешу Ленин
Своей харизмой волновал.

5    

На Троекуровском кладбище -
Свое кончали бытие
И те, кто бил России днище,
И те, кто вверх тащил ее.
Одна есть, правда, заковыка,
Кто отгадает - первый приз:
Попробуй разбери поди-ка,
Где у России верх, где низ?
Одни штурвал в руках держали,
Другие - кисть или перо,
А кто-то курс торил державе,
Как этот член Политбюро.
Что в будущем? Свобода или
Сплошная Красная заря?
В какую гавань заходили
Лежащим тут благодаря?
И кто здесь самый рьяный грешник?
Страну кто больше обобрал?
Ее любивший КГБшник,
Или предатель либерал?
Такой держа, примерно, вектор,
Беседа шла у трех друзей.
Сошлись могильщик и прозектор,
И командир команды всей.
Они киряли и курили,
Держа бутылку между ног,
Там, где Василий Джугашвили
С женой последней в землю лег.
Вздыхали, вспоминали детство,
Ругали дух крысиных нор,
И сына Сталина соседство
Настраивало на минор.
- Как там наш вождь? - спросил у Глеба,
Вдруг, Радов, - не храпит во сне?
- Лежит себе, не просит хлеба,
Чинить вот будем по весне.
- Вот коммунистам-то печалька,
Опять закроют Мавзолей! -
Воскликнул одноглазый Валька, -
Эх, что-то будет в юбилей!

6

А, между тем, те были правы,
Кто видел эры паралич.
Менялись времена и нравы,
Но не менялся наш Ильич.
Его могучая константа,
(Хоть дух подвижников зачах),
Держала с мужеством атланта
Страну на глиняных плечах.
На площадях, дворах и в скверах
Стоит он, пережив инсульт,
Не потерявшись в прочих верах,
Свой отрабатывая культ.
И дух его адептов молод,
И все растет из ничего,
Метро, библиотека, город,
Навеки - имени Его.
Заложены коварным Кобой
Его ростки среди людей,
И увильни поди, попробуй
От сокрушительных идей.
Как гонит пух цветущий тополь
По всей чихающей стране,
Так источает власть Некрополь
В Кремлевской притаясь стене.
От Арктики и до Египта
Ни бог, ни царь и ни герой,
А только царство мертвых Крипта
Над миром высится горой.
И на зияющих вершинах
Лишь Он так закрепиться смог,
Мечтами нашими вершимый,
Сам - и герой, и царь, и бог.
Всепроникающей идеи
Оплот, что в мумии храним,
Как символ древней Иудеи,
Не серафим, а терафим.

7

Друзья в компании сидели
Очередного пузыря.
Глеб рёк:
- Обидно, в самом деле,
Все ржут над ним сейчас, а зря.
Он пуст, как бюст. Уж, я-то знаю,
Но до тех пор, пока он там,
Его нетленный труп, как знамя,
За каждым бродит по пятам.
- Какой-то трансцендентный ужас! -
Собрался Кеша двинуть речь, -
Пора бы, всем нам, поднатужась,
Труп терафима взять да сжечь.
Ведь он чужих религий кукла!
- А что такое "терафим"? -
Встрял Валентин.
- Спроси у Гугла.
Пора кончать, короче, с ним!
- Скажи-ка, Глеб, - спросил, потупясь,
Могильщик, пыль стряхнув с колен, -
Я, может быть, спрошу и глупость,
Но есть у терафима член?
- Язык бы твой - да и комбайну,
Намолотил бы сто пудов!
Я государственную тайну
Вам раскрывать тут не готов.
Не то б сейчас такое выдал,
Что ты б, ей богу, не заснул.
Я лучше расскажу, как видел
Его последний караул.
Вот мы тут пьем, не зная горя,

А за плечами – столько бед!

