У актёра и режиссёра Николая ЧИНДЯЙКИНА помимо зрителей появились ещё и читатели. Книгу с бравым названием «Не уймусь, не свихнусь, не оглохну» нельзя в полной мере назвать плодом писательского труда: в неё вошли личные дневники. За несколько десятков лет их у актёра накопилось без малого двадцать. Они похожи на машину времени, которая отправляет то в 70-е, то в 90-е, то во вчера. Каждый год богат своими происшествиями, встречами, мыслями. А за чужой жизнью всегда интересно понаблюдать!
- Николай Дмитриевич, по-моему, опубликовать свои дневники – довольно смелое решение. Зачем это вам?
– Я не играю в тайну. Там многое связано с профессией, а профессия у меня публичная. Отдельные эпизоды иногда читал близким, друзьям, любимым женщинам. Но даже в голову не приходило это печатать. Первым идею подал мой учитель, режиссёр Михаил Буткевич. Мы беседовали у меня дома о жизни, о профессии, о «театральных близких». И он сказал: «Коля, вы же всё время писали. На занятиях, на работе – всегда с книжечкой. Надо это издать, у вас же такая интересная жизнь, такой необычный ход мыслей!» Я удивился да и только. Время шло, тетради копились. Потом я отдал несколько почитать одной хорошей знакомой – она одну потеряла. Стало, знаете, так обидно! Это же часть меня! И, хоть и говорят, что рукописи не горят, я решил всё оцифровать. Нанял двух человек, они напечатали мои дневники с кучей ошибок и скинули на диск – флешек тогда ещё не было. Потом была долгая и нудная правка (я-то оригинал помню практически досконально), и снова заговорили о печати. Омские друзья советовали выкинуть профессиональные тонкости и оставить всё, что связано с моей жизнью в Омске: встречи, потери, откровения – как в настоящем романе! Знакомый московский театровед, наоборот, настаивал убрать всякие сибирские истории и оставить записи о театральных гастролях по миру, монологи режиссёра Анатолия Васильева. Я как-то заскучал, и всё опять заглохло. В конце концов дневники напечатали, когда моя приятельница Лида Богова сама отнесла их в издательство.
– Почему в книгу вошёл только период с 1972 по 2004 год?
– Cтарался не вылезти за нечитабельное пространство: книга и так объёмная получилась. Мои детские дневники, надо сказать, сохранились только благодаря маме. Одно время так стыдно за них было, хотелось запрятать куда-нибудь подальше или вообще выкинуть. Лет в четырнадцать стишки строчил: «Я неприхотливый, хоть и молодой! Я могу под сливой спать с любой вдовой!», «Только ты не кисни у яблонь на виду, как полюбишь, свистни – я к тебе приду!»... И «проза» была та ещё: «Ходил в лес. Видел следы волка». Нет, этим я читателей кормить не собираюсь.
А после 2004-го моя дневниковая жизнь практически прекратилась. К тому времени я точно решил опубликовать записи. И стал ловить себя на мысли, что пишу уже не для себя, а для книги. А это зажимает. Я ведь до этого ничего не цензурировал, иногда довольно резко высказывался о людях и о событиях, но зато искренно. Надеюсь, на меня никто не обидится: всё-таки записи делал разный Чиндяйкин, тот, который жил в 72-м году, в 84-м и так далее. Я сам не со всем сейчас согласен, но считаю правильным и честным оставить всё так, как было, ведь дневники – это хроника.
– В вашей хронике есть такие строчки: «Необходимо выработать в себе обязательство писать невзирая на проблемы и общежитскую сутолоку. Как много упустил за этот месяц, не записал...» Николай Дмитриевич, куда денутся события, если вы их не зафиксируете? Когда произойдёт что-то существенное, оно всё равно запомнится! А рядовое забудется, ну и что?
– Вести дневник – это образ жизни. Появляется привычка всё время что-то записывать. Как у охотника, который из леса всегда должен возвращаться с добычей.
В моих дневниках описаны многие встречи, которые имели для меня сакральный смысл. Встречи с темой, со знаниями, с людьми... С гениальными режиссёрами Ежи Гротовским или Питером Бруком, например. Мне было за сорок – в таком возрасте особенно приятно и неожиданно совершать открытия. Брук говорил: «Вы, русские, так быстро стареете, так рано подводите черту! Мне семьдесят, но у меня ещё столько планов!» Как это верно! Я тогда был увлечён непрерывной работой – до дневника руки не доходили. И как потом сокрушался, что за месяц я так мало записал мыслей этого мудрейшего и интереснейшего человека...
– Среди записей 90-х годов очень многие – о театре. Актёры репетируют, спорят, готовят новые постановки. А кому вообще в 90-е нужен был театр?!
– Театр, как и поэзия, всегда никому не нужен и всегда кому-то необходим. В то время действительно театры опустели страшно, денег актёрам почти не платили, спектакли шли в убогих декорациях из-за нехватки средств. И нас спасало то, что мы практически жили за рубежом: играли в разных городах мира, а в Москву заглядывали лишь на короткое время. «Школа драматического искусства» располагалась на Поварской улице, в полуподвальчике. В октябре 93‑го мы репетировали там очередной спектакль и слышали, как за окном стреляют и едут танки. Одни обороняли Белый дом, другие его штурмовали. В общем, мешали нам звуками. Но профессия – штука сильная. Когда в тебе кипит реальная творческая страсть, становится всё равно, что творится вокруг.