Итальянский режиссёр Микеле Плачидо снял фильм «Тень Караваджо» о великом художнике Микеланджело Меризи по прозвищу Караваджо. В былые времена Плачидо, известный в позднем СССР по роли секс-символа комиссара Каттани из сериала «Спрут», наверняка сыграл бы брутального живописца лично, но годы уже не те. Тем не менее в «Тени Караваджо» он как постановщик добился высокой художественной достоверности, изображая Рим 1609 г., хотя и не избежал расхожих штампов.

Первая кисть церкви

Любой посетитель Эрмитажа, вероятно, задаётся вопросом: как получилось, что на картинах XVI-XVII веков сплошь обнажённая натура и любовные сцены, если католическая церковь была главным работодателем великих живописцев? Разве христианское искусство не должно быть более целомудренным? Но тут важен исторический контекст, который создала Реформация. Живший до Лютера художник Ян ван Эйк оставил после себя лишь два десятка картин за 40 лет творческой жизни. А из мастерской Питера Пауля Рубенса, современника Караваджо, вышло 1300 полотен за тот же срок. Ватикан увидел в живописцах бойцов Контрреформации и не жалел на них средств.

Когда никаких протестантов ещё не существовало, католичество строилось на иррациональной вере в чудо. «Верую, ибо абсурдно», – писал Тертуллиан. Но постепенно в мышлении европейцев стало больше рационального. Почему священник берёт деньги за посредничество между мной и Господом? Почему Бог остаётся глух к молитвам многих хороших людей, но дарует удачу разным мерзавцам? Насколько мы можем верить в чудеса, описанные в Библии? Чем больше паства анализировала вопросы веры, тем слабее становилась власть Рима. Поэтому, когда в Европе разразилась Реформация, Ватикан тоже боролся за выживание сугубо прагматичными методами.

Тридентский собор 1545 г. принёс два серьёзных изменения. Во-первых, произвели инвентаризацию католического учения. Словно на партийном съезде, была выработана «генеральная линия» по всем спорным вопросам веры, где в отсутствие внешней конкуренции ещё оставался простор для мнений. Сформированы методички с комментариями, в которых каждый католик находил удобно расположенный материал для защиты убеждений, внушаемых ему священником. Во-вторых, церковь стала готовить профессиональных агитаторов, которые отправлялись в массы не рассуждать о Евангелиях, а доказывать любому сомневающемуся, что папа, кардиналы и епископы никогда не ошибаются. В-третьих, искусство решили применить для культивирования иррациональных человеческих страстей, их торжества над разумом.

Какие чувства вызывает обнажённая натура? Конечно же, страсть. От неграмотного прихожанина требовалось страстно любить Господа, а не размышлять, поэтому используемые в храмах произведения искусства должны быть будоражащими душу, а не разум. Важнейшим инструментом пробуждения страсти в человеке стало искусство барокко, родившееся после Тридентского собора и радикально противостоявшее скромному, умиротворяющему искусству Ренессанса. У Рубенса было два куратора: в Риме – ораторианец кардинал Чезаре Баронио, а в его родном Антверпене – иезуит Франциск Агилон. И он был далеко не единственный, благодаря кому количество обнажённых телес в росписи храмов резко возросло по всей Европе. Меняется и облик Христа: из распятого мученика он превращается в могучего и страстного вершителя судеб – как в сцене Страшного суда, которую Микеланджело изобразил в Риме под потолком Сикстинской капеллы. В момент идеологической битвы с еретиками не до целомудрия, тут все средства для победы хороши.

Обнажёнка, конечно, не была коньком Караваджо, хотя он, безусловно, испытывал влияние времени, создавая «Амура-победителя», «Иоанна Крестителя» или «Мученичество святого Матфея», по сей день украшающее римскую церковь Сан-Луиджи-дей-Франчези. Он был непревзойдённым мастером, умевшим схватить игру света и тени и не оставившим после себя ни одного эскиза или рисунка: сложнейшие композиции реализовывал сразу на холсте. И церковь не могла пройти мимо такого таланта.

Но Караваджо славился и особым талантом создавать проблемы: он множество раз представал перед судом как пьяница, дебошир и распутник. Поскольку мастер оставил несколько автопортретов, мы знаем, что вида он был настолько брутального, что ни одна вменяемая мать не доверила бы ему проводить свою дочь даже до ближайшей церкви. Проведя всю юность в воровских притонах и приютах для умирающих, он раньше многих понял, что библейские святые больше похожи на людей из низов, чем на церковный истеблишмент.