Я помню день, когда наш Боря 

Верховный расстрелял Совет.
Мы тоже были все под газом,
Бродил растерянный народ,
Переворот накрылся тазом,
Шел девяносто третий год.
Кто со свободой крутит шашни,
Кто запустить готов салют,
Уже вот-вот на Спасской башне
Куранты что-то там пробьют.
И мы стоим у Мавзолея,
Шепча: "Господь, нам помоги!",
На вход, знакомый всем, глазея
И ждем чеканные шаги.
Часы забили, вспышки камер,
Ну, а шагов все нет и нет,
Все нет и нет. Народ как замер.
И, вдруг, из Мавзолея - свет.
И вышли воины из света,
Произвели свой ритуал,
И внутрь ушли, проделав это,
Закрылись дверцы, свет пропал.
И - тишина. Молчит брусчатка.
Молчит Кремлевская стена.
Иных времен стальная хватка
Явилась нам. И - тишина.
Глеб кончил свой рассказ. Темнело.
Кладбищенский стал мрачен вид.
- А ведь у нас теперь есть дело, -
Сказал, вдруг, Валька-инвалид.

8

Прозектора достала нежить,
Он рвался из последних жил,
Одних пытался холить-нежить,
Других безбожно потрошил.
Но все равно и днем, и ночью
К нему являлись тех тела,
Кого он наблюдал воочию
В том, в чем их мама родила.
Блистательны и захудалы,
Лишившись своего нутра,
Писатели и генералы,
Артисты и профессора
Ломились в щели, окна, двери,
В клубки свиваясь и слои,
И выли ночью, аки звери,
Скребя надгробия свои.
Он пил на выдохе, при вздохе
Все видя, как со стороны,
В нем бились разные эпохи
Огромной треснувшей страны.
Где в каждом дне - свои награды,
Свои герои, свой почет,
Внутри кладбищенской ограды
Он знал их всех наперечет.
И сколько б не случалось гнили,
И кто бы не был в том виной,
Все эпитафии хранили
Один лишь пафос неземной.
В любом сомнительном моменте
Была истории печать.
- Да, Валька, - думал Иннокентий, -
Я знаю, с чем пора кончать!
Когда б очистились скрижали,
Я б наплевал на свой износ,
И, если б вы не возражали.
Речь с Мавзолея произнес.

9

«Пусть мы скромны и незаметы,
И наша почва - глинозем,
Но наши подвиги бессмертны.
Поберегитесь! Мы идем!
Закат кровавый перед вами,
А перед нами он - восход.
Неколебимыми рядами
Вперед шагает наш народ.
Несет плоды бессонных бдений,
Гонений, пыток, лагерей.
За гением плетется гений,
Охранник движется бодрей.
Гнобили мы иных бывало,
На смерть смотрели свысока,
Зато все больше прибывало
В рядах бессмертного полка.
Их без того у нас немало,
Мы всей планеты впереди.
Где наше всё не пропадало?
Но не пропало же поди!
Не все убитые воспеты,
Но зря опять клевещет враг,
Мы пронесем и их портреты,
Перед вождем чеканя шаг.
Мы ценим пламенное слово,
И звуков мир подвластен нам,
Погибшие все с нами снова:
Высоцкий, Бродский, Мандельштам.
К былым испытываем людям
Нечеловеческий интим,
Кого погубим, тех и любим,
Кого схарчим, того и чтим.
Не выбиваются из строя
И те, кого нам не достичь,
Мы зрим былинного героя
Героев сгинувших опричь.
У нас их тоже полк несметный,
Притихли звери, люд замолк,
Идут-бредут Кощей бессмертный,
Иван Царевич, Серый Волк,
Им подвиги дались не лежа,
Их жизни прожиты не зря:
Илья, Добрыня и Алеша,
Все тридцать три богатыря.
Они стране служили рьяно,
Их охраняли небеса.
В строю - Царевна Несмеяна,
Варвара-длинная коса.
Свой путь в узилище убогом
Священным озарив огнем,
Шеренгой ходим мы под Богом
И скопом души отдаем.
Любимым сказочным героям,
Всем павшим, чья бесплотна рать,
Мы свой, мы новый мир построим,
А сами смерти будем ждать!»

