Продолжаем публикацию нового произведения Галима Шаграева из цикла "Свирепая нежность" - "Станция". Сегодня мы публикуем Письмо десятое из двенадцати, составляющих новую книгу уже хорошо знакомого нашим постоянным читателям автора.
Станция
или Двенадцать писем сокровенного человека
Письмо десятое
ПЕСНЯ
— Здравствуй, дружище!
— Привет, дорогой!
— Как поживаешь?
— Если отвечать по-русски, прозвучит неприлично, если по-японски — хе-ро-ва-то. Видишь, где оказался?
Друг обвел печальными глазами больничную палату и рассказал притчу.
...Шел через пустыню путник.
Нес с собой провианта, чтобы хватило на весь путь в десять дней.
На пятый день встретил умирающего от жажды человека.
— Помоги! Мне нужен всего глоток воды, — обратился к путнику умирающий.
— Не могу: все рассчитано на одного, — ответил путник, — а ты до цели, увы, дошел.
И ушел.
И — ни разу не обернулся.
Через два часа встретился путнику оазис.
Журчала вода.
Пели птицы.
Укрывала всех от палящего солнца благодатная тень деревьев, и были веселы люди.
И устыдился путник: надо было помочь умирающему.
Вернулся.
Поздно...
И понял тогда путник: он не сделал того, что мог сделать.
— Наверное, все нужно делать вовремя, — подвел черту своей притче друг.
То, что сказал после, удивило:
— За других не ручаюсь, но мы с тобой живем, похоже, остаточным дыханием.
И уже не сказал, а скорее выдохнул:
— Когда же мы найдем свой оазис!
И как-то незнакомо-жестко посмотрев на меня, то ли спросил, то ли ответил:
— Человек неисчерпаем, не так ли? Только кто бы подсказал, где взять мужество? Я, грешный, думаю, болезнь моя — следствие очень опасного сочетания правды и неправды наших дней: одно неотличимо от другого, такова, увы, реальность.
Тряхнув головой, как бы отбрасывая докучливые мысли, спросил:
— Как это у Александра Кушнера: «Времена не выбирают, в них живут и умирают»? Скажи, — его горячая кисть касается моей, — не много ли мы потеряли?
Смотрел друг очень внимательно, думая, говорить или нет, и признался:
— Я иногда чувствую себя эмигрантом в своей же стране!
От неожиданности я перестал выставлять на тумбочку принесенные продукты и удивился: человек, который не ведал что с ним будет завтра, страдал не столько от болезни, сколько оттого, что, будучи в своей стране, вынужден представлять себя за ее пределами.
И скорее спросил, чем ответил:
— Эмигрант в своей стране?! Это, мой золотой, что-то новое. Хотя, что в этом мире ново?.. Только, скажи-ка мне, куда ты денешься от себя? В Дойчланд, чтобы тосковать о фатерлянде? В Америку, чтобы голосить о своей Жмеринке?
И, попав в русло продуманной до меня мысли, добавил:
— Нам с тобой биографию ломали? Ломали. Уродами или идиотами не стали? Не стали и, думаю, не станем. Мы с тобой уже не большие мальчики, а сердитые мужчины и можем сами нарисовать оазис. Представь: солнце — бриллиант, а звезды — алмазы над головой. Что такому оазису достоинства многих царств мира? То-то и оно... Не дрейфь, никуда мы не денемся... Как это ты сказал: «Живем остаточным дыханием?» Насколько помню, остаточное дыхание — разница между вдохом и выдохом. Не есть ли та разница суть первородно вдохнутого в нас дыхания? Нам с тобой мало что нужно… Деньги — пыль, водка — дрянь, секс — дело мокрое — всегда кончается ванной, а главное — крышка гроба не имеет багажника...
И, неожиданно получив долгожданное облегчение, предложил:
— А давай споем. Нашу. Любимую…
— А давай, — откликнулся друг.
И мы тихо, в четверть тона, запели:
|
Черный ворон, черный ворон, |
|
Что ты вьешься надо мной? |
|
Ты добычи не дождешься, |
|
Черный ворон, я не твой! |
|
|
|
Что ты когти распускаешь |
|
Над моею головой? |
|
Иль добычу себе чаешь? |
|
Черный ворон, я не твой! |
Палата слушала, затаив дыхание.
— Спасибо, что пришел.
Друг с благодарностью посмотрел на меня, и снова признался:
— Диагноз плохой. Компьютерная томография показала: позвоночный диск сместился в позвоночный канал. Я висел на волоске: мог запросто стать обездвиженным, но Создатель, видимо, милостив: подсказал через одного человека об этой клинике. Мою операцию тут поставили на поток. Все, что останется — шрам на позвоночнике длинной от силы в десять сантиметров, но, знаешь, страшно... Завтра утром...
И, недоговорив, сказал о том, что волновало больше:
— На всякий случай, если мои вдруг позвонят, чтобы звука не проронил, понял? Я ориентировал их на день позже. Хорошая собака своей смерти не кажет, не так ли? Вот и я сначала о плохом подумал. Представляешь, послезавтра жена и дочь приходят, а я — как новенький!
И попытался изобразить улыбку, но вышла смятая гримаса плохо скрытой боли.
(продолжение следует)
Читайте также: