Премьера фильма «Семнадцать мгновений весны» состоялась 50 лет назад

Киноведы с ностальгией вспоминают, что 50 лет назад в стране впервые показали «Семнадцать мгновений весны». 12-серийный художественный телефильм Татьяны Лиозновой по роману Юлиана Семёнова сегодня стал классикой. Как же так получилось?

Советский кинематограф, рассказывая о Второй мировой войне, чётко проводил грань: по одну сторону – умные человечные герои, по другую – глупые бесславные ублюдки. Не секрет, что «продюсером» советских картин о наших разведчиках был лично Юрий Андропов. Те фильмы популяризировали чекистскую эстетику, как в «Судьбе резидента», и создавали конспирологическую картину истории, как в «Щите и мече», ставшем предтечей «Мгновений». Из 4-серийной эпопеи Владимира Басова по роману Вадима Кожевникова режиссёр Татьяна Лиознова взяла лирическую интонацию, подняв её на новый уровень, и революционную по тем временам идею представить немцев не на уровне карикатуры.

Но, отказавшись от череды слабоумных нацистов на экране, создатели «Мгновений» упали в другую крайность: Мюллер, Шелленберг, Айсман, соревнуясь в интеллекте и остроумии, стали настолько человечны, что ошалевший от такого подхода зритель начал им симпатизировать. Историки взвились сразу после выхода фильма: дескать, нацисты не ходили каждый день в парадной чёрной форме от «Хуго Босс», а весной 1945-го её уже вовсе никто не носил. Авторы об этом наверняка знали, но сознательно пошли на историческое несоответствие. Зачем? Чтобы сделать фашистских палачей не только умными, но и дьявольски привлекательными? Ведь любая советская женщина, с детства впитавшая ненависть к гитлеровцам, не станет кривить душой, что эти люди в чёрном у Лиозновой необыкновенно сексуальны. Даже пенсионер Мюллер.

Но Лиознова три года снимала свой сериал с желанием, что вся страна 12 вечеров не будет отходить от экранов. Она мастерила свой коктейль. Безупречно красивые нездешние актёры от Василия Ланового и Вячеслава Тихонова до Светланы Светличной и Екатерины Градовой. Хроникальные вставки для придания всей этой истории большего правдоподобия, словно фильм «основан на реальных событиях». Вкрадчивый, чуть треснутый голос Ефима Копеляна за кадром. Божественно красивая, тикающая музыка Микаэла Таривердиева и бархатный баритон Иосифа Кобзона, призывавший «не думать о секундах свысока». Неспешные философские беседы на злободневные темы: «Как воспитали в этих детях слепую уверенность, что высший смысл жизни – это смерть за идеалы фюрера?» Или такая тема: «Взбесившийся маньяк подставил головы миллионов под бомбы, а сам сидит, как сволочь, в безопасном месте и смотрит кинокартины вместе со своей бандой».

Есть мнение, что именно ритм, особое чувство времени, а не детективный ход сюжета – главный секрет обаяния «Мгновений». Фильм снят наперекор всем законам зрительского кино и состоит из бесконечных длиннот (многоминутного молчания, задумчивых реплик, томительных сигаретных затяжек). Ведь если бы смыслом всего было показать разоблачение Штирлицем секретных переговоров генерала Вольфа с Алленом Даллесом, то это вполне можно было бы впихнуть в пару серий. Ведь в чём кульминация «Мгновений»? Штирлиц шлёт шифровку из Берна в центр, в Кремле проходит совещание, и Сталин диктует возмущённое письмо Рузвельту. 12 серий снимали явно не ради этого волнующего момента. Тем более что через пару месяцев Германия всё одно капитулирует, а большая часть рейха, оккупированная союзниками, станет фундаментом блока НАТО.

Фильм Лиозновой стал культовым по совсем иным причинам. Во-первых, «Мгновения» скрытым образом отражали модус существования человека брежневской поры, когда внешний цинизм сочетался с внутренней свободой. В эпоху застоя большинство не верило в построение коммунизма, как Мюллер не верил в научный расизм. Чтобы получить высокий статус, требовалось владеть основами псевдонаучной белиберды, уметь при помощи неё лицемерить, интриговать, выдавать одно за другое. Как писал Юрий Нагибин, почти любой советский человек был сам себе двойным агентом. И простой труженик, вынужденный ходить на первомайскую демонстрацию, и член номенклатуры. А в «Мгновениях» их настроение лучше всего воплощает даже не шпион Штирлиц, а шеф гестапо Мюллер со своим усталым «Хайль Гитлер, друзья мои».

Во-вторых, «Мгновения» отразили стремление советских людей к буржуазности, к неброской красоте быта, к формированию образа жизни, характерного для общества потребления. Недаром быту главного героя в этом фильме уделено больше внимания, чем в любом западном кино той эпохи. Дивиться нечему: для Голливуда буржуазное благополучие – лишь фон, а для советских людей, измученных тесными комнатёнками и коммунальными кухнями, – основное блюдо.

Штирлиц одет с иголочки, ездит на личном авто в пригород Потсдама, где живёт на природе в уютном особняке. Загнав машину в подземный гараж, он возвращается и по-хозяйски неторопливо закрывает ворота. В гостиной штандартенфюрера чудно потрескивающий дровами камин, греющий душу советскому обывателю, привыкшему к капризам батарей центрального отопления. Аккуратная прислуга готовит ужин усталому господину и оставляет его отдыхать в одиночестве. Точнее, с запасом хорошего коньяка, одной из бутылок которого получил по башке недалёкий гестаповец Холтофф. Особо уютен этот дом становился в грозу: за окном грохочет гром, а Штирлиц, плотно опустив шторы, при свечах изучает присланную из Центра шифровку.

Как отметил писатель Дмитрий Травин, в разговоре с пастором Шлагом Штирлиц откровенно признаётся в любви к Парижу. Не к Парижской коммуне и не к парижскому пролетариату, тяжко эксплуатируемому французской буржуазией, а именно к Парижу. Центру культуры, где звучат песни Эдит Пиаф. Где праздная публика слоняется по бульварам. Где есть кафе, есть свобода и нет тоталитарного режима. По странному совпадению именно Париж (не Лондон и не Нью-Йорк) был для советского человека 1970-х истинным символом иной жизни, и авторы фильма тонко уловили это.

Удивительным образом сотрудник советских спецслужб Штирлиц раскрепостил семидесятника. Он показал, что жизнь с буржуазным комфортом не противоречит любви к родине. Холёный красавчик стал словно иллюстрацией пушкинских строк: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Равно как образ буржуазного интеллектуала Шлага, играющего в церкви на органе и живущего в доме с огромной библиотекой, не исключает героического подвига за идею. Впрочем, идеология – это единственное, что ещё стояло в Союзе на антибуржуазных позициях. Но она была столь слаба, что даже её апостолы в неё не верили. А через 15 лет после выхода фильма Лиозновой идеология окончательно превратилась в чемодан без ручки.