Мостик «имени Шукшина»
На острове Огненный и сегодня колония, только для приговоренных к пожизненному заключению. В России таких три, эта - первая и самая старая. Огромный тюремный комплекс, напоминающий полузатонувший серый корабль, возвышающийся посреди заболоченного, поросшего мхом озера, кажется, не ремонтировался никогда.
Скрипят ворота, уставшие лошади волочат через них сгнившие деревянные телеги с провизией, на вышке у въезда часовой - мальчишка лет восемнадцати с автоматом Калашникова на плече. Здесь время будто остановилось. Да и мостик остался прежним, кажется, вот-вот и бревна разъедутся, и очередная телега просто утонет в зеленой жиже болота. И только на закате появляются новые краски, делающие страшную картинку этой тюрьмы посреди болота чуть более живой, но при этом еще более зловещей. Серое здание за колючей проволокой вмиг окрашивается в бордово-кровавый цвет, будто обагренное кровью.
Здесь в десять часов вечера - отбой. Так что навестим ее обитателей завтра утром.
Уйти отсюда просто так невозможно. Мост на самом деле приводит вас всего лишь на другой остров, названный кем-то Сладким. Здесь живут те, кто охраняет колонию. Несколько десятков семей офицеров, которые каждое утро пересекают мост «имени Шукшина», чтобы добраться до «подопечных» зэков.
Жены офицеров работают там же - на зоне. Кто поварихой, кто учетчицей или бухгалтером. Другой работы у этих людей с острова Сладкий просто нет. И в ближайшее время не предвидится. А до Большой земли, то есть до ближайшей деревеньки в Вологодской области - около часа езды на машине по мостам и проселочным дорогам через болота и лес.
«Полковник Михалыч»
«Да у вас тут прямо-таки пир», - искренне удивляется полковник Михалыч, увидав банки с тушенкой и килькой в томате, сваленные на столе. «А я вот огурчики с огорода принес, да картошку жена сварила. Картошка тоже своя, сам выращиваю уже тридцать лет. Мы же тут все с огорода живем».
Я давно с таким наслаждением и удивлением не слушал рассказа, которым баловал нас Михалыч добрую половину ночи. А говорил он о зэках, которые давно уже для него как родственники, об острове Сладкий, на котором жили его дед и отец. И о том, как в соседнем дворе, у деревенского колодца, он познакомился со своей будущей женой - Ольгой Николаевной. Впрочем, они виделись и раньше - в колонии на соседнем острове. Стоит ли говорить, что они уже в третьем поколении охраняют зону?
«Ну да ладно, пять утра уже, пора домой, через час на работу», - устало сказал Михалыч, с грустью покидая наш «гостевой домик». Ровно в шесть он встречал нас у ворот тюрьмы. «Сейчас на обход и завтракать», - бодро сказал подтянутый и свежий полковник Михаил Михайлович Иванов, будто не было позади бессонной ночи, самогона и пяти выкуренных пачек сигарет.
Обход занял минут сорок, за ночь никто с зоны не сбежал.
«Был у нас тут за всю историю только один побег, - рассказывает Михалыч. - Пацан, молодой совсем, в машине с отходами пищи спрятался и до Сладкого доехал. Там вылез - и в лес. Заблудился быстро, три дня без еды и воды искал людей. Когда наконец набрел на какую-то деревушку, сразу попросил отвезти его обратно на зону - так его в лесу комары на болотах загрызли. Когда его привезли, я его узнал-то с трудом - весь синий, худой, опухший. Есть просит. Мы его даже наказывать не стали - все равно у него пожизненное заключение в приговоре».
Таких подопечных у Михалыча - около трехсот. Есть даже какой-то «вор в законе» из Тюмени. У него в камере телевизор стоит - «братва» прислала. Сидит он в камере один, телевизор целыми днями смотрит, ни с кем не разговаривает.
После короткого завтрака - чай с черным хлебом и зеленым луком, Михалыч садится за чтение. Чтение почты заключенных - его обязанность. Почта у зэков бывает разная. В письмах «друзья» могут советовать бежать, устроить драку с конвоем или, что бывает часто, одним неверным словом подтолкнуть к самоубийству. Пока Михалыч читает, мы отправляемся на прогулку по коридорам тюрьмы.
Почему не подают руку пожизненно заключенным
Равиль Дашкин с детства мечтал работать в такси. А еще больше - иметь свою машину. Денег в семье никогда не было, отец беспробудно пил, мать он почти не помнит.
Убивать он начал в 20 лет, когда вернулся из армии и решил, что «новое время в постсоветской России места для него не оставило». Так он теперь сам говорит, будто оправдываясь. Но неубедительно у него это получается, как-то с грубой улыбкой сквозь зубы. Он убил четверых. Садился ночью в такси на заднее сиденье, говорил адрес, и когда на дороге никого больше не оставалось, душил водителя проволокой. Всегда - один и тот же сценарий.
На приговор - пожизненное заключение отреагировал спокойно. «Все-таки жизнь продолжается».
