6 июня (по новому стилю) 1799 года в Москве родился Александр Сергеевич Пушкин. В России и многих других странах традиционно отмечают Пушкинский день — праздник, посвященный памяти великого классика. И в нашей поэтической гостиной с известным поэтом Янисом Грантсом мы говорим о Пушкине:
— Янис, предлагаю наше интервью о творческом наследии Александра Сергеевича начать с обсуждения школьной программы по литературе. С истоков. И о том, почему там Пушкин… Скажи, ты читал в школе «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Горе от ума», «Бесприданницу»? Я вот ограничился кратким изложением содержания этих и других книг, предусмотренных школьной программой в хрестоматии. Было ли мне интересно их содержание? Нет. Была ли вся эта архаика интересна моим одноклассникам? Сильно сомневаюсь. Было бы интересно, смогли бы, наверное, дочитать… Насколько помню, начинали-то читать почти все. Осилили только те, кого родители наказывали за плохие отметки. Были ли эти книги обсуждаемы на переменах, в подворотнях, на чердаках, на квартирах у девчонок после школы? Как так получается, что нашими любимыми книгами и авторами становятся исключительно не вошедшие в школьную обязаловку?
— У нас это была другая пьеса Островского, Владимир. Не «Бесприданница», а «Гроза». Помню, как Борис признавался в любви Катерине: «Я тебя больше самого себя люблю». Вот, думаю, сволочь — с любовью к себе сравнивает любовь к женщине, когда как всякие сравнения в такой момент должны просто из головы вылететь. Я всю программу читал, я же был отличником, о чем когда-то рассказывал «Аргументам недели». Было ли мне интересно? Вряд ли. Хотя на самом деле я не помню, но прощаю себя за эту забывчивость. Больше того, я не вижу ничего криминального в некоем принуждении к чтению. Мы вообще недооцениваем школьные годы, но наш кругозор, наша дисциплина, наш характер — это во многом оттуда (а не только из семьи).
Все перечисленные вами книги — сложившийся канон, который будет, конечно, видоизменяться. Если кто-то прошел мимо этого канона в школе и не наверстал потом — что ж, это не преступление. То, что «нашими любимыми книгами становятся исключительно не вошедшие в школьную обязаловку…», момент спорный. Ты либо читаешь по жизни (и тогда у тебя в числе любимых есть все же книга или даже несколько из школы, но не только: ты не можешь назвать одного любимого автора и одну любимую книгу, ты называешь десять или больше — слишком многое тебя воодушевило и даже вдохновило), либо не читаешь. И тогда называешь своей любимой книгой ту единственную, что прочитал после школы. «Поющие в терновнике», например…
Вообще вопрос о чтении и нечтении кажется мне несколько надуманным, потому что человек — это не только и не столько прочитанные им книги. Я как-то говорил вам о своих товарищах по экипажу большого десантного корабля из далеких сибирских сел. В смысле начитанности они были людьми дремучими, но во всех остальных смыслах — самыми надежными, совестливыми, незаменимыми. Да, человек не измеряется количеством прочитанных книг.
Еще два слова о школьной программе. Там ведь не все уходит в давние века, там и Распутин есть, и Искандер, и, кажется, даже Довлатов. Ну, на факультативной основе. И местные авторы, живые в том числе. Я был немало удивлен, когда какие-то совершенно незнакомые мне люди вдруг стали «толпами» писать: поясните, мол, систему образов, замысел и так далее такого-то или такого-то вашего стихотворения. Оказывается, меня «изучают» в колледжах, но некоторые ленивые студенты хотят выехать из ситуации на чужом горбу, на авторском то есть. А я им такой возможности не даю, на подобные вопросы не отвечаю…
Мне кажется, я говорю какие-то очевидные вещи, и мне не по себе, ведь вы ждете от меня открытий. Ладно, вот и открытие. В выпускном классе мы изучали Маяковского с его красным паспортом и поэмой про Ленина. Но, помимо этого, учительница Галина Ивановна познакомила нас с его любовной лирикой. Я был ошеломлен! «Не поймать меня на дряни, / на прохожей / паре чувств. / Я ж / навек / любовью ранен — / еле-еле волочусь». Я считаю эти строчки о любви лучшими из возможных. Да, я всегда писал, но именно тогда понял, что никогда не брошу стихи! А Галина Ивановна, получается, еще и провидцем стала — в ту пору и представить было нельзя, что через сорок лет от Маяковского останется не Ленин, а «В раздетом бесстыдстве, / в боящейся дрожи ли…» (дальше сами найдете, если захотите).
Пушкин торчит в голове отрывочно и целиком…
— Лично ты считаешь Пушкина величайшим из поэтов или у тебя есть другие предпочтения? И если есть, то назови их. Будь ласков… И если можно, расскажи, чем они тебя так потрясли. Может, и мы их почитаем, если они того стоят…
— Я прошел все стадии. Первая: Пушкин — гений. Это аксиома. Это звучит из каждого утюга. Это висит на каждой стене. Это не подлежит сомнению, этому просто надо поверить на слово (даже читать необязательно). Вторая: Пушкин — фигура достаточно случайная. На место «нашего всего» мог угодить Боратынский (или Баратынский), или Вяземский, или Дельвиг, или сам Жуковский. Такой человек просто был нужен (без божества невозможно!), а этот подходил больше других: внушительный корпус текстов, занятная биография. (Говорю вот сейчас о случайности и неизбежности и почему-то вспоминается космос: не может первый русский человек на орбите носить немецкое имя Герман, да и улыбка у этого не ахти, а у того — блеск!) Третья: выстраивание всякой пирамиды — вред. Она видится таким образом: высшая ступень — Пушкин, вторая — Лермонтов, третья — Некрасов, Маяковский, Евтушенко (ненужное зачеркнуть и/или заменить).
Поэзия — это не иерархия, а ризома (грибница, то есть разветвленная сеть корней, где невозможно определить главенствующий корень). Как понимаете, определение «поэзия — это ризома» придумал не я. То есть Пушкин — равный среди других равных, его выпячивание уже привело к негативным последствиям (перестали читать вообще). Потом круг замкнулся: я пришел к изначальному выводу, что Пушкин — гений. Потому что на сегодня мы помним кое-какие имена из тех или даже более ранних времен, но совершенно не помним текстов. А Пушкин торчит в голове отрывочно и целиком.
Сейчас я веду проект «Стихи о…». Его суть проста: назначается тема, и выступающий читает стихи классиков и современников, которые, на его взгляд, этой теме соответствуют. Очень симптоматично, что на каждой встрече хоть один человек, но Пушкина прочитает.
Стихи, да, я люблю актуальные, даже, может, альтернативные, экспериментальные. Мне нужна современность, хоть кол на голове чеши. Вы ведь помните, что в нашем Камерном театре идет спектакль по «Преступлению и наказанию»? Режиссер Олег Хапов придумал, что Раскольников будет говорить стихами, а стихи напишу я. Так вот, мой Раскольников говорит в своих монологах о тайконавтах, жестких дисках, целлофановых пакетах. Это я к тому, что Пушкина я действительно открываю теперь лишь для какого-то уточнения, а не по воле сердца. По воле сердца я читаю уральских, допустим, поэтов Андрея Санникова, Евгению Изварину, Елену Оболикшта, Виталия Кальпиди. Но… Вот напишешь монолог для спектакля, выглянешь в окно, увидишь картинку и скажешь: «Буря мглою небо кроет». И никаких тайконавтов не надо…
Продолжение следует