10

- А мы не будем ждать, ребята! -
Сказал коллегам Валентин, -
Произойти должна утрата,
Того, кто тащит все один.
На чьих плечах и крест, и знамя,
Вся наша кровь, вся наша грязь,
И те, кто тешится над нами
Ему на шею взгромоздясь.
Я шел с его мечтой в атаку,
Его идеей был храним,
И вот пришел к такому мраку,
Что просто стыдно перед ним.
Когда мы вскапываем землю,
Чтобы зарыть наш свальный грех,
То я, как хочешь, не приемлю,
Что он один открыт для всех.
Пора уйти, чтоб не достали
И не друзья, и не враги.
Пусть кто-нибудь на пьедестале
Другой лежит. Глеб, помоги!
- Помочь? Но как?!
- Да очень просто.
Возьмем покойника у нас,
Такого же, примерно, роста,
Подкрасим лик, и - в добрый час!
- Что "в добрый час"?
- Его положим.
- Куда?
- Да в Мавзолей же, шит!
Поверь, мой друг, всем этим рожам
Плевать на то, кто там лежит.
- Постой, постой, а самого-то?
- А самого - к нам, на погост.
Тут будет уж моя работа.
Ну как мой план?
- Да уж не прост!
- Расслабься, брат, и нос не вешай,
Ведь ты ж мастак по чудесам.
Мы всё тебе доставим с Кешей,
С тебя лишь - пропуск и бальзам.
Ему не ждать, конечно, рая,
Но это путь наверх, не вниз.
Вперед, на бесов не взирая!
Ведь ты же знаешь мой девиз. 

11

«Под куполом родного края,
Бездонного, как вздох души,
Отчизны боль превозмогая,
Отчаиваться не спеши.
Как зябко там, внизу, как мглисто!
Но ты над пропастью, во тьму,
Подобием эквилибриста,
Шагнешь к итогу своему.
Так остро ощутишь впервые,
Идя, как в бой, как на убой,
Что нулевые, горевые,
Они по-прежнему с тобой.
Всё тот же круг, все те же лица,
И нет опоры под рукой,
Бесчеловечен век-убийца,
Да и страховки никакой.
Но станут страхи, вдруг, далёки,
Отпустят тремор и артрит,
И почему-то ветер щеки
Внезапной радостью взбодрит,
Когда прямым, хоть шатким, шагом
Себя ты к цели поведешь,
К той, чей манящий вкус так лаком,
Чей пульс нащупать невтерпеж.
Тропа твоя узка, как спица,
Но что есть главное в пути?
Не впасть в уныние, не спиться,
Не сбиться с курса, а идти!»

12

Большой Медведицы гирлянда
Смотрела в морг через окно,
Где похоронная команда
Была с Хароном заодно.
Луна зловещая светилась,
Надгробия бросали тень,
И царствовал Хароновирус
В своей короне набекрень.
Летали призраки на метлах,
Маньяк брел в ранах ножевых,
Так или сяк, но царство мертвых
Влиять пыталось на живых.
Уже известные нам трое
Всю ночь продумывали план,
Как покуситься на святое,
Как лучше провернуть обман.
Им нужно было просто тупо
Без шума и неразберих,
Свести между собой два трупа
И поменять местами их.
Притом, везде была охрана,
Видеокамеры, режим.
- Возьмут нас поздно или рано, -
Глеб был скептичен, - Не сбежим.
- Не ошибешься в документе,
Мы жмурика так проведем, -
Сказал небрежно Иннокентий, -
Он - в центре. Рядом - мы вдвоем.
Когда откроют основного,
Мы - р-р-раз! И производим вброс.
- А камеры? - у Косторного
Закономерный был вопрос.
- Я вам там сделаю блэк аут,
С кружков еще был деловит,
Я ж бывший пионер, не скаут, -
Ответил Валька-инвалид.
- Что скажешь, Кеша? Ждать нам сколько?
- Начнем в четверг, после дождя.
- Ну, а всерьез?
- Всерьез? Как только
Закроют на ремонт вождя!

