6 марта в Центральном Доме Литераторов пройдет авторский вечер народного артиста России Владимир Качана «Соседям по городу».
«Аргументы недели» побеседовали с артистом о «трех соснах» его деятельности – актерской профессии, литературе, музыке - и, самую малость о политике.
- Владимир, широкой публике вы известны, прежде всего, как актер. Лично для вас, какой из созданных вами образов в кино и театре ближе всего, возможно, самый любимый?
- Таких нет. Видите ли, это моя профессия.
Интерес к роли возникает при прочтении сценария и в процессе работы. Например, когда я исполнял роль Беркендорфа в «Бедной Насте» я сам искал материал, мне было интересно и весело искать какие-то штуки, которые иначе, чем во всех школьных учебниках, освещали бы совершенно неординарный образ этого человека. Ведь он везде показан злодеем, а это несправедливо. Мне приходилось переписывать текст роли. Был смешной эпизод: в разговоре с Жуковским, которого играл Калягин, Беркендорф выступал как консерватор. Он был против того, чтобы все знали шлюзы, в которых открывается свобода, против кровавого решения вопроса. Я вставил в его роль слова Герцена, которые на деле были произнесены через 70 лет после событий в фильме, и этого никто не заметил.
Надо сказать – я не совсем артист. Любимых ролей у меня нет и никогда не было, даже главная роль в ТЮЗовских «Трех мушкетерах» ею не была. На творческих вечерах меня часто просят спеть «Когда твой друг в крови», а я категорически отказываюсь, потому что не хочу оглядываться назад. Мне интересно то, что происходит сейчас, сегодня.
Все из области «любимого» относится к последним песням или прозе. А ролей – нет. Я со стороны на это смотрю - если прочтете мою книгу «Роковая Маруся», поймете, почему.
- Да, ведь, помимо театра и кино в вашей биографии всегда существовала музыка и литература. Что из них для вас приоритетнее на данный момент?
- Литература. У меня уже вышло четыре книги, сейчас я пытаюсь сделать пятую. Я бы не делал этого, если бы не получал одобрительные отзывы со стороны очень уважаемых людей, Леонида Филатова, например. А моя «Роковая Маруся» выдержала семь переизданий – значит, и читатель сделал свой выбор.
Литература занимает сейчас приоритетное направление в моей жизни, потому что я отдаю себе отчет, что сцена – это сцена, а на страницах прозы ты можешь сочетать в себе все – художника по костюмам, режиссера, осветителя, пейзажиста. Это очень интересный процесс. Иногда приходит вдохновение, и вдруг выдумываешь какую-то хлесткую метафору или возникает неожиданный образ – ты все это записываешь, и очень радуешься. Но проза - это работа; чрезвычайно интересная, но работа.
- Вы упоминали о взглядах вашего героя Беркендорфа на демократию, и о том, что живете сегодняшним днем. А какое ваше отношение к тем событиям, что сейчас происходят в стране?
- У меня нет веры и приверженности к какому-либо политическому деятелю или партии. Я вообще не думаю на эту тему. Я считаю, для того, чтобы в Москве не сойти с ума, надо локализовать свой внутренний мир, и ограничить внешний мир своими интересами: книги, подруги, друзья, музыка. Потому что, как выйдешь на улицу – начинает ехать крыша.
У меня, например, вызывает симпатию то, что говорит Путин. Я слушаю и думаю: как убедительно. Но потом я узнаю, что ведущие преподаватели ГИТИСа получают по 6-8 тысяч рублей в месяц, врачи высшей категории в институте Вишневского 13 тысяч, а в Брянске средняя заработная плата 1800 рублей в месяц. И я не пойду за него голосовать, потому что все эти люди поставлены в унизительное положение, когда они вынуждены подрабатывать, халтурить, брать взятки. Унизительные зарплаты платят всем в области культуры. Один Табаков умеет как-то по-другому распоряжаться и добывать деньги. Меня возмущает политика правительства, которая сидит на газово-нефтяной трубе и ведет себя так.
Я чувствую только одно – мне не хочется идти 4 марта и голосовать за кого бы то ни было, у меня нет веры за всю свою предыдущую жизнь и те 20 лет, пока у нас пещерный капитализм, будто что-то может измениться.
- Вы подчеркиваете то, что ваш мир - локализован, вы не зависите от политической ситуации, а зависите ли вы как-то от самой страны или можете запросто уехать?
- Может быть, я бы подумал об этом, если бы играл на виолончели как Ростропович или танцевал как Барышников. Но та область искусства, которой я занимаюсь, так тесно связана с русским языком, что никуда мне ехать нельзя. И энергия, и новые впечатления, и даже новые словообразования черпаются здесь. Мой любимый писатель Сергей Довлатов, уехав в Америку, продолжал писать настоящие рассказы, только когда погружался в некие воспоминания о России, а все, что касалось Америки получать какой-то местечковой прозой, совсем на него не похожей. Это была своего рода деградация. Поэтому никуда я не поеду.
В последнее время мне гораздо приятнее, когда меня хвалят за прозу, нежели любую театральную или кино работу. «Ах, как вы сыграли!» - «Ну, сыграл...»
- Для меня необычна ваша отрешенность от театра. Я не очень хорошо представляю всю эту кухню, но зачастую актеры говорят, что проживают свои роли, они отзываются о тех персонажах, что они воплотили, как о людях.
- По-моему это нездорово - всегда надо смотреть слегка со стороны. Если ты внедряешься полностью в роль, пропускаешь ее через себя и живешь чужую жизнь – это, извините, абсолютная шизофрения. Именно по этой причине официальная церковь предпочитала хоронить лицедеев за оградой кладбища. Вообще взгляд на себя чуть-чуть со стороны, на себя, исполняющего ту или иную роль, авторский, он определяет степень ума человека. Среди артистов очень много невежд и дураков, которые абсолютно всецело, слепо доверяются режиссеру и никогда не думают: а вдруг режиссер – пошляк и недостойный человек, которого и слушать не следует.
Сегодня, выступая на телепрограмме, я говорил об Олеге Павловиче Табакове. Он в этой, актерской профессии умеет все - вообще все. Он профессионал самого высокого пошива. Я всегда вижу, как он хулиганит, смотрит на себя со стороны, валяет дурака. И если ты вымучиваешь, ищешь «зерно» образа, сумрачно внедряешься в это, то и получается – сумрачное дыхание роли. У Табакова все это легко. У Андрея Миронова все это было легко, у Евгения Миронова, молодого, выдающегося артиста, все это легко. Они возвращают смысл этой профессии к извечному слову – игра. В этом есть что-то абсолютно детское. Игра в! Не «я играл Гамлета», а «я играл в Гамлета». Как в детстве – в дочки-матери или Чапаева. Тогда это не паранойя, тогда это нормально, тогда ты - художник. Ты не растворяешься в красках, а ты пишешь картину, находясь на некоторой дистанции.
- О чем вы собираетесь говорить со своим зрителем на авторском вечере шестого марта?
- Все о том же, о чем мы говорили с вами – косвенно или напрямую. Будут показаны фрагменты фильмов, прозвучат отрывки прозы и, конечно же, песни. Приходите!