Христианин и гражданин

В завязке «Тени Караваджо» обвинённый в убийстве и приговорённый к смертной казни протагонист (Риккардо Скамарчо) бежит из Рима в Неаполь под покровительство своих друзей. За него заступается стареющая, но плотоядная маркиза Констанца Колонна (великая Изабель Юппер), которая на шёлковых простынях предаётся страсти с Караваджо, годящимся ей в сыновья. Ватикан готов даровать ему помилование и озабочен вовсе не справедливостью. Ходят слухи, что Караваджо в качестве моделей приглашал куртизанок и бродяг. А каково самому папе стоять на коленях перед образом Богоматери, списанным с уличной девки? Как можно воспринимать его «Обращение Савла», если мастеру позировал пьяный нищий за кусок хлеба? Папа поручает разобраться инквизитору из секретной службы Ватикана.

Этот хладнокровный отморозок, именующий себя Тень (Луи Гаррель), станет тем самым Вергилием, что поведёт зрителя через все круги римской жизни начала XVII века. В нём столько же христианской любви, сколько в палачах, пытающих по его приказу знакомых Караваджо, хотя порученец усердно молится каждый день. Он кажется самому себе знатоком человеческих душ, когда морщит брови и поджимает губы, выслушивая показания очередного напуганного свидетеля. Но, от души желая уничтожить Караваджо, он только создаёт злобный фон, на котором гуляка и богохульник кажется подвижником и героем. В их единственной личной встрече инквизитор произносит знакомую и в наши дни обвинительную речь: дескать, нечего тут разлагать целостность народа, его скрепы и привычку склоняться перед властью, изображая зло, болезни, насилие. Это неприемлемо для христианина и гражданина, знающего своё место. «Вы просто испугались меня», – смеётся ему в лицо Караваджо.

Он видит в выпоротой стражей рыжей проститутке Анне (Лолита Чамма) ту же боль, которую, вероятно, испытывал и подвергшийся бичеванию Христос. Для Караваджо именно боль «проявляет» на лице душу, поэтому он и сумел превратить реальных париев Рима в святых и мадонн, которых до сих пор почитают в церквях. Это не они, а сам Ватикан не соответствует духу христианского учения.

В его стенах ухоженные отцы церкви ведут дебаты о том, имеет ли право творить человек, чья жизнь полна греха, и приходят к выводу: «Церковь ещё не готова для его искусства». При этом они же, включая кардинала Дель Монте (его сыграл сам Микеле Плачидо), сражаются за право тайно владеть полотнами Караваджо, понимая их ценность. А сам мастер, как ни крути, зависит от их публичных оценок. Ведь что такое для него триумф? Великий Караваджо, спрятавшись за колонной церкви Санта-Мария-дель-Пополо, грызёт кулак, пока спесивые кардиналы выдавят из себя хоть какую-то эмоцию на его свежие работы.

В тюремном каземате Караваджо встречает Джордано Бруно (Джанфранко Галло), которого наутро должны сжечь. Бунтарь упёрся, что Вселенная бесконечна, а Христос и Богородица – просто люди, и церковь решила перенести дискуссию на костёр. Бруно, как и самому Караваджо, очень страшно, но он не отступается: «Я играю со смертью в кости, а когда выигрываю, мой страх похож на смелость».

Режиссёр Плачидо (это его 14-я режиссёрская работа) рассказывает историю Караваджо, как если бы тот был современной рок-звездой. Но при этом каждый кадр – словно ожившая картина старинного мастера. Впечатляет дотошная работа с деталями. Убедительно выглядит всё: от роскошных дворцов до богаделен, полных нечистот и нищеты, обжорства и плотских утех. Кровушка тоже льётся щедро, напоминая, почему у живших в постоянной опасности героев такое острое чувство жизни. В то же время режиссёру не изменяет чувство меры: Караваджо у Плачидо не разговаривает с ожившими святыми, никто из героев его картин не перешагивает через раму, чтобы с ним поболтать.

Конечно, основной месседж Плачидо о том, что талант – это прежде всего свобода, а посредственность его боится, стремясь приручить или уничтожить, несколько банален. Зато антиклерикализм режиссёра радикален для нынешнего Запада. Столько лет боровшийся с мафией на экране Плачидо пытается донести, что Ватикан – такая же «организация», а её роль и влияние нуждаются в переоценке.