13

О вы, Князья, Цари, Генсеки
И Президенты, где ваш прах?
Держали вы страны сусеки
В своих уверенных руках.
Поскольку власть всегда от Бога,
То вы стояли у руля
Пока у смертного порога,
Вас не сдувало с корабля.
Вы судьбы походя вершили,
Казня и славя напоказ,
И часто дело было в шиле,
Торчащем кое в чем у вас.
С такой судьбой, с таким простором
Любого скрутишь в рог врага,
Да и народ лихой, с которым
Легко попутать берега.
Все вихри Запада-Востока
Несут на Русь свое гнилье,
Бог с каждого впускает бока
Европу с Азией в нее.
И, пребывая в середине
И тех, и этих сквозняков,
Мы тем сосудом стали ныне,
В котором опыт всех веков.
А вас в нас нет. Мы вас забыли.
Лишь тот, чей выбор был кровав,
Налетом копоти и пыли
Нам оседает на рукав.
У наших отпрысков усталость,
Им мировой простор милей,
Одно святилище осталось
По всей России – Мавзолей.
Он кровью связан с Лобным местом,
Он вечным окроплен огнем,
Провозгласим же манифестом,
Кто будет в нем, а кто на нем.
Ведь каждый раз, взорвав кумира,
И новый фетиш возведя,
На рубеже войны и мира
Мы жаждем нового вождя!

14

Меж тем, сюжет идет к развязке.
Стояла ранняя весна.
И дни, и ночи стали вязки,
Жизнь оказалась всем тесна.
Разбушевалась пандемия,
Народ впал в ступор, в коматоз,
Как будто кто-то веки Вия
Открыл и сам же в землю врос.
Не счесть трагических историй,
Все меньше людных похорон,
Зато все больше крематорий
Наносит психике урон.
Там - дым столбом и чьи-то плачи,
По всей планете - страха гул,
То гнев Господень, не иначе,
Цивилизацию тряхнул.
Светил наискосок прожектор.
- Истории мистичен путь, -
Сказал могильщику прозектор, -
Пойдем, пропустим по чуть-чуть.
- Постой, смотри, какие строки
На этом памятнике, Кеш.
"Мы - с вами. Вы - не одиноки"
Сейчас попробуй так утешь!
- Да, каждый думает, что вечен,
Что бесконечен наш запас,
И огорчиться будет нечем,
И все напасти - не про нас.
Но как писал все тот же Ленин:
"Любая жизнь - террор и гнет,
И ни одно из поколений
Без катастроф не проживет".
Они стояли возле склепа,
Своих не ощущая тел.
И, вдруг, пришел ватсап от Глеба:
"Готовьте труп. Клиент созрел".

15    

Двойник был сделан той же ночью.
Побеспокоили слегка
Известного, и даже очень,
Национал-большевика.
Он умирал перед рассветом,
На траур наложив табу,
И завещал себя при этом
В закрытом хоронить гробу.
Ни сын, ни пресса, и ни свита,
К покойнику никто не зван,
Все можно было шито-крыто
Проделать, соблюдая план.
Приехал Глеб с ученой книжкой,
Поколдовал над ним и в нем,
И в Мавзолей с "вождем" под мышкой
Они отправились втроем.
Вот, где сакральная палата,
Хлад смерти непреодолим,
Зловещи своды Зиккурата,
Мрак излучает терафим.
С набором колб своих научных
Прошел кордоны Косторной,
И с Глебом - троица подручных:
Друзья и Ленин запасной.
Переглянувшись, жестом смелым,
Они, как неводы рыбак,
Стеклянный сдвинули над телом
Непробиваемый колпак.
Над мумией посмев склониться,
Как над болящим доктора,
И, осенив салютом лица,
Они промолвили: "Пора!"
И сразу в недра Зиккурата
Как будто был здесь и не раз,
Метнулся Валентин куда-то,
Свет стал мигать, потом погас.
Всегда готовый к новым вехам,
Сквозняк пронесся по ногам,
И Мавзолей размножил эхом
Какой-то шум, и вскрик, и гам.
Мелькнули в нише чьи-то тени,
Свет всех пронзил, как сотни жал...
На месте, где был раньше Ленин,
Генералиссимус лежал.

