Знакомясь с творчеством современных режиссеров, каждый раз вспоминаю слова профессора Евгения Жаринова о том, что многие люди, особенно интеллектуалы, живут в своей личной утопии. И более того, у некоторых имеется свой личный Солярис. Тот самый Солярис, что стал личным миром-убежищем от окружающего нас сумасшествия, последним прибежищем думающего человека — отчаявшегося верить хоть во что-то… И все же Океан Соляриса — это достаточно странный способ уйти от мира людей, окунувшись в океан людской толпы. Поэтому сегодняшний гость нашей творческой редакции — челябинский театральный режиссер Тамаз Гачечиладзе, готовящий свою постановку «Соляриса» по роману Станислава Лема.
— Тамаз, сегодняшние режиссеры по всему миру активно «улучшают» Шекспира, выбрасывая то, что хотел донести до зрителя этот «реакционер». Но я-то, Тамаз, всегда любил хорошую классику, старика Шекспира в традиционном театральном исполнении. А сейчас ваши театральные деятели… у них же у каждого свое видение, своя аранжировка! Смело все переделывают, перекраивают. Пошел я как-то в наш драмтеатр на «Гамлета», московская труппа чес по всей стране развернула. И артисты-то, казалось бы, самые популярные… Но одеты они так, как будто только что пришли в театр с не самой чистой улицы: в пиджаках, пальтишках каких-то, джинсах, да и вели себя примерно так, как ведут себя люмпенизированные современные горожане, выпив пива…
— Это они пытаются быть понятными другому поколению, Владимир Васильевич…
А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?
— И я ушел после первого акта. Я-то хотел Шекспира, а не Петра Ивановича…
— Вот! Я, опять же, вспоминаю моего педагога Тенгиза Махарадзе, который говорил нам: «Когда ты берешь классика, так ты не пытайся навязать ему свое видение. Ты пытайся с ним договориться, чтобы он тебя принял в соучастники…»
— Допускаю, Тамаз, что можно, наверное, переделать и классику, но переосмыслить Шекспира… Ведь для этого надо быть как минимум талантливым. А если тебя бог этим обделил — и с умишком, и с талантом, и ты просто заигрываешь с нетребовательным зрителем, то многие в зрительном зале просто встают, плюются и уходят.
— Это очень сложный разговор, потому что ни один художник сам про себя не скажет: «Вот я такой тупица…»
— Но окружающие скажут.
— Окружающие — может быть… Но ведь говорят, сколько людей, столько и мнений.
— Тамаз, я просто про конкретную переделку, на которую попал. И по-моему, эта постановка была хуже, чем у Шекспира в «Глобусе».
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Это то же самое, что с Пушкиным… И Шекспир, и Пушкин — там ведь не надо ничего доделывать. Там надо просто пытаться сделать так, как он писал… А это очень сложно.
— Мне пару раз удалось побывать на антрепризе в авторском частном театре Романа Виктюка, так мне понравилось, как он работает. Я бы сказал, что все было талантливо…
— Ну о чем тут говорить, Виктюк очень талантливый режиссер!
— И даже полуголые танцовщики были естественны и гармоничны… И кстати, красиво и пластично двигались в танце…
— Ну да, тут почерк был такой своеобразный…
— Тамаз, я не пытаюсь вашу театральную братию как-то опустить и унизить…
— Да это бесполезно!
— Тут такой тонкий вопрос про переделку классических авторов…
— Тут же не вопрос того, что можно переделывать, а что нельзя…
Надо ли завоевывать космос?
— Нет, ну вы же такой смелый у нас, режиссер-новатор, горячий кавказский парень, «Солярис» великого Станислава Лема переделывать собрались…
— Нет, что вы, Владимир Васильевич, я не переделываю «Солярис». Нет, ни в коем случае. Это разные вещи, абсолютно… Переделать и вытащить из материала то, что в тебя попало… Я не добавил ни одного слова.
— То есть вы просто немножко его сократили…
— Я не просто сокращаю, я вывел оттуда конкретную мысль, которая меня сейчас трогает…
— Вы можете ее сейчас назвать?
— Да.
— Тогда назовите. Интересно…
— Меня очень трогает мысль о том, что мы пытаемся познать какие-то другие миры… Нам кажется, что где-то там, где-то очень далеко мы обретем какой-то океан то ли не океан — это неважно… Я понимаю, что океан где-то тут… И вот мы все существуем в этом океане. И нам нужно разобраться в этом океане до того, как колонизировать…
— …Марс!
— Хорошо, Марс. И параллельно все можно, наверное, но это не совсем верно, на мой взгляд. Мне кажется, что пока ты не разберешься с собой, все это очень тяжело.
— Допустим, и последний тупица разберется…
— Ну, вот вы как раз этим и занимаетесь…
— Чем, Тамаз Малхазович?..
— Вы разобрались с собой, Владимир Васильевич.
Можно ли понять Океан, не поняв себя…
— И мне пора лететь на Марс…
— Да, летите вы… Но теперь, разобравшись с собой, вы пытаетесь разобраться с другими. То есть вы как раз этим и занимаетесь. Сейчас изучаете наш Океан…
— Потому, что меня не берут в экспедицию на Марс…
— Дело в том, что это большой вопрос. Там у Лема есть глубокая идея… Мы хотим на Марс для того, чтобы узнать что-то новое? Или для того, чтобы навязать нашу идею, вернее концепцию?..
— Обижаете, Тамаз. Я даже вам ничего не хочу навязывать, не то что каким-то зелененьким марсианам…
— А знаете почему? Потому, что мы с вами говорим на одном языке, Владимир Васильевич. И примерно на одну тему. Вот поэтому. А если бы я перешел на какой-нибудь тарабарский язык…
— А что, Тамаз, у нас таких, как я, мало, что ли, людей — которые с собой разобрались? И им теперь интересно знать, что же там, на Марсе…
— Так я же про это и говорю: не потому, что нам интересно, что там, на Марсе, а потому, что мы вновь хотим увидеть отражение себя, подтверждение себя… Именно увидеть там отражение себя, мы ищем зеркало Земли. А на Земле на самом деле еще куча вопросов, которые до сих пор не раскрыты, непонятны, не освоены…
Я, когда узнал, что самый большой гриб на нашей планете — площадью 27 квадратных километров… Представьте себе такой гриб, вернее грибницу опенка темного, которая развивается в лесном заповеднике Малур в американском штате Орегон. И грибница этого живого существа занимает площадь более 880 гектаров, а ее возраст оценивается в 2,4 тысячи лет…
— А вы знаете, Тамаз Малхазович, что вы пессимист?..
— Я оптимист!
— А знаете, почему вы пессимист? Потому, что мир в принципе не постижим. Вот это вот (показываю на пальцах, примерно пять сантиметров) — то, что мы знаем. Вот это вот (примерно 25 сантиметров) — то, что мы, возможно, узнаем. А вот это вот (375 сантиметров) — то, что мы никогда не узнаем… Поэтому говорить, что пока вы все тут не изучите вокруг себя, вам не надо лететь на Марс, грешно… Мы никогда всего не изучим…
— Но я же так не говорил!
Мы назвали все звезды и планеты, но, может, у них уже были имена?
— Даже кошка у меня каждый день меняется. Происходят прижизненные трансформации…
— Безусловно, Владимир Васильевич. И в этом прелесть. Только я уточню свою идею — мысль о том, что не надо лететь на Марс для того, чтобы оказаться в Океане, вот я про что говорю. Я не говорю про то, что не надо совершать космические полеты…
— Давайте все же уточним. Летите, даже не на Марс, а на Солярис, и почему бы нам все-таки не оказаться в живом Океане Соляриса?
— Так вы-то здесь… И здесь вокруг нас то, что я уже здесь нахожусь…
— Хороните даже мечту о космонавтике…
— Почему?
— Да потому, что постижение всего сущего на Земле — процесс бесконечный. Я, к примеру, могу весь остаток жизни сидеть и пытаться постигать бесконечные замыслы театрального творца Тамаза Гачечиладзе… А вы будете каждый год что-то новое творить, и мы будем восхищаться: как здорово! «А что на ближайшее будущее вы намерены сотворить, Тамаз Малхазович?» — буду спрашивать я… И мне ведь точно будет не до полетов в космос… Потому, что наш личный Океан нас так просто не отпустит.
Продолжение следует