Вскоре Равиль изменил свое мнение: «Жалею, что расстрел отменили. Лучше уж под пулю, чем здесь подыхать все оставшиеся годы. Мне ведь 34 всего. Я уже все перепробовал: и о помиловании просил - отказали, и президенту письма писал. Хотел, чтоб в Чечню контрактником или в какой-нибудь штрафбат отправили. Опять отказ. Тогда я попросил меня расстрелять. Сказали - не положено. Казнь отменена. Ну ничего, буду еще писать».
А сегодня самому Равилю написали. Письмо пришло от мамы. «Как ты, сынок? Читай побольше. Богу молись».
Собственно, в зоне делать больше нечего. Работы нет, прогулка - один час в день.
На прощанье я автоматически протягиваю ему руку. Так, как поступил бы в любой другой ситуации. Дашкин удивленно ее пожимает. За спиной слышу недовольное ворчание охранника. «Зря ты ему руку подал, - говорит он, когда мы выходим из камеры. - Дело не в том, что он убийца, а в том, что его не существует».
Я не понимаю, переспрашиваю. И вдруг меня словно осенило. Ведь этих зэков, приговоренных к пожизненному заключению, для всего остального мира действительно нет! Может быть, ведь они далеко не ангелы и приговор свой заслужили. Теперь их будто не существует. В переписи населения они не участвуют, на выборы не ходят. Тени
«Земляника на кладбище»
Тела тех, кто умер на зоне для «пожизненных», родным не выдают. Хоронят на соседнем острове, то есть - на Сладком. Рядом с могилами тех, кто этих зэков охранял всю свою жизнь.
По сути, на Сладком - два кладбища. Одно - с аккуратными могилками, памятниками со звездами, изредка - с православными крестами. Это кладбище офицеров. На одном из могильных камней выкован пистолет ПМ.
«Здесь очень уважаемый человек похоронен. По всем законам - вроде бы палач. Он смертные приговоры в исполнение приводил. Но какой мужик был! Работка-то не очень почетная. Но как он к ней относился! Каждый день оружие прочищает, пристреливает. Как будто ждет. А когда мораторий в силу вступил, он без работы остался. В караул или внутрь тюрьмы вообще перестал заходить. Захандрил, потом запил. После его смерти его дом даже никто не занял. Хотя у многих нужда была. Семьи-то разрастаются. Избушка его так на отшибе одинокая и стоит. Собака у него была - овчарка. После того как хозяин умер, никого к его дому не подпускала. Ее давно никто не видел. Может, тоже - в лучшем мире».
Идем дальше. В ста метрах от кладбищенской ограды начинается пустырь. По рыхлому снегу, перемешанному с грязью - под ногами-то болото, - выходим на пятачок вроде бы твердой земли. Становится как-то жутковато.
Здесь на одном квадратном метре - по три могилы. Впрочем, ни холмиков, ни памятников здесь нет. В землю глубоко воткнуты палки, накрест к ним прибиты дощечки с номерами - 1189, 1190... Это могилы зэков. Ни имен, ни фамилий, ни дат.
Но Михалыч помнит многих из них. «Вот этот (показывает на очередной номер) с собой покончил. Рубаху ночью разорвал, из рукавов сделал петлю, ноги поджал, мы его только наутро нашли висящим на кровати. Единственный суицид за последние десять лет. Был, правда, еще один случай. Прислали зэку посылку с провизией. Так он от сокамерников продукты скрыл, ночью встал и все, что там было, - съел. Умер от заворота кишок. Видно, Бог покарал. У них ведь, как, впрочем, и у нас, делиться принято. Вот тут его могила.
Кстати, в этих местах ягод летом полным-полно. Местность влажная. Солнца много. Мы сюда семьями с ведрами за земляникой ходим». «На кладбище?» - ошеломленно спрашиваю я. - «А что, разве грешно? - чуть с испугом переспрашивает Михалыч. - Да тут же вокруг болота сплошные, и выйти-то с семьей вечером некуда. Вот на кладбище и приходим. А еще у нас и грибов много».
Но я дальше уже не слушал. Стал и без слов понимать этого уставшего, вынужденного каждый день думать о том, как прокормить семью, полковника Иванова. Как же опостылела ему эта зона и ее обитатели! Но ехать-то некуда. Ждать перевода на другую зону можно десятилетиями. А чем там лучше? А здесь - могилы деда, бабки да родителей. Родные места. Земляника на кладбище зэков, картошка на огороде, две собаки-дворняжки, любимая жена - бухгалтерша с зоны. Деньги Михалыч копит - на баньку. Тратить их все равно здесь не на что. Самогонка - и та своя. А в райцентр он уже три года не ездил. С момента проведения президентских выборов. Теперь только весной 2008-го поедет, заодно и узнает новости с Большой земли.
Михалыч пожизненно приговорен к жизни на острове Сладкий. Он, как и его отец, будет до конца дней своих охранять зэков с острова Огненный.