16

- Друзья, без шуму и без пыли!
Не то - взорву всё на корню!
Картина Репина "Приплыли".
Спокойно! Ща все проясню.
На Спасской стали бить куранты,
Звук доходил, как сквозь ватин...
Перед остатками команды
Стоял с гранатой Валентин.
- Ребята, не пугайтесь зря-то!
Я не бузить сюда забрел:
Мне просто ясно всё, ребята.
Ведь я же стреляный орел.
Жизнь мне не раз давала сдачи,
Я много делал сгоряча,
Поскольку, так или иначе,
Был верен делу Ильича.
Жалел дурных, больных и слабых,
Ценил друзей, врагов лупил,
И, даже думая о бабах,
Всегда я Родину любил.
Готов был за нее на плаху
Не понарошку, а всерьез,
А Родина, плюя мне в ряху,
Пошла в разнос и под откос!
- Послушай, может, хватит, Валька? -
Очнулся Глеб,
- Ты ж не дурак,
И здесь не Голливуда калька,
И ты не Бэтмен! Или как?
- Не Бэтмен. Тут один не воин.
За мной - всех воинов братва.
А Бэтмен - Ленин. Он пристроен.
Сейчас их здесь аж целых два.
Его идея, всех жалея,
Разрушила весь русский мир.
Нужна рука потяжелее!
И вот он - новый наш кумир!

Мы вынули его из плена,

Вернули к вечности того,

Чья плоть священна и нетленна,

Как и деяния его.
Мы этих, прежних, захороним,
Пусть упокоятся они,
А этого на смертном троне
Ты, как умеешь, Глеб, храни.
В свершениях он гениален,
Неукротим в своих мечтах.
И пусть отныне имя Сталин
У всех вскипает на устах!
Вот - генеральная идея!
Вот - новой жизни разворот!
Начнем хотя бы с Мавзолея,
А там посмотрим, как пойдет!
И он сверкнул орлиным глазом
И приложил ко лбу персты,
И люди в форме вышли разом
Из темноты, из пустоты.
И встали дружными рядами,
Продемонстрировав собой,
Как жизнь порой играет нами,
Страной, историей, судьбой.

17

Как по Ленинскому проспекту,
Став для многих концом начал,
Походя на банду, на секту,
Свальный вирус на отдых мчал.
Из "феррари" и "ламборгини" -
Раздавались то смех, то грех,
Там богини своей вагине
Принуждали молиться всех.
Он в теплицах и в клетках вырос,
Он сбежал, показав клыки,
Он удрал этот самый вирус
На Ленгоры, на шашлыки.

Есть, где лакомиться гиене.

Кто подкинет еще мясца?

Это – вирус сладких гниений,

Разложения и конца.
Искаженные тленом лица,
Полупьяные голоса,
Перед ним с этих гор столица
Распростерла свои телеса.
Были смерти страшны и скоры,
Он кутил и плясал, как тать.
Ах, Ленгоры мои, Ленгоры,
С вас финал хорошо видать! 

Стали враз тлетворными дали,

У пустот не видать краев,

А ведь тут когда-то давали

Клятву Герцен и Огарев.

Захлебнутся сытые рыла
В эту ночь в золотой грязи.
Ты представь себе, что там было,
Что там будет, вообрази.
Вот - народ. Он все злей и злее,
Вот - Кремлевские башни в ряд.
Говорят, по ночам в Мавзолее
Все меняется, говорят.

Мол, какой-то бывалый воин,

Предающий тела земле,

Был внимания удостоен

Сослуживцев своих в Кремле.

И они все вместе решили

Символ силы на свет извлечь,

Ну, а прежнего – в землю, или

Всем придется туда залечь.
Кто там? Что там? Чья эта фикса?
Вирус гнет свое "ай-лю-лю".
В мутных водах гнилого Стикса
Безутешно смыслы ловлю.
И привычно не жду ответа,
Не востребован мой улов.
Не об этом ли конце света
Иоанн писал Богослов?
Только наша где не крепчала?
Выход есть. Он всегда один.
Бал закончен? Начнем с начала.
Эпидемия. Карантин.

 Иван Кононов, Москва, 2020